Джей Дайс - Вашингтонская история
Но в последние дни в Тэчере стало проглядывать что-то от этого юнца на фотографии. Фейс подумала с минуту и поняла: он смотрел на нее с такою же насмешливой и торжествующей улыбкой.
И когда она это поняла, ее словно что-то ударило, потом охватил страх, почти ужас. Она съежилась в постели и долго плакала над своей неудавшейся жизнью.
12
Утром ей уже не пришлось, как вчера, делать вид, будто она идет на службу. Тэчер, видимо напившийся накануне сильнее, чем всегда, еще спал беспокойным сном. И все-таки она поторопилась уйти в обычное время, боясь, как бы Тэчер, проснувшись, не обнаружил, что она дома. Она взяла такси и велела ехать прямо к Капитолийскому холму, радуясь, что не надо встречаться с мистером Каннингемом: этот человек стал ей неприятен.
Надеясь произвести выгодное впечатление на членов комиссии, Фейс постаралась одеться к лицу — жемчужно-серое чесучовое платье с ярким цветным поясом, красные сандалии, короткая нитка крупных красных бус на шее и сумочка из красной соломки… «Это очень элегантно, — подумала она, — и совсем не броско». Она была довольна своей внешностью, довольна тем, что выглядит, как любая из ста тысяч средних американок — только, конечно, она была совсем иной. Она — единственная и неповторимая личность: Фейс Роблес Вэнс.
Впереди было еще много свободного времени, и, она решила провести его, как обыкновенный турист, осматривающий достопримечательности Вашингтона. День выдался серый, пасмурный, поэтому мраморные здания, лишенные игры света и тени, казались огромными каменными глыбами, холодными и почему-то даже отталкивающими. Фейс стояла у длинной широкой лестницы перед колоннадой Верховного суда и разглядывала надпись на фронтоне: «Все равны перед законом». Дейн Чэндлер верит в это, подумала она; быть может, в лучшие времена он станет членом Верховного суда. Кто знает? Бывают и более странные случаи. Погруженная в свои мысли, она остановилась у одного из величественных фонтанов и закурила. Сигарета была выкурена почти до конца, когда Фейс заметила, что пальцы ее слегка дрожат — потому ли, что она думала о Чэндлере, или потому, что ее неизбежно ждет заседание комиссии, — она сама не знала.
Фейс медленно прошла мимо бронзового Нептуна и поднялась по многочисленным ступенькам библиотеки конгресса, решив еще раз взглянуть на Декларацию независимости. Как гордился отец, когда ей в школе задали учить Декларацию наизусть, и как любил слушать, когда. Фейс, жестикулируя, читала ее вслух! Он в конце концов стал пламенным американским патриотом… Пергамент покоился в массивном футляре из полированной бронзы, под желтым стеклом, а возле, вытянувшись, как по команде «смирно», стоял часовой с ружьем. Декларация, думала Фейс, и речь Линкольна в Геттисберге — величайшее, что создано на английском языке.
«Мы считаем эти истины непреложными: что все люди от рождения равны; что они от рождения наделены Создателем неотъемлемыми правами; что в числе этих прав — жизнь, свобода и право на счастье…»
Фейс заставила себя поглядеть на ручные часы — еще не пора, но времени осталось мало. Она не спеша пройдет мимо старого здания палаты представителей: на это еще хватит времени. Когда она отошла от святыни, ей вдруг показалось, что часовой следит за ней. Ну что за глупые мысли лезут в голову! Конечно, он следит глазами за каждым прохожим и, надо полагать, за хорошенькими женщинами — особенно.
В одиннадцать часов, минута в минуту, она вошла в приемную комиссии. Черненькая девица с пухлой мордочкой (наверное, родственница какого-нибудь конгрессмена, — мелькнуло в голове у Фейс) сидела за небольшим столиком и лениво стучала по клавишам машинки. «Ну и ну, — подумала Фейс, — да ее и четверти часа не продержали бы в отделе мистера Каннингема!»
— Я — Фейс Вэнс, — сказала она.
Девица заглянула в какую-то бумагу.
— Угу, — ответила она, не подымая глаз, — посидите пока. Вас скоро вызовут. — И снова как ни в чем не бывало принялась печатать.
Фейс уселась на кончике длинной скамьи, жесткой и истертой от многолетнего употребления. Сев, она ощутила стеснение в груди и легкую тошноту. Она волнуется так, будто ей в самом деле есть чего бояться. Видимо, достаточно быть на подозрении, чтобы почувствовать себя виновной в несуществующих проступках… Потянулись минуты ожидания.
Фейс уставилась на двойные, высотой футов в пятнадцать двери, ведущие в зал заседаний, плотно закрытые и приглушавшие выкрики, которые по временам доносились изнутри. С особым вниманием она рассматривала большие медные дверные ручки, украшенные сложным рисунком в стиле рококо и, очевидно, скопированные с европейских дворцов. Вот ручка повернется, сказала она себе, и настанет ее час…
Через полчаса ручка повернулась, кто-то приоткрыл дверь, и Фейс вся напряглась, привстав с места. Вышли три человека с красными, разозленными лицами; их сопровождал солдат из охраны. Дверь опять захлопнулась; трое пошли к выходу, что-то невнятно бормоча. На лице часового было написано насмешливое презрение.
— Кто это? — нерешительно спросила Фейс у девушки за пишущей машинкой.
— Профсоюзные лидеры, — ответила та скучающим, томным голосом. — Вчера одного привлекли за лжесвидетельство, другого — за неуважение к конгрессу. Третьего, может, отпустят.
— А за что же все-таки их привлекли?
— Один говорил слишком много, другой совсем не пожелал говорить, а третий — не знаю. Может, он свидетельствовал против тех двух.
Снова прерывисто застучала машинка. Фейс все сидела и ждала.
— Как жарко становится, — заметила она через некоторое время.
— Разве? — отозвалась девица. — Здесь кондиционированный воздух.
— Вот как, — сказала Фейс.
Вскоре медная ручка снова повернулась, и из зала вышел Джим Грейсон с пачкой бумаг в руках. Фейс узнала его тотчас же и задрожала от ненависти. Но Грейсон, очевидно, даже не заметил ее.
— Займитесь этим, — кратко приказал он, бросив бумаги на столик перед машинисткой.
Затем он повернулся в сторону Фейс, и на его безмятежной физиономии появилось удивление.
— Как, это вы? — сказал он, словно ожидая увидеть кого-то другого, и неторопливой походкой подошел к ней. — Вот приятный сюрприз!
— Да, странно, не правда ли? — ответила Фейс, опять, глядя на его пальцы. Сейчас они казались еще более пухлыми и белыми, чем когда держали бокал с мятной настойкой.
— Комиссия объявляет перерыв на завтрак, — сказал Грейсон. — Не угодно ли присоединиться ко мне?
— Я… — Фейс старалась взвесить все возможности. — Я, к сожалению, должна… — Нет, она не сможет сидеть с этим человеком за одним столом, даже если это облегчило бы ее участь. — Мне очень жаль, — сказала она, — но в такую жару я обычно не завтракаю. У меня пропадает аппетит.
От Грейсона явно попахивало виски.
— Во всяком случае, вам незачем ждать здесь, — сказал он и добавил гораздо более резким тоном: — Но смотрите, вы должны вернуться ровно к двум.
Он вошел в зал, захлопнув за собой массивную дверь.
Фейс, ошеломленная, встала и разгладила рукой юбку.
К двум часам! Как видно, они не слишком точны и считают, что время тех, кого они вызывают, всецело принадлежит им. Быть может, лучше позвонить Дейну Чэндлеру сейчас, а не после заседания, как он ей велел? Нет, это бесполезно. Что она может ему сообщить? Только то, что ее заставляют ждать? Он, должно быть, и сам это знает. Она и без того доставила ему немало хлопот; надо подождать, пока все кончится.
Все же, от одного сознания, что можно позвонить Чэндлеру, на душе у нее стало спокойнее и даже раздражение отчасти улеглось, когда она, выйдя из приемной, пошла по длинному, похожему на усыпальницу, коридору.
Перерыв пролетел быстро. В маленькой закусочной Фейс съела порцию рыбы с жареной картошкой, и хотя в такой душный и знойный день жирная пища могла вызвать только отвращение, Фейс даже не замечала, что она ест. Позавтракав, она пошла бродить по Капитолию, как бы продолжая осмотр достопримечательностей. Палата представителей еще не собиралась, но в сенате шло заседание, начавшееся, как обычно, в полдень. Пробравшись на галерею, Фейс немного послушала. Сенаторы обсуждали вопрос о военных ассигнованиях, и каждый выступавший доказывал их необходимость. Это подействовало на Фейс угнетающе, и вскоре она решила, что с нее довольно.
Она вернулась в здание палаты представителей и была озадачена мертвой пустотой, царившей в мраморных коридорах. Кроме часового у входа, вокруг не было ни одной живой души, и стояла могильная тишина. Фейс шла на цыпочках, стараясь не производить шума. Здешняя атмосфера напоминала ей что-то, уже однажды пережитое. Немного погодя она догадалась в чем дело: несмотря на обилие мрамора, здесь пахло как в обычных присутственных местах; очевидно потому, что сюда никогда не заглядывало солнце. Тут держался тот же застоявшийся запах старых окурков, мокнущих в медных плевательницах, и дезодораторов, какие ставят в уборных общественного пользования. Когда они с Тэчером регистрировали брак в старой мэрии в Таппаханоке, там стоял такой же запах, показавшийся ей тогда оскорбительным…
