ГенАцид - Бенигсен Всеволод Маркович
Из-за сына? Из-за рано пришедшего кризиса среднего возраста? Ну не из-за Чехова же!
Антону показалось, что Сергей превращается в одного из тех людей, которых Антон, мягко говоря, недолюбливал. Люди этого типа легко делаются объектом насмешек и даже издевательств. Любую несправедливость и грубость по отношению к себе сносят испуганно и молчаливо. Антон сталкивался с подобными людьми в университетские годы. Самое ужасное было то, что вначале ты безоговорочно становишься на их сторону, защищаешь от нападок, советуешь им, как себя вести, и так далее, но через некоторое время замечаешь, что тебя раздражают их мягкотелость, медлительность, неумение постоять за себя и вечная виноватая улыбка.
Впрочем, улыбки-то как раз у Серикова не было. И именно это раздражало Антона больше всего. Смиренность и рассеянность еще можно было пережить, но пессимизм... пессимизм со стороны посторонних людей Антон переносил, как переносит присутствие кошки человек с аллергией на шерсть. Так уж вышло, что личные обстоятельства жизни Серикова самым критическим образом наложились на очутившуюся в его руках литературу. В ней он увидел вопросы, которые сам никогда не задавал ни себе, ни другим, ни вслух, ни мимоходом, ни, тем более, в такой конкретной форме, но именно эти вопросы оказались близкими, будто писал их не какой-то чужой дядя сто лет назад, а сам Сериков силой воли и воображения выплеснул на бумагу. Антон понимал душевные переживания Серикова и отчасти сочувствовал, но сейчас до всего этого ему не было дела – у него оставалась неделя до отъезда (плюс-минус), а еще надо было сдать библиотеку (правда, непонятно кому), привести в порядок дом, разобраться с переездом. Хаос Пахомов любил только умозрительно, в быту его не переносил и был человеком довольно аккуратным. Но Сериков. Сериков, увы, никак не вязался со всеми этими планами.
«Наверное, у какого-нибудь древнегреческого философа, например, Сократа, – думал Антон, уже не слушая шагавшего рядом собеседника, – тоже был какой-нибудь ученик, например, Платон, который постоянно ходил за учителем, доставал того вопросами о смысле бытия и вообще всячески надоедал. А тот, не зная, как отделаться от надоедливого ученика, начинал отвечать односложно, скучно и невпопад. А ученик потом в своих воспоминаниях писал, что, мол, учитель к концу жизни сильно сдал – не хотел спорить, со всем соглашался и вообще потерял интерес к философии. Ученик даже не предполагал, что просто надоел учителю хуже горькой редьки. Вот так и рождаются глупые мифы».
Так, думая каждый о своем (Пахомов про себя, а Сериков вслух), они прошли через всю деревню, мимо дома Мансура и уперлись в библиотеку. Здесь Антон еще несколько минут вежливо покивал головой, подергал плечами и поразводил руками. Сериков, наконец, понял, что утомил Пахомова, несколько раз извинился и растворился в зимнем деревенском пейзаже. Антон же зашел в библиотеку, которую с начала действия президентского указа держал закрытой от посещений. Там он быстро забыл про Серикова, майора, литературные мордобития большеущерцев и принялся разбирать завалы из книг, свезенных месяц назад из соседних библиотек.
Ему предстояло отобрать только самое ценное или, на крайний случай, то, чего не хватало в его библиотеке. Остальное (как, например, большинство книг из серии «Жизнь замечательных людей» или «Библиотеки всемирной литературы», которыми и так кишела любая занюханная библиотека) Пахомов нещадно отбраковывал – это потом должен был забрать грузовик из райцентра. Дело продвигалось медленно, так как Антон часто отвлекался. Перекладывая какую-нибудь книгу из одной стопки в другую, он вдруг вспоминал, что именно такая была у него в детстве. Тогда он почти рефлекторно открывал ее на середине и начинал читать, забывая, что время идет, а завалы не становятся меньше. Потом он спохватывался, но уже был глубокий вечер, желания копаться не было, а дома с ужином ждала Нина, и все снова откладывалось на потом.
Но сегодня Антон был настроен решительно – никаких остановок, никаких чтений, никаких «потом». И дело пошло на лад. Через час было сделано больше, чем за предыдущие две недели. Правда, от бесконечных книг начало рябить в глазах, да и пыль поднялась такая, что хоть противогаз надевай, и Антон решил переключиться на подшивки газет и журналов за последний месяц. Газеты и журналы доходили до деревни часто с опозданием, тем не менее Пахомов всегда скрупулезно проверял наличие и последовательность приходящих изданий. И в этот раз от этого правила не отступил. И правильно сделал. Потому что, проверяя подшивку одной из центральных газет, он вдруг обнаружил... пробел. Пробел в одном дне. Обнаружил случайно, так как по воскресеньям эта газета не выходила и последовательность «суббота – понедельник» выглядела вполне привычно, если бы не одно «но»: воскресенье, затесавшееся между ними, было не обычным воскресеньем, а тем самым, когда появился президентский указ о ГЕНАЦИДе за номером 1458. Именно этого спецвыпуска в стопке сложенных газет и не было. Пахомов снова перебрал кипу газет. Тщетно. Потом переворошил все пришедшие за последние две недели газеты, и тоже безрезультатно. Это его озадачило. «Что за черт? – подумал он. – Наверное, забыли занести с почты». Он посмотрел на часы: десять вечера, и почта уже стопроцентно закрыта. «Позвоню Катьке, пусть завтра один экземпляр отложит». Пахомов набрал с библиотечного телефона Катькин домашний номер (номера почтовых работников он помнил наизусть, так как часто с ними связывался по долгу службы) и вскоре услышал Катькин голос.
– Алло!
– Алло, Кать. Пахомов Антон говорит. Привет.
– А-а, – разочарованно протянула Катька, проигнорировав приветствие Пахомова. С тех пор, как починили телефон, она буквально бросалась к аппарату в надежде, что звонит Митя. Но так как каждый раз это оказывался не Митя, Катя реагировала на всех с одинаковым, плохо скрываемым разочарованием.
– Слушай, Кать.
– Ну.
– Помнишь спецвыпуск с указом?
– Ну.
– Ты ведь его не разносила.
– Ну.
– И мне тоже не заносила.
– Ну.
– Ну что «ну»?! – разозлился Антон. – Заносила или нет?
– Ну не заносила.
– А почему? – удивился Пахомов.
– Так это ж спецвыпуск. Приказа такого не было, чтоб заносить. У нас лежала пачка, так я только один номер сама вытащила, прочитала и обратно запихнула.
– Но мне-то для подшивки нужны все номера. Будь добра, глянь завтра на почте. Если пачка еще лежит, один номерок занеси, когда будет время, ладно?
– Ну.
Пахомов понял, что больше ловить нечего, и подчеркнуто вежливо попрощавшись, положил трубку.
«Завтра так завтра», – подумал Антон. Работать ему расхотелось, тем более дома его тоже ждали бесконечные сборы и упаковывания, и он, закутавшись в новое пальто, подарок Нины, направился к выходу.
«Только бы там не было Серикова», – с тоской подумал Пахомов, осторожно приоткрывая скрипучую дверь библиотеки.
Но на улице лишь горел одинокий фонарь, освещая лимонным полукругом снежные барханы по краям дороги, ведущей в деревню. Серикова не было.
Пахомов облегченно вздохнул и вышел на улицу.
17
До приезда комиссии оставалось меньше недели, и Бузунько начал подумывать о предварительном экзамене. Тем более что после вчерашнего посещения Степана с Галиной, от которых майор узнал, что в Больших Ущерах зреет конфликт, действовать надо было решительно. Беседа с Пахомовым, правда, несколько успокоила Бузунько – все-таки библиотекарь был важным звеном во всей этой истории с указом, и то, что он пообещал уехать лишь после проведения экзамена, придавало майору уверенности. К тому же драки на деревне случались и до указа, а в расколе «заик» и «рифмачей» не было ничего такого уж экстраординарного, если бы в тот же день майор не узнал еще кое-что.
Сразу после беседы с библиотекарем около дома Степана и Галины Бузунько действительно направился писать очередной положительный рапорт Митрохину. Но по дороге наткнулся на Гришку-плотника, который в свою очередь сообщил майору, что идет на читку к Валере-трактористу. На вопрос майор, правда ли, что «заики» что-то не поделили с «рифмачами», Гришка ответил в своем иносказательном духе:
