Галина Щербакова - Анатомия развода
– Ну и идиот, - повторил недавно услышанное приятель. - Все надо наоборот. Погасить страсти. Никто не дурак, чтобы думать, что у вас все наладится, но мирным сосуществованием с Анной ты поможешь людям не выступать против Вики. Замри и ляг. Можешь вести мелкую прицельную обработку, но только так, чтобы никаких больше звонков. Знаешь что? Прикинься больным. Больные решения не принимают.
– Это подло, - сказал Алексей Николаевич.
– Конечно. Но нельзя в твоей ситуации быть хорошим для той и другой. Тебе надо, чтобы у Вики было о'кей. Так?
– Да, - согласился Алексей Николаевич. - Безусловно.
– Замри и ляг…- повторил приятель. - Тебе все будут благодарны за отсутствие склочного дела.
– Как же я должен себя вести?
– «Ай, ай, ай, Анюта! - скажешь ты дома. - Зачем же ты меня провоцируешь, если я еще ничего не решил!» - «А ты решай!» - завопит она. «Быть бы живу!» - скажешь ты и ляжешь на три месяца.
– Обман, притворство… Не могу!
– Так только говорится! - философски рассудил приятель. - Все не могут, и опять же - все могут. Потому что такова се ля ви: хочешь жить, умей вертеться.
От разговора с приятелем отвращение ко всему сущему только усугубилось. Алексей Николаевич вдруг поймал себя на мысли, что он и Вику видеть не хочет, не то что Анну, что ему ничего не надо, оставили бы его все в покое. В этом смысле совет заболеть, может, и был стоящ. И тут снова заныло сердце и вызвало у него такую жалость к себе самому, что хоть плачь…
Ну действительно… Он ведь хочет, чтоб все порядочно. Чтоб разойтись, но здороваться и руку протягивать при встрече. Он не хочет никаких омерзительных обманов, он же предлагает Анне идеальный вариант… И поволокло его волоком, опять по этому сто раз хоженному лабиринту: кабинет… Федоров… семь квадратов, семь квадратов… Ощущение полной безысходности.
Домой он решил идти пешком. Слава богу, у Вики была политучеба, она потопталась было - может, сбежать? - но сама, умница, решила - вот этого делать сейчас не следует.
Алексей Николаевич выходил вместе с секретарем парткома.
– Подвезти? - спросил секретарь. - Или ты не домой?
– Домой, домой! - сердито сказал Алексей Николаевич и залез в машину, хоть ехать-то как раз и не хотел. Говорили о разной ерунде.
Алексей Николаевич вышел чуть раньше, чтоб пройтись сквером. Он шел медленно и обдумывал очередные квартирные варианты. Ну, к примеру, Викину квартиру обменять на другую, аналогичную, тогда не будет этого нюанса, что Анна въезжает в ее квартиру. Он-то считает, что это ерунда. Ничего страшного, если все делать по-хорошему. Жаль только, что ничего нельзя обсуждать с Анной, она совершенно не умеет вести себя по-человечески… Может, тогда с Ленкой? И тут он увидел Ленку.
Она шла впереди с каким-то парнем, и он почти повис на ее плечах. Сначала Алексей Николаевич именно на это и обратил внимание. Потом он опустил глаза и узнал сумку, что привез Ленке из Финляндии. Впереди Алексея Николаевича шла его собственная дочь, до невозможности искривленная, и он остолбенело должен был идти сзади. Они шли медленно, о чем-то говорили и смеялись, а потом он увидел совсем ужасное - они курили. И он был не в силах ничего изменить в этой ситуации. Казалось бы, чего проще - догони и выпрями дочь, и отбери сигарету, и выдай парню за хамство - висеть на девичьих плечах, но такая, казалось бы, простая возможность была невозможна изначально, и в этой изначальной невозможности и был весь ужас. Он вдруг понял, что не вправе вмешиваться в поступки дочери, не потому, что она выросла и ее уже обнимают на улице, а потому, что это право им утрачено. Представил, как он все-таки подходит, пусть даже с идиотской улыбкой. Нехорошо, мол, детки мои, курить в вашем возрасте, а она ему, Ленка, отчетливо так отвечает: «А не пошел бы ты, папуля, подальше…» Алексей Николаевич даже замедлил шаги, так отчетливо он услышал приказ держать дистанцию. Да, с Ленкой у него давно никаких контактов, она и раньше не считалась с его мнением, но, утешая себя этим, он не мог не осознать, что право вмешиваться у него раньше все-таки было.
«Вот это и есть разбитая семья, - сказал он сам себе, - когда уже все близкие не в твоей власти».
Как ни странно, это его утешило. Значит, на самом деле конец… Вика очень удивилась бы, если б узнала, что только сейчас, медленно бредя за дочерью, Алексей Николаевич осознал, что оторвался от семьи окончательно и летит сейчас неуправляемо неизвестно куда.
«Что же теперь делать? Что делать?» - спрашивал себя Алексей Николаевич, когда Ленка с парнем миновали поворот к дому. Они пошли дальше, а он остановился с ощущением полного непонимания, куда ему идти. Сказать Анне, что он видел, или не говорить? Она обязательно спросит: а почему не вернул дочь, не затоптал сигарету? Он ответит: я ей чужой. Зачем же ты сюда пришел, спросит Анна. Иди туда, где ты не чужой. Что он скажет на это? Какие-то жалкие слова - лепет! - про квартиру?
…Он пришел молча. Молча разделся. Молча умылся. Молча прошел в кабинет и лег. Он ожидал, как снизойдет на него умиротворение, но умиротворения не было. Он был пуст, как выхолощенный конь, у которого уже и боли нет… Он прислушивался к этому своему новому состоянию, вглядывался в него, не мог понять, откуда пустота… Он даже обрадовался, когда в эту его пустоту ворвался посторонний звук - все-таки нечто! - это в кухне запела Анна.
***
Анна со страхом ждала возвращения мужа с работы. Ну явится с шумом, закричит на нее с порога: «Эх ты, баба! Звонки устраиваешь!» Какие ни придумывала она ответы на такое его заявление, убедительно не получалось.
Кто знает, как там отнеслись на его работе?! Могли все дружно осудить ее, а его пожалеть и защитить. Конечно, квартиру она ему все равно не отдаст, пусть сам уходит, но сознание, что так именно и может случиться, а главное - ничего больше, чем звонок в партком, ей уже не предпринять, значит, быть ей одинокой до гробовой доски, а это страшно, страшно, - сознание всего этого было таким мучительным, что Анна молила бога: скорей бы он пришел, и все определилось бы сразу.
Алексей Николаевич пришел молча. Он не кричал на нее, не задавал вопросов. Он так тихо мыл руки, под самой тоненькой струйкой воды, что она выключила на кухне радио, чтобы услышать его почти бесшумный плеск. Потом он прошел в кабинет и лег, но не как обычно, по-хозяйски бухаясь на диван, отчего звякали его железки, нет, на этот раз он лег так тихо, будто в нем не было веса.
И этот бесшумный, невесомый мужчина был настолько безопасен, что у Анны растопился комок, и она, даже не ожидая от себя такого, запела.
Когда-то, давным-давно, у нее был неплохой голос, а по нынешним микрофонным временам просто хороший. Она пела в институтской хоре, выступала и с сольными номерами. Сейчас, слушая многочисленные ансамбли, она просто в ужас приходит от безголосости поющих в них. Ее выводит из себя и их манера держаться на сцене, и то, как они только открывают рот, из которого не вылетает ни одной стоящей мелодии. У нынешней песни нет голоса. Так считала Анна. И именно с ее точкой зрения считалась даже Ленка.
