Даниэль Кельман - Измеряя мир
На вершине на них напал рой мохнатых пчел. Бонплан распластался на земле, а Гумбольдт остался стоять, выпрямившись во весь рост, с секстантом в руках, окуляр перед лицом, облепленным пчелами. Они ползали у него по лбу, носу и подбородку, залезали ему за воротник. Губернатор его предупредил: главное — не двигаться. И не дышать. Выждать.
Бонплан спросил, может ли он уже поднять голову.
Лучше не надо, сказал Гумбольдт, не шевеля губами. Через четверть часа эти бестии от него отстали, и темное облако с жужжанием полетело на вечернее солнце. Гумбольдт заявил, что ему не составило никакого труда стоять на одном месте, не двигаясь. Раз или два он был близок к тому, чтобы громко закричать. Он сел и помассировал себе лоб. Нервы у него, конечно, теперь уже не те, что раньше.
В честь прощания с ними в театре Каракаса был дан концерт под открытым небом. В темноту взлетали аккорды Глюка, ночь была необъятной и вся в звездах. У Бонплана в глазах стояли слезы. Он право не знает, что сказать, прошептал Гумбольдт, музыка всегда была от него очень далека.
На мулах они отправились в направлении Ориноко. Вокруг столицы простирались равнины. На тысячи миль в округе ни деревца, ни кустика, ни холмика. Было так светло, что им казалось, они передвигаются по сверкающей зеркальной поверхности, внизу — их тени, над ними — пустое небо. А может, они всего лишь отражения двух существ из какого — то совсем иного мира? В какой-то момент Бонплан даже спросил, живы ли они еще.
Он и сам этого не знает, сказал Гумбольдт, но так или иначе, что можно сделать еще, кроме как идти дальше?
Когда путешественники в первый раз снова увидели деревья, болота и траву, они не имели представления, сколько времени продолжался этот переход. Гумбольдт был не в состоянии взглянуть на свои два хронометра, он отвык от счета времени. Им стали попадаться хижины, иногда навстречу шли люди, и только когда они несколько раз справились, какое сегодня число, то наконец поверили, что были в пути две недели.
В Калабосо они встретили одного старого человека, никогда не покидавшего своей деревни. Тем не менее у него была лаборатория: склянки и колбы, металлические приборы для измерения силы землетрясения, влажности воздуха и магнетизма. И самодельный аппарат, стрелки которого вышибало, если вблизи него лгали или несли всякую чушь. И еще один приборчик: тот, щелкая и издавая гудение, ярко искрил среди дюжины вращающихся друг против друга колесиков. Он сам открыл эту загадочную силу, выкрикнул старик. И потому он великий испытатель!
Вне всякого сомнения, сказал Гумбольдт, но…
Бонплан толкнул его в бок. Старик энергичнее крутил рукоятку, искры потрескивали все громче, напряжение было таким высоким, что у всех троих волосы стояли дыбом.
Гумбольдт сказал, что все это, конечно, очень впечатляет, но этот феномен называется гальванизмом и известен во всем мире. У него есть кое-что при себе, что дает такой же эффект, причем намного сильнее. Он показал лейденскую банку и как надо потереть ее шкуркой, пока не появятся тонкие, как волосок, пучки искрящихся молний.
Старик молча почесал подбородок.
Гумбольдт похлопал испытателя по плечу и пожелал ему в дальнейшем успехов и счастья. Бонплан хотел дать старику деньги, но тот отказался.
Он ведь не мог этого знать, сказал он. Здесь он в такой дали от всего на свете.
Конечно, согласился Бонплан.
Старик высморкался и повторил, что не мог этого знать. И сколько они ни оглядывались, они неизменно видели его стоящим перед своим домом: согнувшись, он смотрел им вслед.
Они дошли до пруда. Бонплан разделся, вошел в воду, поколебался немного, окунулся и вдруг застонал, распластавшись во всю длину на воде. В пруду жили электрические угри.
Три дня спустя Гумбольдт описывал онемевшей рукой результаты их исследований. Эти животные могут наносить удары, не касаясь предмета. Удар не сопровождается искрами, электрометр не фиксирует показаний, стрелка компаса не отклоняется, удар не оставляет следов, кроме боли, которую он причиняет. Если ухватить угря обеими руками или держать его в одной руке, а в другой кусок металла, действие усиливается. То же самое происходит, если два человека держат друг друга за руки и только один из них касается угря. В этом случае оба чувствуют удар одновременно и одинаковой силы. У электрического угря опасна только его передняя сторона, сами угри имеют иммунитет к собственным зарядам. Боль бывает такой чудовищной силы, что в первый момент невозможно понять, что произошло. Она вызывает онемение, душевное смятение и головокружение, а при воспоминании кажется еще сильнее, и даже появляется ощущение, что поражена была вся внешняя среда, а не только собственное тело.
Довольные собой, они тронулись дальше в путь. Что за счастливый случай, без конца повторял Гумбольдт, какой подарок судьбы! Бонплан хромал, руки лишились чувствительности. Даже несколько дней спустя, стоило Гумбольдту закрыть глаза, как перед ним начинали прыгать и скакать огненные точки. Колени его еще долго не гнулись, словно он был дряхлый старик.
В высокой траве они нашли девушку, лет тринадцати, в обморочном состоянии, платье разорвано. Бонплан накапал ей в рот лекарство, она выплюнула его, закашлялась и начала кричать. Пока француз уговаривал ее успокоиться, Гумбольдт нетерпеливо ходил взад и вперед. Оцепенев от испуга, девушка смотрела на них, переводя глаза с одного на другого. Бонплан погладил ее по голове, она принялась всхлипывать. Кто-то причинил ей ужасное зло!
Что еще за зло? спросил Гумбольдт.
Бонплан посмотрел на него долгим выразительным взглядом.
Что бы там ни было, сказал Гумбольдт, надо двигаться дальше.
Бонплан дал девушке воды, она жадно выпила. Есть она не хотела. Он помог ей встать. Без единого слова благодарности она вырвалась из его рук и убежала.
Вероятно, это все от жары, сказал Гумбольдт. Дети теряют ориентир и падают в обморок.
Бонплан снова посмотрел на него.
Да, сказал он задумчиво. Вероятно.
В городе Сан-Фернандо они продали своих мулов и купили широкую парусную лодку с деревянным навесом на корме. А также запаслись продовольствием на месяц и надежными ружьями. Гумбольдт навел справки, нет ли здесь у кого опыта плавания по реке. Ему указали на четверых мужчин, сидевших перед кабаком. На одном был цилиндр, другой зажал в уголке рта тростинку, третий был обвешан медными украшениями, четвертый, бледный и высокомерный, сидел молча.
Гумбольдт спросил, знают ли они про канал между Ориноко и Амазонкой.
