Автор неизвестен - Азюль
— Ну и что — выучили? Нам в Афганистан ООН денег дал ста студентам на учебу. Мне предложили на выбор три места, три авиаинститута: в Англии, Индии и России. В Индию я не хотел, а дальше было просто, кто просился в Англию, так их в тюрьму сажали, политика была в СССР ехать учиться.
— А ты воевал, Наим, стрелял? — серьезно спросил Филипп, будто выступает на суде по военным преступникам.
— Стрелял, — опять полез на рожон Наим и сделал вид, что собирается рвать на себе тельняжку.
— А в наших стрелял? — грозно влез пьяный Юра низким голосом.
— И в ваших стрелял и в наших стрелял. Многих стрелял, — он махнул и на тех и на этих.
— А убивал? — Катя недоверчиво покосилась в сторону не в меру разбушевавшегося моджахеддина, просящего убежище по мотивам, что он коммунист.
— Не знаю! Что я, проверял? — тот изогнулся, словно павлин, расправляющий хвост. — Что, мы на вас напали? Кармаль из Душанбе сказал: «Я иду», и ваши пришли.
— Но теперь-то война кончилась, наши ушли. — Леня, как всегда, сказал безразличным голосом. — Вам что, не по фигу? Уже полчаса препираетесь.
— Ха! Где же она закончилась? — Юра встрепенулся, как гусь. Войска-то вывели, а я — вон, когда служил, так и мне предлагали, и у нас ребята из части на забросы ездили. А я, что — дурак? Они оттуда возвращались психами ненормальными. Оно мне надо?
Все помолчали. Мне в душе было смешно. Вот так сыграла злую шутку история. Мы — агрессоры, а может и освободители, пьем водку с людьми, которых оккупировали или освободили, что никакой разницы не имеет. Эти люди, в свою очередь, были нам попеременно то лояльны, то наших убивали. Но вся комичность в этой ситуации то, ГДЕ мы сейчас вместе сидели и чей хлеб буквально жрали, препираясь между собой! А сидели мы вместе, прося помощи у немцев, которые к нашим взаимным тусовкам никакого отношения не имеют.
Вот это — парадокс истории! Это вам, прямо, марксизмом-ленинизмом советского типа по их демокрическому лбу: мы обосрались, а вы подтирайте… Плюнуть хочется, да в своей комнате неудобно!
В дверь опять постучали.
— Сегодня у нас — вечер встреч? — саркастически вставил Боря. И, вправду, иной раз кто раз в день зайдет. А сегодня сыпяться, как мухи на дерьмо. Чуют, черти, чуют, что водкой пахнет!
Открывшаяся дверь показала трех алжирцев из комнаты Филиппа. Они были маленькими и засушеными, казалось еще во времена фараонов в жестоких песках Сахары. Парни слегка ошарашенно посмотрели на собравшееся застолье.
— Давай, давай! — закричали мы все и приглашающе замахали руками.
Новые гости, как оказалось, искали Филиппа и хотели попросить у него картошки. Мы усадили их за стол, предложили водки. Двое согласились, а один сказал, что никогда не пил. Тогда я достал еще пива — зачем человека приучать сразу к разврату? Пусть начинает с малого. Стали веселиться дальше. Поскольку сегодняшнее заседание получилось расширенным, круг тем, предложенных на обсуждение также расширился.
— Алжир — гут? — задал я традиционный вопрос, чтобы начать разговор.
— Гут, гут! — подтвердили мою догадку они и, в свою очередь задали тоже вопрос вежливости. — Руссланд — гут?
— Гут! — неопределенно махнув рукой ответил им.
— Дойчланд — шайзе (дерьмо)? — утвердительно — вопрошающе сказал один из них.
— Шайзе! — согласился я, как и следовало.
Таким образом мы обменялись вежливостями, столь же обычно принятыми при знакомстве двух азюлянтов, как и падеде в балете. Потом от меня пошел вопрос на засыпку.
— Саддам Хуссейн — гут? А? — уж знаю вас, бестий, что вам нравится.
— Гут! Саддам Хуссейн — арабс гут! — проскандировали те втроем, и я забеспокоился, не покажут ли нам живую картину интифады.
— Ха-ха! А Израиль — шайзе.
— Шайзе.
Выяснив политическую подготовку алжирцев, им предложили жареного мяса. Но они рассмотрели его внимательно и, покачав головой, отказались.
— Швайн (свинина), — пояснил один.
Тогда предложили им салат «Оливье», его они принялись с удовольствием уминать. А я подумал: «Дураки! Жареную свинину есть не стали, а салат со свиной колбасой трескают, аж за ушами пищит.» Я вовсе не хотел ущемлять их веры или традиции, просто вся еда на столе в той или иной степени содержала свинину, а не угощать их было неудобно. «Ничего», — оправдывал себя, — «переварят и не заметят».
Развязав немного языки, алжирцы признались, что паспорта немецкие им на фиг не нужны. Они сюда лишь ради наркотиков и поворовать. Не знаю как кого, а меня эта новость обрадовала — значит конкурентами поменьше. За такой правильный подход я им еще пива поставил и безо вской боли в сердце. Побольше бы подобных сознательных азюлянтов, которым паспорт ну ни на хрена не нужен!
Водка была выпита, и я стал доставать пиво из загашника. Мои надежды сохранить его оказались тщетными. Филипп завел разговор за христианского бога, он вообще становился философом от хорошей порции алкоголя, как, впрочем, и всякий нормальный русский человек. Наим сцепился с ним, защищая правоту мусульман, а мне оставалось лишь немного их подкалывать.
— Наш пророк, Магомет, моложе всех других пророков, он родился на пятьсот с лишним лет позже Иисуса. За нашей религией — будущее! — вещал пьяный Наим, огромный и коричневый, похожий на джина, принявшего полбутылки.
— Нет, Наим! Ваш бог — жестокий. Вы хотите убивать неверных, — давил на него Филипп, который тоже был достаточно хорош, но философствование не забросил, а даже ударился в него еще сильнее.
— Не всегда. Зато наш бог запрещает разврат, пьянство.
Тут я уже просто искренне покатился со смеха и чуть не грохнулся со стула.
— А ты — мусульманин, Наим? — спросил его, находясь наполовину под столом.
— Да! Я — мусульманин! — горячо ответил он и сделал такой жест, будто вырывает глаза неверным, усомнившимся в этом.
— А водку пьешь, — поддел его, — и свининой не брезгуешь. Ай-я-яй-яй! Нехорошо! Коран не велит. Будешь ты в аду гореть!
— А-а! Я в Афганистане не пью!
— Значит в Афганистане ты — мусульманин. А здесь кто?
— А-а! Ти ничиго ни панимаишь! — коверкая слова, он махнул на меня пятерней, чтобы я не смущал его перед пророком.
Я засмеялся, но тот опять продолжал говорить.
— Наш Магомет был простым человеком, поэтому он нам хороший.
— А наш Бог — добрый. Мы — русские такие открытые из-за нашего бога, — спорил с ним Филипп, не желавший сдаваться и в связи с помутнением в голове не замечавший, что мусульманин уже готов выпасть в осадок на дно своего стакана или прилечь, положившись щекой к ближайшей салатнице. — Наш Бог тоже сын простой женщины.
Спор продолжался и ему не было конца, да и быть не могло. В дверь опять стучали. Кто-то приходил к арабам, кто-то к афганцам, кому-то наливали, кто-то уходил. Ближе к полуночи сидели при свечах, так что видимось была плохая.
Молочно-белая дымка сигаретного дыма, винные пары, поток одновременно произносящихся фраз плотной пеленой застилала глаза и притупляла сознание. Казалось, что тебя какая-то сила поднимает и опускает, как на волнах, в бешеном водовороте общего упопомрачения. Каждый стремился высказаться, не важно о чем, проявить себя, излить свои затаенные, забитые чувства наружу, протянуть к другим невидимые ниточки, чтобы связаться в единое целое. Мы позабыли, что совершенно чужды друг другу, что едва можем понять незнакомый говор соседа. Нам хотелось все глубиной мозга, всеми чуствами позабыть на минуту, кто мы, зачем мы здесь, позабыть, что за стенами комнаты лежит незнакомая, жесткая, властная над нами жизнь. Мы пытались родить иллюзию домашнего очага, оставленного далеко за горизонтом…
Часа в два ночи практически все выпили, многие ушли. Юра, отрубившись валялся у себя на койке в 33-м. Леня имел проблемы с желудком и общался один на один с унитазом в общественном туалете. Остались самые стойкие: Филипп, Боря да я. Катя спала. Мы спорили обо всякой ерунде, но языки шевелились значительно медленней, неся тяжкий груз выпитого. Долив последнюю банку пива, я на нее удивленно посмотрел, но и так все уже ясно. Короче, Рождество 1992 года мы отметили вполне прилично. Я уже думал, что программа на сегодняшний день исчерпана, как дверь распахнулась и в комнату ввалился Юра.
— Пойдем, — промычал он. В его взгляде виднелся густой туман.
— Пойдем куда? — я удивленно на него посмотрел, хотя казалось в этот вечер ничто уже не могло вывести из равновесия.
— Пойдем! — голосом упрямого пьяного барана повторил он. Ну мы пошли. По дороге, в коридоре к нам присоединился Леня, выяснивший уже все проблемы с унитазом. Добрались кое-как до 33-го.
— Ты можешь дверь пробить? — вызывающе надвинулся на меня Юра.
Понятно, что человек и в правду слегка того…
— Крабчиков, ты перепил, — сказал я ему откровенно и собрался идти назад.
