Ольга Исаева - Мой папа Штирлиц
Намывшись-накупавшись, чистые и душистые они возвращаются, наконец, в раздевалку, которую теперь про себя Антошка называет "одевалкой". Они облачаются во все свежее, потом надевают три слоя верхней одежды, всякие платки, шарфы, шапки и, получив у "чаевницы" санки в обмен на номерок, выходят из женского отделения.
Напротив располагается мужское. Мужики с вениками под мышкой туда входят заскорузлые и злые, а выходят распаренные и добрые. Антошку очень интересует, как выглядит мужское отделение, стирают ли они, зачем им веники и бывают ли бани, где мужики и бабы моются вместе, но она чувствует, что лимит вопросов и ответов на сегодняшний день она уже исчерпала. Мама еле-еле ступает под тяжестью ставшей совсем чугунной корзины, и сейчас к ней лучше не приставать. Чтобы придти в себя, они заходят в буфет, где у горластой в бигудях буфетчицы, сама не зная чего стыдясь, мама покупает кружку пива себе и стакан томатного сока Антошке.
В буфете людно, весело, грязно, накурено. Мужики стучат по столам воблой, не таясь добавляют в пиво принесенную с собой водку, выпив, смачно крякают и подталкивают друг дружку, корявыми, не отмывающимися даже в бане пальцами, указывая на маму. Кое-кто называет ее "мадамой" и даже предлагает выпить за кампанию.
Антошка ревниво смотрит на них, как бы говоря: "Неча на мою маму зенки пялить, не вашего поля ягода", – но ее защиты не требуется, мама и сама, не допив, тяжело вздохнув взваливает на плечо корзину, берет в другую руку санки и с достоинством "порядочной" женщины покидает заплеваный буфет. Антошка с облегчением трусит следом.
Домой они возвращаются еще медленнее, чем пришли. После буфета Антошку сморило, и она восседает теперь на покрытой клеенкой корзине. Мать идет осторожно: не ровен час оступишься – костей не соберешь, а чтобы дочь не задремала и не сверзилась с корзины, она смешит ее, изображая лошадь.
Лошадь фыркает, бъет копытом, а Антошка, заливаясь, погоняет и кричит: "Сивка-Бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой!". Потом мать поворачивается и опять тянет санки, а Антошка барыней едет на корзине, любуется звездами, которые баба Вера называет почему-то "боженькиными слезками", хоть они совсем не грустные, и размышляет о красоте.
Она думает, что мама у нее очень умная и страшно много знает; что она хорошо оъяснила ей про красоту – получается, что и Скамейка, и звезды, и баба Вера, и сама Антошка, раз баба называет ее "моя радость", и все-превсе на свете красивое, даже баня, ведь не зря же она так вкусно пахнет, а люди выходят из нее свежие и счастливые, как огурчики. Не то, что входили!
Антошке хорошо и спокойно, хочется вот так ехать всегда, чтоб дорога не кончалась, но жалко маму. Так что лучше уж пусть кончается. Антошка предвкушает, как они вернутся, а у бабы уж и чайник поспел. Сядут они рядком да ладком чаевничать, и будет на душе легко, будто Боженька босыми ножками прошелся.
ДОБРО ВСЕГДА ПОБЕЖДАЕТ ЗЛО
Л. Раскину
Третьим и четвёртым уроком у 7-го "А", как всегда по средам, была физкультура. Мускулистый, румяный, всего второй год как из армии, учитель физкультуры Сергей Викторович, по фамилии Бугаев, а по прозвищу Бугай, был сегодня не в духе. Ещё бы! На прошлой неделе он заранее предупредил семиклассников, что заставит бежать кросс, от результатов которого будет зависеть оценка в первой четверти, и вот, как на зло: мальчишки многие просто сбежали, а девицы чуть ли не все заявились со справками, что занятия физкультурой им сегодня по состоянию здоровья противопоказаны. Безобразие! В прошлом году были дети как дети, а в этом: мальчишки все, как один, курят, а девчонки новую моду взяли – чуть что, бежать в медкабинет и отпрашиваться с уроков. И всё бы ничего, если бы медсестра была человек нормальный! Ну, хоть смеху ради поинтересовалась бы, что да как. Куда там! Этой лишь бы сидеть в своей пропахшей лекарствами норе да почитывать книжки про подвиги советских разведчиков. А ему что делать прикажете? Середина октября, каникулы на носу, надо ещё прыжки пройти, а он с бегом никак не разберётся.
Сергея Викторовича давно подмывало поставить вопрос об освобождениях от физкультуры на педсовете, но каждый раз, когда после обсуждения падения успеваемости и доклада об усиления внимания партии и правительства к работе идеологического сектора, директор спрашивал: "У кого, товарищи, есть замечания по поводу текущей работы?", Сергей Викторович наливался свинцовой тяжестью и с тоской думал: "Что мне, больше всех надо? Медсестра – член месткома, к тому же тётка невредная, просто, как все, боится ответственности: любого расквасившего нос третьеклашку, норовит в больницу на скорой помощи отправить, а со старшеклассницами вообще считает своим долгом не связываться. Может она и права? Вон в двадцать третьей школе Михаил Захарыч заставил восьмиклассницу по нормам ГТО отжиматься: та, было, ни в какую, но тот пристал, как банный лист, и в результате слетел с работы за профнепригодностью: у той преждевременные роды начались, а во всём обвинили его – физкультурника".
Однако, несмотря на осознание всей сложности и опасности работы с подростками, Сергей Викторович про себя называл медсестру не иначе как "убийцей в белом халате" и, стоя перед шеренгой семиклассников, в которой едва ли насчитывалось человек двадцать, он представлял себе, как однажды постучится в медкабинет. Медсестра: "Хто там?", высунет из-за двери свою черепашью головку, а он бац по ней... Тут мысль Сергея Викторовича сделала привычное сальто и он подумал: "...Или возьмём англичанку. Фифа и цаца. Много о себе понимает. Как-нибудь задержится в школе, а я зайду к ней: "Как живёте, как животик"... От удовольствия при мысли о том, как англичанка сперва удивлённо вскинет бровки, потом вскрикнет "да как вы смеете!", а потом сама страстно прильнёт к его груди, Сергей Викторович невольно обнажил в ухмылке ряд желтоватых зубов, среди которых, как злодей в засаде, блеснул один металлический, семиклассники заулыбались, но, вспомнив о них, физкультурник стёр с лица ухмылку и хмуро скомандовал: "Отставить!".
Выстроившаяся перед ним шеренга представляла собой жалкое зрелище: мальчишки, прыщавые, с сальными патлами, в пузырящихся на коленях трениках, дохляк на дохляке, девчонки по сравнению с ними – толстые тётки, все, кроме Мятлевой. Та – вылитый дистрофик, но бегает неплохо. Сергей Викторович подумал, что потенциал у неё не хуже, чем у Петровой и для лучшего результата на кросс их надо бы в одной паре пустить, после чего скомандовал по-армейски негромко, но зычно: "Равняйсь, сми-и-ирна!".
Антошка бегать любила, особенно на короткие дистанции. Ей нравилось ощущение лёгкости, когда на стометровке она со старта выстреливала и пулей под свист в ушах летела к финишу, но кросс – совсем другое дело. Тут надо силы рассчитывать, экономить, а она дунула со всей прыти, обогнала всех, в том числе и мальчишек, а на втором круге выдохлась: тонкая иголка боли проткнула бок, ноги стали ватными, горло пересохло, глаза заливал пот, сердце колошматило так, будто норовило выпрыгнуть из грудной клетки. Её так и подмывало сойти с дистанции, рухнуть на жухлую травку и, забыв обо всём на свете, долго-долго лежать, разглядывая густо рассыпанные по небу лёгкие пёрышки облачков, воображая, будто кто-то неведомый вытряхнул вспоротую подушку на выцветшее голубенькое одеялко.
Антошка остановилась отдышаться и спиной почуяла, как сзади Мятлева неустанно сокращает расстояние. На третьем круге та вырвалась вперёд, почти весь остаток дистанции перед глазами вялым маятником раскачивалась её длинная коса, но на самом финише усилием воли Антошке удалось опять на полкорпуса обойти её... Откуда-то, из ватной дали, еле слышно прорвалась трель свистка. Антошку опрокинула тяжёлая, как стопудовая гиря, усталость. Теперь уже совершенно непонятно было, ради чего она только что так старалась? Пятёрка-то по физкультуре ей всё равно была обеспечена. Не замечая ходивших вокруг мальчишьих ног в длинных, как лыжи, кедах, она лежала на траве, но ни неба, ни облаков не видела – глаза застилал красный пульсирующий туман. Голос Мятлевой неподалёку зудил про то, что она нарочно, мол, скорость сбавила, чтобы не сидеть потом на литературе, варёная, как свёкла, но Антошке было уже всё равно. Даже то, что Бугай поздравил её с "настоящим спортивным характером" и пообещал направить на общегородскую спартакиаду не обрадовало. Преодолевая отвращение к движению, она переоделась, поднялась на третий этаж в кабинет литературы и плюхнулась за парту.
В класс шумной гурьбой ввалились прогульщики. Всё это время они проторчали на заднем крыльце. Они вволю накурились, нахохотались, настроились глазок, наигрались в бутылочку. За два часа они так сплотились, что теперь враждебной массой захватывали классное пространство, тесня вернувшихся с физкультуры по углам. От такой наглости Антошке стало ещё больше не по себе, но задребезжал звонок, сидевший за первой партой Кривихин высунулся за дверь и крикнул: "Идёт!"
