Отохико Кага - Приговор
— Да, я, конечно же, всё это понимаю, но мне так горько думать о пустой могиле… — Мать опустила голову и глубоко вздохнула.
— И ещё одна просьба, — понизив голос, сказал Такэо, украдкой бросив взгляд на начальника воспитательной службы и надзирателя Вакабаяси — оба демонстративно не участвовали в обсуждении семейных дел: один сидел за столом и читал книгу, а другой ждал у двери. — Здесь есть один заключённый, его зовут Тамэдзиро Фунамото, мы с ним недавно поспорили — так, какая-то глупость, — и я проиграл ему банку мясных консервов. Вы не могли бы передать ему как бы от «Общества утешения приговорённых к высшей мере» несколько банок? К примеру, сегодня.
Макио сделал пометку у себя в записной книжке. Он слушал брата, кивком сопровождая каждое его слово, когда же тот кончил, деловым тоном сказал:
— Может быть, ещё что-нибудь?
— Нет, спасибо, это всё.
— Такэ-тян… — сказала мать. — Всё это так неожиданно, я не успела ничего толком приготовить, но всё-таки принесла кое-что из того, что ты любишь. Мне сказали, ты можешь съесть это прямо здесь. Хочешь?
Макио переложил со стула на стол довольно большой свёрток. Оттуда он извлёк старинную лаковую коробку с несколькими отделениями. В Хаяме в ней обычно подавали новогоднее угощение. Внутри было полным-полно всего — рис с сырой рыбой, тэмпура, свинина на пару, бататы, печёная рыба, соления. Не были забыты ни чашечка для чая, ни палочки для еды, ни соевый соус.
— Мама с раннего утра возилась… Как только сообщили, она тут же принялась стряпать… — пояснил Макио.
— Наспех ничего хорошего не приготовишь. Пришлось обойтись тем, что нашлось в холодильнике, — сказала мать.
— Спасибо. Выглядит аппетитно!
— Ну-ка, позвольте снять пробу. — Начальник воспитательной службы, будто только и ждал этого момента, проворно вскочил и подошёл к столу. Положил в рот кружок лотосового корня и кусочек свинины и довольно зажмурился.
— Что ж, Кусумото, начинай, не стесняйся. Сейчас попросим приготовить чаю. — Он сделал Вакабаяси знак глазами, и тот вышел.
Такэо попробовал рис с рыбой, но он показался ему совершенно безвкусным. Заботливо приготовленное матерью угощение застревало в горле словно сухой песок или пепел. Такое же ощущение было, когда его угощали пирожным. Он насильно заставлял себя есть и боялся, что его стошнит.
— У меня что-то нет аппетита, — повернувшись к начальнику, сказал Такэо. — Нельзя ли оставить это на потом?
— Можно, конечно, но разве тебе не хочется съесть это сейчас, вместе с матушкой и братом?
— Но я просто не могу…
— Может быть, вы позволите ему выпить вина? — спросил Макио. — Красное, я его привёз из Франции. Если бы вы разрешили…
Начальник, подумав, кивнул.
— Ну ладно, немного можно.
— Нет, спасибо, — мягко, чтобы никого не обидеть, но решительно сказал Такэо. — Пить я не буду. Не хочу, чтобы сознание затуманилось. Мне хотелось бы сохранить душевную ясность до конца.
Тут разговор внезапно прервался, и все застыли, словно окаменев. На неподвижном, как маска, лице Макио кристалликами сверкали капельки пота, мать смотрела прямо перед собой немигающими, словно у изваяния, глазами, большие уши начальника воспитательной службы торчали, как шляпки фарфоровых грибов. Стало ясно, насколько искусственно разговор поддерживался до сих пор. Стоило произнести всего лишь одно слово — «до конца» — и он оборвался. А ведь надо ценить каждую минуту…
— Мама, ну-ка, подвинься поближе, — сказал он и принялся постукивать и похлопывать её по спине и плечам. В детстве он часто делал ей массаж, это было у него вроде забавы, но, повзрослев, больше этим не занимался, во всяком случае, не мог припомнить ни одного случая. Плечи оказались ещё более узкими и хрупкими, чем ему представлялось, того и гляди какая-нибудь косточка переломится, стоит нажать посильнее.
— У тебя слишком напряжены мышцы, сейчас я их разомну, и будет легче. — Он ещё некоторое время постукивал её по спине, потом стал ловко разминать плечи кончиками пальцев. Заключённые их зоны часто делали друг другу массаж, и он тоже усвоил несколько приёмов от одного бывшего массажиста. Твёрдые, как связка колбас, мышцы постепенно обмякли и приобрели эластичность, пальцы всё глубже вминались в материнскую плоть. Вдруг из-под них возникла фраза из Книги Иова: «Наг я вышел из чрева матери своей, наг и возвращусь». Взяв у матери гребешок, он стал расчёсывать ей волосы. По старинной моде длинные, они текли под его руками, как вскипающий белой пеной поток в ущелье. До сих пор он и не замечал, как сильно она поседела. Красиво, но печально до боли. Он стал бережно поднимать пальцами седые прядки одну за другой и рассматривать их. За каждый седой волос в ответе он — её непутёвый сын.
— Мама… — неожиданно для самого себя произнёс он. Она, пошатываясь, поднялась и приблизила к нему лицо. Из сложного переплетения морщин на миг выглянула прежняя молодая мама. Такэо взял её руки в свои и стал поглаживать. Мать безвольно подчинялась сыну, но вдруг пошатнулась, упала лицом ему на грудь и зарыдала, сотрясаясь всем телом.
— А-а-а… Такэ-тян, ну почему я не могу пойти туда вместо тебя, ведь мне уже всё равно пора умирать, а ты ещё так молод.
Её горячее дыхание обжигало ему сердце, руки ощущали беспомощную хрупкость худенького тела. Ему хотелось её утешить, но он не мог придумать как, только бормотал, прерывисто дыша: «Мама, мама…» Очки запотели, и фигура Макио, стоявшего за спиной у матери и вытиравшего глаза, приняла расплывчатые очертания.
— Ну да ладно… — Такэо наконец взял себя в руки и отстранился от матери. — Хватит плакать, давайте лучше поговорим.
Эти слова придали ему бодрости, он платком вытер матери заплаканные глаза и улыбнулся. Она послушно улыбнулась ему в ответ. Макио усадил мать, и они снова оказались с трёх сторон круглого стола. Атмосфера в комнате перестала быть напряжённой, стало легче дышать, и все немного расслабились.
— Да, кстати, а почему твоего бубенчика сегодня не слышно? — спросил он.
— А? — переспросила мать, очевидно не расслышав, слишком уж неожиданным был вопрос.
— Где твой бубенчик? У тебя ведь к кошельку прицеплен бубенчик, и он всё время звенит.
— A-а… Он у меня тут… — Мать пошарила в карманах чёрного костюма, и, убедившись, что там кошелька нет, полезла в сумку.
— Да брось, мам, — засмеялся Макио. — Небось, дома забыла. А как тут не забыть, тебе ведь позвонили спозаранку, и ты сразу кинулась готовить еду, а в девять уже вышла из дома, даже присесть не успела.
— Ты думаешь? — кивнула мать. — А может, я его обронила? Со мной такое впервые.
— Но ты же спохватилась ещё на станции Хаяма! Помнишь? — сказал Макио, подмигивая Такэо. — Что-то ты стала всё забывать в последнее время.
— Вот ещё! Ты сам вечно всё забываешь. О фотографии-то забыл, что ли?
— Каюсь, забыл, — грубовато ответил Макио, вытаскивая из кармана пиджака фотографию. — Посмотри, это я снимал на холме Тэндзин, на Новый год.
Где-то на заднем плане виднеется дом. В саду в кресле сидит мать, за её спиной плечом к плечу стоят Икуо и Макио, а впереди на засохшей траве, вытянув ноги, сидят жена Икуо и двое его ребятишек — Кумико и Китаро. Всё это — на фоне недостроенных беспорядочно, торчащих небоскрёбов Синдзюку. Вглядевшись в своего племянника Китаро, облачённого в форменную куртку со стоячим воротничком, Такэо оторопел. Копия его самого в детстве. Судя по всему, мальчику не хотелось фотографироваться со всей семьёй, он долго не шёл из дома и только после нескольких напоминаний всё-таки соизволил спуститься в сад. Вид самый независимый, смотрит куда-то вбок и недовольно кусает губы. Все говорят, что Китаро пошёл в отца. Но это значит… Почему-то раньше Такэо никогда не приходило это в голову. Значит, они с Икуо очень похожи. И не только внешне. Предельная пунктуальность, добросовестность, пытливость, вспыльчивость, буйный нрав, самоуверенность… Получается, что он, вернее, тот он, каким он был прежде, ненавидел брата за то же, за что ненавидел самого себя.
— Брат здоров?
— Да, вполне, — ответил Макио. — Постарел, конечно, но выглядит едва ли не лучше меня. Три раза в неделю играет в гольф, осенью на одной из лунок сделал альбатрос и был страшно доволен.
— А что собой представляет Китаро?
— В каком смысле?
— Ну, по характеру?
— Как тебе сказать… Он… немного странный ребёнок… — Похоже, что вопрос привёл Макио в замешательство, его снова стала мучить одышка. Наверное, было что-то такое, о чём он не хотел говорить. Такэо попытался перевести всё в шутку.
— Что значит «странный»? Он что, убегает из дома? Или пытается покончить с собой, наглотавшись снотворного? Или думает только о маджонге? Или не вылезает из этих модных дискотек?
