Белая горячка. Delirium Tremens - Липскеров Михаил Федорович

«Что, она так и будет все время телепаться за мной по больницам?» – подумал Мэн.

Но она сунула Мэну под зад грелку, и болевой баланс между ногами и задницей был восстановлен.

– Если что, – сказала Медсестра, – кликните меня.

– Кликну, кликну, обязательно кликну. Нажму на левую кнопку мыши, и твой файл тут же откроется, – охотно согласился Мэн и двусмысленно посмотрел на Медсестру.

– О господи, – вздохнула Медсестра, – и когда вы угомонитесь? Одной ногой уже были там, а все туда же…

– Точно, нога там, а член все еще здесь. И все туда же. Значит, пока я жив. А вот когда я отовсюду выйду, тогда уж непременно…

– Что «непременно», Мэн, что? – спросила Медсестра.

– Тогда мы встретимся в приватной обстановке и поговорим о весне, о музыке и о любви.

– Договорились, Мэн, – согласилась Медсестра, – только сначала выйдите. – И она вышла из палаты, предварительно поцеловав Мэна в лоб. Мэн уловил какой-то исходящий от нее запах, но не успел его распознать, как в палату вошла Местная медсестра и протянула Мэну вторую грелку.

Мэн не совсем понял, зачем ему вторая грелка, если боль уже прошла, но на всякий случай по инерции предложил:

– А поцеловать? – потребовал Мэн.

– Ну обнаглел! – возмутилась Местная. – Думаешь, если за тебя платят, то тебе все можно?

– Нет, не думаю, – сказал Мэн, – но после первой грелки меня поцеловали.

– Кто? – спросила Местная.

– Медсестра.

– Нету сегодня здесь других медсестер, – сказала Местная. – Я одна. А я одна всех перецеловать не могу даже за отдельную плату. Да и грелка у нас в отделении всего одна. Здесь вам не частная клиника. – И она вышла.

Мэн задумался.

– Господа, – обратился он к больным, – меня никто не целовал? Баба такая красивая?..

– Не было здесь никаких баб, – ответил Один из пожилых, – да и господ здесь никаких нет. Господа в Швейцарии лечатся. Или, – добавил он, приглядевшись к Мэну, – в Израиле.

– Не обращай на него внимания, – сказал Почти Ровесник, – больной человек. Больной советской властью.

– Советскую власть не трожь. Она из тебя человека сделала, – привычно сказал Один из пожилых.

– Это точно. Сначала – ремеслуха, потом – на завод Ильича. И там за сорок пять лет вырос от второго разряда до седьмого. Плюс бесплатно шесть соток. На них и живем. И мой сын – там же. Так всю жизнь и горбатимся. Только внук в люди выбился. Обувной ряд на Черкизовском рынке. Машина. Но это он уже помимо советской власти наработал. Жена у него беременная, так что правнук, дай Бог, совсем человеком вырастет. Спасибо советской власти. Что она вовремя сдохла.

– Ельцинист чертов! – опять привычно выругался Один из пожилых.

А Второй пожилой перемотал эластичный бинт на ноге и поддержал Одного из:

– Об чем речь. Я при советской власти… – Он на минуту задумался, сладко припоминая, а потом неожиданно добавил: – Только эластичных бинтов тогда не было. И Папаша мой из-за ихнего безналичия помер от варикозного расширения вен. Сначала одну ножку оттяпали, потом – вторую. А потом он загрустил и помер. Так что, куда ж без советской власти… – И он, управившись перебинтовкой, откинулся на подушку и уснул.

– Как тебя зовут? – спросил Почти ровесник.

– Мэн, – ответил Мэн и тщеславно добавил, хотя его никто не спрашивал: – Сценарист мультипликации.

Обитатели приподнялись на подушках.

– А моя профессия – слесарь, – сказал Почти ровесник, – и фамилия моя тоже – Слесарь.

– Хохол он, – пояснил Один из пожилых.

– Мне это до лампочки, – ответил Мэн, – хоть турок.

– Не скажи, – ответил Один из пожилых. – Мы их кормили, кормили, а они – нас… Кравчук, Беня Эльцин и Шушкевич… Все продались ЦРУ.

– И Моссаду, – добавил Мэн.

– Какому Моссаду? – спросил Один из пожилых.

– Такому. Израильскому. Кравчук продался ЦРУ, а Беня Эльцин и, обрати внимание на фамилию, ШУШКЕВИЧ, – Моссаду.

– Это ты верно понял, – переварил услышанное Один из пожилых. – Ну, ты сам еврей, а вы – народ умный. Так что все продались! ЦРУ и Моссаду.

– Все, кроме тебя, – сказал Слесарь.

– Верно сказал!

– Потому что ты на х… никому не нужен, – спокойно и с удовольствием проговорил Слесарь.

Один из пожилых возмущенно пукнул, отвернулся к стенке и демонстративно захрапел.

– А какие мультики у тебя есть? – спросил Слесарь.

Мэн не без удовольствия назвал пять из без малого сорока своих мультфильмов. Слесарь распахнул глаза, а оба пожилых разом их открыли.

– Мой сын на них вырос, – сказал Один из пожилых.

– И мой, – сказал Слесарь.

– И моя внучка каждый раз их по телевизору смотрит, – проснулся Перебинтованный.

– А кто у вас дети? По профессии? Ну у тебя – слесарь, – сказал он Слесарю. – А у вас?

– Мой, – гордо сказал Один из, – второй секретарь энского обкома КПРФ.

– А моя внучка… эх, говорить не хочется, – плечевая. На Минском шоссе. Отца она не помнила, а мать ее – дочка моя – пьет.

– Странная вещь получается, – раскинул мозгами Слесарь, – на одних и тех же фильмах выросли слесарь, второй секретарь обкома и плечевая проститутка. Как понять? – спросил он Мэна.

Мэну такой вопрос никогда не приходил в голову. Поэтому ответил он не сразу, а после некоторой работы мозга:

– Волшебная сила искусства! – веско сказал он.

Оба-два пожилых удовлетворились этим ответом, а Слесарь – не очень. Это Мэн понял по его глазам – недоуменно-покорным, как у всех пожилых рабочих, привыкших внешне достаточно покорно принимать все, что им говорят более Образованные, но оставаясь при этом себе на уме. Поэтому Мэн не особенно удивился, услышав от Слесаря слова:

– Это ты верно сказал насчет волшебности. Она такая штука, что никогда не знаешь, куда эта волшебность тебя развернет. То ли царевна из лягушки, то ли блядь из царевны… Чайку попьешь, Мэн? Водочки не предложу, потому что нет и нельзя.

– Отчего не попить, – согласился Мэн с искренней симпатией к Слесарю. И пока тот возился с кипятильником, Мэн вспомнил случай двадцатилетней давности, когда Мэн встретил на своем пути приблизительно такого же Слесаря…

Флэшбэк

В начале восьмидесятых, когда Мэну было неуемно, он не шел разделять свои горести к близкому другу, не бросался к чистому листу бумаги, чтобы излить на него свои печали и тем избавиться от них, а шел к ближайшему магазину и за стаканом портвейна обо всем рассказывал первому встречному алкашу. Очевидно, на это было две причины. Первая, наверное, состояла в том, что близкий друг куда-то спешит, на бумаге Мэн в основном врал, а первый встречный алкаш никуда не торопится, и ему незачем лгать, потому что он – первый встречный алкаш.

Но основное все-таки в том, что Мэн с алкашом говорят на разных языках, а потому с большим вниманием относятся друг к другу из естественного желания узнать для себя что-то глобально новое, в то время как единомышленники получают друг от друга только нюансы, детали, дополнения к чему-то главному, которое им хорошо известно. Когда ты голоден, нужно мясо, а не гарнир сложный к этому самому мясу.

Вот поэтому Мэна и тянуло к пожилым алкашам, а их тянуло к Мэну, и они все друг другу могут рассказать при первой встрече.

Подойдя к магазину без десяти восемь утра, Мэн сразу увидел этого пожилого алкаша, которому он все сегодня расскажет, алкаша, который с искренним сочувствием возьмет в себя мэновы проблемы, и Мэн хоть на какое-то краткое мгновение сможет тихо и облегченно вздохнуть.

Он стоял уверенно и с достоинством, не суетился в ожидании открытия магазина, а ждал, когда обратятся к нему, чтобы самому сделать выбор по вкусу, чтобы на свои полтора рубля получить не только физическое, но и духовное удовлетворение. В руках у него была свежая «Московская правда». Он тоже заметил Мэна. Очевидно, Мэн соответствовал его представлениям о сегодняшнем утре, потому что на вопросительный взгляд, молча кивнул, протянул руку за деньгами, неторопливо направился во двор к служебному ходу в магазин и через несколько вполне коротких минут появился с завернутой в «Московскую правду» бутылкой.