Даниэль Кельман - Измеряя мир
А как же, ответил тот, что в цилиндре.
Я уже ходил по нему, заявил тот, что с украшениями.
Я тоже, снова сказал первый, тот, что в цилиндре. Только его не существует. Это все враки.
Гумбольдт смущенно молчал. Затем пояснил, что, как бы там ни было, он хочет измерить канал, ему нужны опытные гребцы.
Тот, что в цилиндре, спросил, что он будет иметь с этого.
Деньги и знания.
Третий вынул двумя пальцами тростинку изо рта.
Деньги, сказал он, лучше, чем знания.
Намного лучше, согласился тот, что в цилиндре. Между прочим, жизнь чертовски коротка, так зачем же рисковать?
Затем, что она коротка, сказал Бонплан.
Все четверо посмотрели друг на друга, а потом на Гумбольдта. Затем тот, что в цилиндре, сказал, что их зовут Карлос, Габриэль, Марио и Хулио, и они очень стоящие ребята, но их услуги стоят недешево.
Идет, сказал Гумбольдт.
По пути на постоялый двор за ними увязался лохматый пес. Гумбольдт остановился, псина подошла и прижалась носом к его туфле. Гумбольдт почесал пса за ухом, тот фыркнул, потом радостно взвизгнул, отполз назад и зарычал на Бонплана.
Он мне нравится, сказал Гумбольдт. Очевидно, у него нет хозяина. Возьмем его с собой.
Лодка слишком мала, возразил Бонплан. Собака кусачая, и к тому же от нее воняет.
Как-нибудь найдем общий язык, сказал Гумбольдт и впустил собаку на ночь в свою комнату.
Когда на следующее утро они вдвоем явились к лодке, то по ним было видно, что они уже так привыкли друг к другу, будто всю жизнь прожили вместе.
Про собаку уговора не было, сказал Хулио.
Далеко на юге, сказал Марио и поправил свой цилиндр, где все люди ненормальные и говорят шиворот-навыворот, водятся собаки-карлики с крыльями. Сам видел.
Я тоже, сказал Хулио. Но сейчас они вымерли. Их съели говорящие рыбы.
Вздохнув, Гумбольдт определил с помощью секстанта и хронометра координаты города, карты опять врали. Сразу после этого они отплыли.
Вскоре даже последние признаки поселений скрылись из виду. Повсюду были одни крокодилы. Они плавали в воде, как бревна, или дремали на берегу, разевая время от времени пасти, по их спинам бегали маленькие цапли. Собака прыгнула в воду, крокодил тотчас же поплыл к ней, а когда Бонплан втянул собаку на борт, ее лапа кровоточила от укусов пираний. Лианы свисали до самой воды, деревья склонялись над рекой.
Они причалили к берегу, и пока Бонплан собирал растения, Гумбольдт отправился на прогулку. Он переступал через корни деревьев, протискивался между стволами, снимал с лица липкую паутину.
Сорвав с кустов цветы, ловко поймал особенно красивую бабочку, придавил ее и любовно убрал в свою ботанизирку. И только потом заметил, что стоит перед ягуаром.
Зверь поднял голову и смотрел на него. Гумбольдт сделал шаг в сторону. Не двигаясь, зверь оскалился. Гумбольдт застыл на месте. Прошло сколько-то времени, и ягуар опустил голову на передние лапы. Гумбольдт отступил на шаг назад. И еще на один. Ягуар следил за ним очень внимательно, не поднимая головы. Потом прихлопнул хвостом муху. Гумбольдт повернулся. Прислушался, позади ни звука. Затаив дыхание, прижав руки к телу, опустив голову на грудь и приковав взгляд к ногам, он стал уходить. Медленно. Шаг за шагом, потом чуть быстрее. Только бы не споткнуться и не оглядываться. А потом — он уже ничего не мог с собой поделать, — он побежал. Ветки хлестали его по лицу, какое-то насекомое с лету шлепнулось об его лоб, он оступился, ухватился за лиану, зацепился рукавом и порвал его, пытаясь отвести от себя здоровый сук. Весь мокрый, задыхаясь, он добрался наконец до лодки.
Немедленно отчаливаем, прохрипел он.
Бонплан схватил ружье, гребцы встали.
Нет, сказал Гумбольдт, отчаливаем!
Это отличные ружья, уговаривал его Бонплан. Можно уложить зверя и получить прекрасный трофей.
Гумбольдт покачал головой.
Но почему — нет?
Ягуар позволил ему уйти.
Бонплан пробормотал что-то про суеверие и отвязал канаты. Гребцы усмехнулись. На середине реки Гумбольдт уже и сам не понимал, что его так напугало. Он решил описать в дневнике событие так, как оно могло бы закончиться. Он свидетельствует, что они вернулись в заросли назад, держа ружья наготове, но зверя там не было.
Он еще не закончил писать, как начался дождь. Лодка наполнилась водой, они поспешно направили ее к берегу. Там их ждал мужчина, голый, бородатый и едва различимый от грязи. Это его плантация, за вознаграждение они могут тут переночевать.
Гумбольдт заплатил и спросил, где дом.
Нет у него дома, сказал человек. Его зовут дон Игнасио, он кастильский идальго, и весь мир — его дом. А это, между прочим, его супруга и дочь.
Гумбольдт поклонился двум голым женщинам, не зная, куда глядеть. Гребцы натянули между деревьями брезент и уселись под ним.
Дон Игнасио спросил, нужно ли им что-нибудь еще.
Обессиленный Гумбольдт сказал, что в данный момент ничего.
Ни один из его гостей, заявил дон Игнасио, не должен ни в чем нуждаться.
Он повернулся и ушел с большим достоинством. Крупные капли дождя прыгали по его голове и плечам. Он пах цветами, влажной землей и навозом.
Иногда, задумчиво сказал Бонплан, ему кажется просто какой-то загадкой, что он здесь. Бесконечно далеко от дома, никто его сюда не посылал, и все только из-за какого-то пруссака, которого он встретил на ступеньках дома.
Гумбольдт долго не мог заснуть. Гребцы, не переставая, рассказывали друг другу шепотом одну путаную историю за другой, и все это оседало в его мозгу. И каждый раз, когда он пытался заставить себя не думать о летающих домах, коварной женщине — змее и борьбе не на жизнь, а на смерть, он видел перед собой глаза ягуара. Внимательные, умные, безжалостные. Он тут же приходил в себя и сразу слышал шум дождя, голоса мужчин и боязливое порыкивание собаки. Потом появился Бонплан, он закутался в свой плед и тут же заснул. Гумбольдт не слышал, когда же он уходил.
На следующее утро солнце стояло уже высоко, и было трудно себе представить, что вчера лил дождь; дон Игнасио распрощался с ними жестом хозяина замка. Они всегда будут здесь желанными гостями! Его жена сделала книксен, как придворная дама, а дочь погладила Бонплана по руке. Он положил ей на плечо свою руку и убрал с лица прядку волос.
Дул горячий ветер, как из раскаленной печки. Заросли по берегам реки стали гуще. Под деревьями лежали белые черепашьи яйца. Ящерицы облепили днище лодки. По воде скользили тени птиц, которых в небе не было.
