Роман Сенчин - Информация
Отвечал я коротко и довольно неопределенно – знал, что Руслан с Максимом, хоть и братья, идущие по жизни невдалеке друг от друга, все же друг друга не любят, и если уж Руслан заговорил о Максе, значит, действительно произошло нечто серьезное.
– В последние дни, – продолжал я, – не созванивались. А что?
– Да гнило все. – Руслан нехотя наполнил рюмки. – С Лианкой разводится…
«Ну новость!» – про себя хмыкнул я.
– …К какой-то телке ушел, а теперь и с ней конфликты. Заявил, что домой возвращается.
Руслан жестом предложил выпить. Выпили.
– Мне-то, в общем-то, по хрену его жизненка, – заговорил он дальше глухо, то ли из-за того, что не закусил, то ли из-за душащей злобы. – Пускай что хочет делает, идиот. Но только… только…
Руслан запнулся и взглянул на меня таким каким-то взглядом из прошлого, и вспомнилась рекреация в нашей школе, момент, когда Руслан подошел, со значком комсомольца на лацкане, и отбросил в сторону пытавшегося стрясти с меня мелочь местного хулиганчика, вспомнились наши полубандитские-полупредпринимательские потуги, в которых Руслан был вроде несколько отдельно, но на деле, наверное, спас и меня, и Максима, и других наших парней от пуль, которые тогда раздавались очень легко… Да, как-то из нашего общего прошлого Руслан взглянул, и мне сразу стало и жутковато, и хорошо, и грустно, и я уже не стал искать момент, чтоб заговорить о какой-нибудь ерунде, как сделал он в тот вечер, когда я пришел к нему со своей бедой… Я сидел и ждал его слов, и готов был помочь. За этот взгляд.
– Мне по хрену, но он мать мучает. Названивает ей и все рассказывает своим этим ноющим голоском. Она места там себе не находит. Мучает ее, короче… Я бы поговорил с ним, но, знаешь же… Таблоид раскрошу уроду. Поговори ты. Вы ведь одноклассники… Ведь все же нормально, если подумать. Жена – богатая, симпатичная. Чего ему надо-то? Я Максу даже завидовал, между нами, что у него такая… Папа поддерживает… а тут все самому. И ведь сколько лет вместе были, а в Москву переехали – и началось. И у тебя, и у него теперь.
– Что ж, жизнь…
– Поговори, пускай уймется. С Лианкой, может, опять…
– Да вряд ли. Далеко у них все зашло. У него другая, у нее тоже какой-то теперь…
Руслан дернулся:
– Не понимаю я вас! Чего вам не живется, а?! Ведь нормально же складывалось – и Москва, и бабло течет, и для отдыха все условия. Ну изменяй, гуляй, но зачем разбегаться?
– Мне-то на фига ты это предъявляешь? – тоже стал раздражаться я. – Позвони Наташке, ей скажи. Она от меня ушла, а не я от нее. Я до последнего возобновить был готов…
– Да поня-атно. – Руслан глотнул водки. – Мать жалко… Вот приедет этот подарок тридцатилетний обратно… Где он там будет работать? Что вообще делать? В газетенке за пятнадцать штук репортажи писать? Да он и не умеет. На телевидение его вряд ли возьмут… Да вообще, я просто не понимаю… В жизни надо вперед двигаться, а не валиться обратно в жопу.
Я хотел ответить, что не все так просто – бывает, и сам не поймешь, что в жопу попал; что у каждого в голове столько тараканов… Но промолчал. Вести споры, тем более с Русланом, не хотелось. Да и понятно – не судьба Макса его волновала, а влияние этой судьбы на старую мать, недавно еще радовавшуюся, как с ее обоими сыновьями хорошо получилось, как у них все сложилось и задалось… И вот, действительно, вернется один из них в родную двухкомнатку, без денег, без перспектив, без богатенькой жены. И что? Вполне инфаркт ее может хватануть.
И я сказал Руслану, насколько был способен, искренне:
– Да, поговорю. Обязательно. С Лианкой, конечно, вряд ли наладится, но Москву бросать ему, ясное дело, нельзя.
Руслан наполнил рюмки:
– Давай за нас всех. Чтоб нормально жить, а не через жопу. Детство прошло, пора за ум браться.
Внешне, по крайней мере, я выказал полное согласие. Бодро чокнулся, лихо закинул водку в себя. Выдохнул, закусил салатом «Цезарь».
– В октябре день выборов единый, – заговорил снова, но уже другим, деловым и одновременно доверительным тоном Руслан. – Судя по всему, не везде они просто формальностью будут. Ну, результаты ясны, но теперь для многих и просто поучаствовать, засветиться, – уже много. Показать себя, короче, заявить. Понимаешь, о чем я? Так что работы много предстоит. Нам с тобой надо вместе держаться, помогать, в общем, друг другу. Вместе мы больше сможем сделать. И – заработать. Хорошо?
– Конечно, Руслан… – И я перешел на сокровенное: – Я вообще тебе за многое благодарен. Если б не ты, скорей всего, я бы тух до сих пор там у себя. Спасибо.
Руслан довольно заулыбался и утвердительно покивал… Поспорили, кто заплатит по счету. Руслан победил – засунул в ячейку папочки полторы тысячи.
Возвращался домой на метро… Наплыв пассажиров давно миновал, в вагоне было просторно. Лица сидящих людей усталы, но умиротворенны. Эти уже никуда не спешат, некоторые дремлют… В это время часто появляются всякие калеки и нищие – чуть не последние следы (если не считать вечных, чисто советских очередей в Сбербанке) неблагополучия в столице – и раздражают пассажиров, но и вызывают сочувствие, получают то горстку мелочи, то помятую десятку, а то полтос.
Сегодня тоже появился – на «Новокузнецкой» (я ехал по Замоскворецкой линии) в дальнюю от меня дверь протопал на коленях человек в камуфляже и сразу, пока поезд не тронулся, басовито прокричал:
– Подайте инвалиду боевых действий на протезы!
Я вздрогнул от голоса – вспомнился Костя, парень, с которым лежал в пятьдесят первой больнице. Меня даже холодный пот прошиб, и я отвернулся, сжался.
Двери вагона хлопнули, закрывшись, поезд шикнул и тронулся. Сквозь шум движения я слышал шаркающее постукивание приближающегося… Конечно, наверняка это не Костя, но одних воспоминаний о нем хватило, чтобы стало жутко… А если все-таки он? Узнает, и от него не отвяжешься…
Прошаркал мимо. Теперь я видел его пятнистую спину, голову с грязно-голубым беретом, ноги. Почти целые, но без ступней… Он шел на коленях, довольно быстро, видимо, слабо надеясь на то, что ему подадут… На коленях – подушечки, чтобы удобнее было передвигаться и камуфляжные штаны не истерлись.
Добрался до крайней двери и оглянулся… Я опередил его, дернул головой влево. И снова пот покатился по мне ледяной волной – показалось, Костя увидел меня. Увидел, узнал и сейчас подскочит на своих коленях… Очень долго тянулась эта минута, или две-три…
Поезд стал сбавлять скорость. За окном посветлело. Остановился.
– Станция «Павелецкая», – ласково сообщил из динамика женский голос.
Открылись двери.
Я подождал немного и глянул направо. Кости, или очень похожего на него, не было. Я расслабился, вытянул ноги, пошевелил пальцами в мокрых от пота носках. Выдохнул.
Мне стало очень легко и весело. Захотелось вскочить и станцевать. Бить степ, приседать, прыгать.
По дороге домой зашел в «Пятерочку» и купил бутылку водки «На березовых бруньках» и полкилограмма «Королевских» креветок.
До двух ночи выпивал, закусывал, то и дело вставал со стула и что-нибудь выделывал ногами под песни «Люмена». И подпевал, конечно:
К черту печаль и светлую грусть!
Сквозь зубы сказать, что я не боюсь!..
«Все как-то катится, катится, стирается», – говорил герой Хабенского в фильме «Час пик».
Действительно, начинаешь вспоминать, что там было, в тот или иной период жизни, и видишь чаще всего только мутную пустоту. Кажется, месяц, два, а то и полгода совершенно ничем не отмечены. Но если всерьез покопаться в памяти, появляется сначала ощущение чего-то еще неясного, как пятна, линии на фотобумаге при проявке, а затем приходят и подробности – сами события, свои собственные эмоции.
Беда в том (а может, наоборот, спасение для психики), что в нашей нынешней жизни почти не возникает условий для воспоминаний. Даже когда остаешься один, сразу включаешь телевизор или магнитофон, или радио, сидюшник. Лезешь в Интернет. Чаще всего и засыпаешь под музыку или под льющий в мозги мировые новости «Евроньюс». Задуматься, углубиться в свое прошлое некогда – да и страшно.
Сейчас я сижу перед ноутбуком в темном кубике помещения, которое называл когда-то гостиной. Музыку не включаю – шум опасен; телевизор в другой комнате, но его я почти не смотрю даже без звука – свет от экрана тоже может выдать меня. Да теперь мне уже не до музыки, телика и тому подобного, – мне нужно записать все, что случилось со мной за последние четыре года. Объяснить, почему я забился в помещеньице без окон и стараюсь не производить громких звуков. И мозг переполняет тысяча мелочей недавнего прошлого, они путаются, сплетаются, и все кажутся очень важными, неслучайными, притянувшими меня сюда, забившими в этот темный, чуть-чуть освещенный экраном ноутбука угол…
Летом две тысячи шестого я жил влюбленностью в Ангелину. Читал ее книги, «ЖЖ», публикации в журналах, звонил ей, предлагал встретиться, заманивал (теперь понимаю, что это глупость) катанием на машине. Сначала она отговаривалась новыми и новыми делами, а потом, не предупредив, совершенно для меня неожиданно, уехала к родственникам куда-то на Украину.
