Юрий Поляков - Гипсовый трубач
Наслаждаясь своей кредитоспособностью, автор «Кентавра желаний» заглянул в «Шоколадницу» и проглотил американо с блинчиками, не задумываясь, сколько это стоит. Потом он посетил салон «Хьюго Босс» и примерил «тройку», отлично на нем сидевшую, но страшно дорогую. Ничего не поделаешь: с Натальей Павловной придется выходить в люди, а приличного костюма нет, скупая Вероника твердила, что ему идут только свитера. Еле-еле отвязавшись от продавца, сулившего скидку, писодей вырвался на улицу и пошел дальше. В табачный магазин войти он уже не отважился, но долго стоял у витрины, изучая вересковые трубки всех цветов и размеров. Он решил подарить соавтору «бриар», правда только после того, как получит гонорар полностью.
Гуляя, Кокотов забрел в Костянский переулок. Проходя мимо облезлого шестиэтажного дома с балконами, поросшими березками, он замедлил шаг и остановился у железной ограды. Здесь помещалась «Литературная газета», где его однажды жестоко обидели. Лет десять назад Андрей Львович принес в редакцию рассказик про школу. Его радушно принял маленький рыжебородый сотрудник, похожий на доброго домового, охотно взял рукопись и предложил позванивать. Однако писодею показалось, что при этом рыжий глянул на него как-то странно, с сожалением, что ли… Когда Кокотов позвонил через месяц, ему вежливо сказали: рукопись на рецензии. Через два сообщили: рассказ отправлен на вторую рецензию. Через полгода выяснилось: рецензии взаимоисключающие — хвалебная и разгромная, поэтому участь спорного текста решит редколлегия, которая собирается крайне редко. Наконец через полтора года Андрея Львовича скорбно известили, что на заседании рассказ очень хвалили, но как на грех недавно был опубликован очерк, тоже из школьной жизни — о том, как учительница растлевает старшеклассника, а тот, не выдержав новых впечатлений, прыгает с крыши… «Но ведь у меня никого не растлевают… наоборот…» — попытался возразить автор. «Да, конечно, но по школьной теме мы уже отстрелялись… Приносите еще что-нибудь!» И черт же дернул экономного Кокотова поехать в редакцию за рукописью. Услышав просьбу вернуть рассказик, рыжебородый из доброго домового сразу превратился в ведьмака. Брызжа слюной, он кричал, что жизни не стало от графоманов, что если хранить каждую бездарную хрень, то погибнешь под завалами макулатуры. Тщетно обшарив все полки, он сунул под нос Андрею Львовичу «Литературку», где мелким шрифтом сообщалось: рукописи не рецензируются и не возвращаются. Кокотов ушел как оплеванный, со времен литобъединения «Исток» над ним так не глумились. Когда он, чуть не плача, поделился горем с Мреевым, тот заржал и объяснил, что забирать из редакции рукопись — такая же нелепость, как требовать в больнице вернуть отрезанный аппендикс. Федька заверил, что рассказ наверняка выбросили в корзину, едва автор закрыл за собой дверь. Печатают они только своих!
— Редкие суки! Знаешь, что раньше там было? Дом терпимости!
— Неужели? — посветлел обиженный прозаик.
— А райончик знаешь как назывался?
— Как?
— Драчовка!
Глава 91
Аптекарский огород
Ровно в шесть писодей стоял у выхода из метро «Проспект Мира», под голубыми часами, и расправлял задешево купленные розы, чтобы выглядели побогаче. Получив внезапный аванс, Андрей Львович, конечно, мог выбрать букет подороже, но помешал Внутренний Жмот, повелевавший им все эти скудные годы. Сначала он (не Жмот, а Кокотов) приглядел для одноклассницы «Туранский пурпур» — великолепные черно-бордовые розаны на метровых шипастых стеблях, напоминающих дикорастущую колючую проволоку. Удалось договорился о хорошей скидке с продавщицей — крашеной кавказской блондинкой, но в последний момент писодей смалодушничал, сказал, что не терпит селекционного насилия над природой, и ни с того ни с сего взял теснившийся в дальнем ведерке «Сюрприз Подмосковья» — дешевые кривенькие цветочки, недалеко ушедшие от пращура-шиповника, именуемого в народе «собачьей розой». Торговка посмотрела на него с презрительным недоумением, с каким, должно быть, там, в горах, смотрят на джигита, вернувшегося с равнины без мешка добычи и пленного гяура для рабских услуг.
Презирая себя за жлобство, Кокотов старательно расправлял мелкие лепестки, постепенно приходя к выводу, что правильнее будет — вернуть сиротский «Сюрприз» и, доплатив, взять-таки роскошный «Пурпур», но сделать этого не позволял Внутренний Пижон, хорошо запомнивший насмешку в восточном взгляде продавщицы. Итак, расправляя бутоны, Андрей Львович, поглядывал на выход из метро и высматривал в толпе Валюшкину, при этом он философски размышлял о том, что с каждым годом на улицах становится все больше юных девушек, хотя во времена его молодости, помнится, в городе решительно преобладали зрелые женщины и старухи. Странно, правда?
Расправив очередной лепесток, Кокотов поднял глаза и увидел перед собой эффектную даму, в которой не сразу опознал Нинку. Она явно пришла на свидание прямо из парикмахерской: уложенные светлые волосы еще не очнулись от лаковой неволи. Лицо одноклассницы оживлял умелый макияж, придавший чересчур правильным чертам бывшей старосты пастельную загадочность. В довершение всего на ней был изысканно-серый деловой костюм, сочетавший офисную строгость с глубоким вырезом, откровенно обнародовавшим грудь, а короткая юбка открывала вид на вполне еще молодые, неисхоженные ноги.
— Ну. Что. Прозевал? — спросила она, глядя на Кокотова с грустной улыбкой.
— Угу, отвлекся… — кивнул писодей и сообразил, что ее вопрос и его ответ касаются не только сегодняшней встречи, но и жизни вообще.
— Это. Мне?
— Конечно!
— Здорово! — Валюшкина приблизила лицо к букету и глубоко вдохнула. — Пахнут. Наши. Здорово!
— Или! — автор «Жадной нежности» чуть повел глазами, давая понять: уж кто-кто, а он-то знает цену отечественным бутонам и никогда бы не купил даме броский импорт с ароматом антибактерицидного пластыря.
— Ну! Пойдем! — скомандовала бывшая староста.
— Куда?
— В «Аптекарский огород».
— Это далеко?
— Эх ты, москвич!
Она повела его по проспекту Мира, людному, как воскресный рынок. Одноклассники миновали ресторан «Кавказская пленница» и особнячок с большой мраморной доской, сообщавшей, что здесь жил и работал поэт В. Я. Брюсов, член ВКП(б) с 1919 года.
— О, закрой свои бледные ноги! — пошутил Кокотов.
Нинка смущенно посмотрела на свои мускулистые загорелые коленки и промолчала, не поняв тонкого литературного юмора. Поднявшись по деревянному пандусу стеклянного здания, они вошли в прозрачные самооткрывающиеся двери. Валюшкина привычно купила у стойки два билета и предъявила их, как в кино, контролеру. Одноклассники сделали еще несколько шагов и перенеслись из пыльной Москвы, набитой юркими автомобилями, точно ветхий буфет тараканами, в райский сад.
