Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
…совсем не такое, как с любым другим мужчиной, который был у меня до и после Кирилла. Наверно, думает Света, это была первая любовь – настоящая первая любовь, не подростковое томление, растворенное в воздухе, когда тебе пятнадцать, а именно – любовь, та, что связывает мужчину и женщину накрепко, спаивает в единую плоть. Никогда я не испытывала такого самоотречения: мне было наплевать на моего фиктивного мужа, на то, что Кирилл старше меня в два раза, что его знают мои родители и что, если бы у него были дети, они были бы моими сверстниками!
Конечно, мы скрывались от всех, встречались тайно: я говорила, что иду в университет, – а сама спешила на «Ждановскую», в квартирку на втором этаже. Господи, как я любила его! Я плакала ночью, закусив зубами подушку, потому что не могла быть с ним рядом, родители думали – у девочки несчастная любовь, а меня разрывало желание закричать: вы ничего не понимаете! счастливая, счастливая! Нет никого счастливей меня на свете! Вот такое это было счастье, намертво слитое с отчаянием, страхом, стыдом.
Сейчас я спрашиваю себя: почему мы считали, что никогда не сможем быть вместе? Ну, разница в возрасте – тоже мне, проблема! Может, просто Кирилл не любил меня? Я была молоденькая девчонка, хорошенькая… ему было под сорок – наверно, не мог отказать себе, может, вовсе не воспринимал меня всерьез? Тогда мне это и в голову не приходило, я думала: если я испытываю такое – то и он точно также улетает, покидает свое тело, видит нас, слившихся воедино, откуда-то с потолка хрущевки, с эзотерических небес нашей незаконной страсти. Кажется, однажды я спросила: «Ты тоже умираешь?» – но Кирилл отшутился, сказал: «Я умирал столько раз, что давно уже сбился со счета», – и было понятно, что это скорее про лагерь, чем про других женщин… во всяком случае, мне тогда было понятно.
Господи, как давно! Тридцать с лишним лет назад! Я сейчас примерно настолько же старше его тогдашнего, насколько он был старше меня. И я забыла, честное слово, я обо всем забыла – пока не увидела его фамилию на старой русской книжке с гараж-сейла.
Он спросил: это русская книжка? – дождался-таки, пока Яна уснет, нагнулся ко мне и спросил. Английский у него был хреновый, по акценту я сразу поняла, что немец, но специально некоторое время не переходила на немецкий.
– Вы из России? – спросил он, и я кивнула. – Я бывал у вас. Знаете, что меня потрясло? Вид из окна. Из иллюминатора. Вот Германия сверху выглядит такой аккуратной – прямые линии, геометрические фигуры, порядок во всем. А в России… когда на подлете к Москве смотришь вниз – там же ни одной прямой! Вот идет дорога и вдруг – хоп! – вихляет в сторону. А потом – назад. Что это было? Там лежал камень, и его было лень сдвинуть? У кого-то дрогнула рука, когда он составлял план?
Я пожала плечами. Было бы трудно объяснить, что у русских нет идеи прямой дороги, – так англичанин XIX века не смог бы объяснить индусу, почему в Англии вдовы не сжигают себя.
– Я думаю, – сказал он, – в этом ваша сила. Вы стремитесь к абсолюту и поэтому пренебрегаете землей. А мы, немцы, хотим гармонии – но, поскольку самая простая гармония – это порядок, мы и упорядочиваем все вокруг нас. Вы понимаете, да?
Я понимала.
…всегда понимала, что опоздала родиться. Стабильности не осталось, думает Моник. Не то люди стали дольше жить, не то история стала двигаться быстрей. Если я хотела одной профессии на всю жизнь – мне надо было жить в Средние века, во времена гильдий, когда строгий регламент сдерживал конкуренцию. Возможно, тогда была возможность всю жизнь заниматься одним и тем же, не волноваться, быть в безопасности – но это время давно прошло. В конце концов, поколение моих родителей добило последние островки стабильности, прикончило своей научно-технической… сексуальной… психоделической революцией. Чего же теперь жаловаться, что фундаментальная наука никому не нужна? Ваше поколение пришпорило время, навязало друг другу соревнование – в оружии, в космосе, в той же науке. Мама говорила, что боролась с капитализмом, но только укрепила его.
Раньше в браке женщина чувствовала себя защищенной – а теперь каждый день обречена на гонку, на состязание с теми, кто моложе, умелее, красивее, в конце концов. И наука подстегивает эту гонку – искусственная грудь, искусственные губы, пластическая хирургия, ботекс, виагра… сексуальное освобождение и научный прогресс превратили любой брак в открытый. Не осталось больше ничего устойчивого. Нас может разлучить любая херня, нет никакого «пока смерть не разлучит нас».
Пока смерть не разлучит нас – да, Дина, именно так я и думал. Сан-Франциско, вспоминает Оливер, казался мне храмом нашей любви… нет, не храмом любви, а домом, общим домом нашего брака. В конце девяностых я жил в Калифорнии пять лет, но так и не полюбил Западное побережье – а вот с тобой даже самые затертые туристские места становились нашей собственностью. Сколько бы раз я ни проезжал по мосту Голден-Гейт раньше и сколько ни проезжал потом – для меня навсегда он останется таким, каким мы увидели его тем утром, по дороге в лес Мьюир: выступающей из тумана алой металлической конструкцией, чуть тронутой лучами восходящего солнца, кронштейном для гигантских кухонных полок, воздвигнутым поперек залива каким-то неведомым великаном.
Это был наш дом, Дина. Неужели ты этого не понимала? Морские котики на 39-м пирсе были нашими домашними животными, район Кастро – нашим телевизором с его вечным «Шоу Рокки Хоррора», улица Ломбардо – горкой на заднем дворе, ждущей наших – или соседских – детей… впрочем, нет, мы сами были в этом огромном доме как дети. Мы смеялись вместе с механическим клоуном в «Доме над скалой», катались на трамвайчиках, как малышня на тележках в супермаркете, – а по вечерам, как с головой под одеяло, прятались в туман.
Сан-Франциско был нашим домом. И я возвращался, как возвращается домой коммивояжер. Ведь что бы ни происходило вне дома, брак – это то, что происходит внутри. Все эти годы я был уверен в нашем браке, я думал: чтобы ни случилось, я приеду к тебе, и мы снова будем вместе.
…чтобы ни случилось, милый Артур, я знала: ты приедешь ко мне, и мы снова будем вместе. Это было очень приятное чувство, чувство стабильности, уверенности, устойчивости. Особенно когда прошла пара лет и страсти поутихли. Я встречалась с другими мужчинами, но мне и в голову не приходило сравнивать их с тобой. У нас была изолированная история, отдельная ото всех.
Секс, говорил Артур, – это хороший способ достичь близости с другим человеком. Может, не единственный, но альтернатива – алкоголь, наркотики или совместная работа.
