Эдвард Брейтуэйт - Учителю — с любовью
Первым слушалось дело четырнадцатилетней розовощекой девочки со сформировавшейся фигурой, держалась она с подчеркнутым безразличием. Вперед вышла молодая женщина-полицейский и начала читать обвинение. Голос ее звучал неестественно и монотонно — будто задача ее не передать смысл, а произнести каждое слово ясно и отчетливо.
Дело слушалось вторично. После первого слушания девочку оставили под стражей — требовалось собрать по делу дополнительный материал. Из обвинения следовало, что девочка имела «связь с лицами другого пола» и нуждалась в надзоре и попечительстве.
Оказалось, девочка состояла в интимных отношениях сразу с несколькими парнями из одного и того же дома в Степни, в результате она забеременела, не имея понятия, кто отец будущего ребенка.
Плотно сжав губы, девочка слушала подробный рассказ о своих мытарствах. Она выглядела моложе строгой и подтянутой девушки-полицейского, читавшей обвинение, но было ясно, что в жизни она повидала куда больше — четырнадцатилетняя женщина, ждущая ребенка, единственная вина которой заключалась в том, что жила она в условиях нищеты, перенаселенности и невежества. Теперь от нее отказывалась родная тетя, которая сидела выпрямившись, воплощая собой разгневанную добродетель, непоколебимая в своей решимости отречься от сбившейся с пути племянницы. Казалось, девочку мало печалило происходящее, видимо, ей было не под силу осмыслить весь трагизм ее положения, да и обвинение облекли в такую форму, использовались такие недоступные для детского ума термины, что осознать его девочка просто не могла. Судебную процедуру постарались по возможности упростить, но терминология была туманной и неопределенной. «Связь с лицами другого пола» — до чего нелепые слова. То, что произошло, ведь очень просто, неужели и объяснить это нельзя как-то проще?
Вел заседание крупный мужчина с грозным выражением лица, и он слушал печальную историю, шевеля косматыми седыми бровями. Посовещавшись шепотом с коллегами, он обратился к девочке неожиданно нежным голосом:
— Дитя мое, тебе понятно все, о чем здесь говорилось?
— Да.
— Ты не хочешь ничего сказать?
— Нет.
— Понимаешь ли ты, что своим поведением ты сильно огорчила тетю?
Девочка в ответ лишь пожала плечами. Душевное состояние тети ее не интересовало.
Судья попросил зачитать школьную характеристику, из которой следовало, что девочка была умной, трудолюбивой, общительной и прилежной школьницей, она всегда получала высокие оценки и никогда не пропускала занятий. Увы! Я представил на ее месте девочек из моего класса — ведь характеристика большинства из них была бы столь же гладкой и безупречной! Но много ли я знал о них, об их жизни за пределами школы, о том, какие струны будит в их душах процесс физического созревания — предмет их интереса и гордости? В районе хватало и проституток, и сутенеров, и других «специалистов» этого подпольного бизнеса. Что я как учитель мог противопоставить подобному влиянию? Некоторых, кому не повезло, вылавливали и публично обличали, как эту девочку. А остальные? Кто скажет, чем переполнены души подростков на пороге зрелости? Где граница между детством и зрелостью, если сегодня ты еще школьница, а завтра служащая в какой-нибудь фирме и твой заработок так необходим не в меру большой семье? И если они созрели для теню, чтобы зарабатывать деньги, значит, созрели и для других вещей, которые делают взрослые? А если к тому же им платят за это больше, чем на работе, и деньги добываются быстрее и не таким изнурительным трудом?
История и география, арифметика и религиозное воспитание — разве этого достаточно? Я говорил с моими учениками о жизни, но, помня об их молодости и неопытности, хотя и старался быть объективным, важные аспекты развития полов как-то вуалировал, питая нелепую надежду на то, что мои слова не причинят им боли, но и не будут неправильно поняты или истолкованы. Может, довольствуясь их хорошим поведением и хорошим отношением ко мне, я просто подводил их?
— Итак, дитя мое, тетя не хочет брать тебя к себе, поэтому ты будешь жить в специальном доме, там с тобой будут обращаться хорошо и сделают все необходимое, чтобы у тебя родился ребенок.
В голосе судьи звучала неподдельная забота. Долгие годы работы в суде научили его — за показным безразличием и вызовом у подростков, чьим единственным преступлением было невежество, стояли страх, отчаяние, беспомощность. Девочку увели из зала суда.
После разбора еще нескольких дел назвали имя Фернмана. Мальчик вошел с низко опущенной головой, чуть впереди своих родителей, рука его была на перевязи. Он выглядел совершенно подавленным. Несчастные родственники сели группкой на жесткие стулья, а мальчик остановился перед судьями. Полицейский зачитал предварительное заключение, четко выделяя каждое слово, будто читал на иностранном языке, затем перечислил пункты обвинения против мальчика:
1. Обладание холодным оружием, а именно — восьмидюймовым ножом.
2. Предумышленное нанесение телесного повреждения.
3. Нанесение тяжелого телесного повреждения.
Нож предъявили судьям, и с моего места мне показалось, что это вполне безобидный и привлекательный предмет. Когда полицейский приступил к описанию повреждений, полученных пострадавшим, а также ранения, которое Фернман нанес сам себе, мальчик побледнел как полотно. Изредка секретарь суда перебивал полицейского, требуя более подробной информации.
Протокол обвинения и школьная характеристика Фернмана были переданы судьям.
— Мальчик впервые попал в подобную историю? — задал вопрос судья.
Поднялся сотрудник по надзору за малолетними правонарушителями.
— Да, сэр. Другой мальчик, жертва нападения, проходил по суду месяц назад, вы должны его помнить. Он обжег свою мать горячей кочергой. Он будет под надзором в течение года.
— Сколько он пролежит в больнице?
— Доктор говорит — месяца полтора, сэр.
— Спасибо.
Судья повернулся к Фернману, бывшему на грани обморока.
— Против тебя выдвигается очень серьезное обвинение. Если бы не счастливое стечение обстоятельств, оно было бы еще серьезнее. Из материалов следует, что, будь удар чуть сильнее, тебя обвиняли бы сегодня в убийстве.
Бедный мальчик весь затрясся, он никак не мог облизнуть пересохшие губы. Бдительный полицейский шагнул к нему, затем обратился к судье:
— Может быть, сэр, вы разрешите ему сесть? По-моему, он едва держится.
— Да, дайте ему стул.
Голос судьи был холоден. Он быстро посовещался с коллегами-женщинами, осторожно взял нож за декоративную ручку. Лезвие было надежно скрыто в полированном дереве.
— В нашей стране применение такого оружия подвергается крайнему осуждению и порицанию. Я был бы рад узнать, что правительство вообще запретило продажу таких предметов. В лучшем случае это оружие вредно, в руках же неопытного и глупого ребенка опасность его возрастает невероятно.
Он сделал паузу, давая возможность слушающим ощутить глубину и весомость его слов.
— Мать или отец, которые позволяют ребенку играть с заряженным пистолетом, несут в нашем обществе заслуженное и серьезное наказание. Мы считаем, что во многих отношениях такой предмет, — он нажал на кнопку в рукоятке, и из нее с мягким щелчком вылетело тонкое зловещее лезвие восьми дюймов длиной, — такой предмет в руках мальчика представляет не меньшую опасность. Бум это оружие применено с большей силой, никакими слезами не удалось бы вернуть человеческую жизнь.
Голос звучал размеренно и значительно, он то повышался, то понижался, и вся неофициальность исчезла из маленького зала заседаний. Это была судебная машина в действии, величественная, строгая я неприступная, как и ее представитель, — казалось, чем дальше он говорил, тем значительнее и суровее становился.
— Суд ознакомился с письменными и устными показаниями мальчика и его родителей, и нам совершенно ясно, что мальчик не вооружил себя сам, а был лишь послан отнести нож точильщику. Казалось бы, обычное поручение, но оно повлекло за собой серьезные последствия. Перед лицом нападения, особенно если оно исходит от человека, более сильного физически или который внушает непреодолимый страх, многие, ища выход из положения, склоняются к применению оружия. Этот страх порой заставляет их применить оружие с большей силой и нанести ущерб куда больше предполагаемого. Хочу предупредить тебя, Патрик Фернман, и предостеречь от применения какого бы то ни было оружия в будущем. Ты должен сделать серьезные выводы из этого случая, ты и твои легкомысленные родители.
Затем судья заговорил о школе, в которой учился Фернман. Он не назвал ее, но всем, кто знал район, было ясно — речь идет о «Гринслейде». Когда он говорил, каким злом может обернуться «свободная дисциплина» вообще и практика, применяемая в одной из близлежащих школ в частности, в голосе его звучали жесткость и сарказм. Такие школы, утверждал он, — рассадники преступности, уж слишком часто ученики и ученицы этих школ появляются перед судом, обвиняемые в самых разных нарушениях.
