Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник)
С НБ-Приветом.
Этап большого пути
Этапа из Бутырки в Саратов я ждал давно. Но время шло, а я всё оставался на месте. Я вспоминал кадры спецэтапирования наших политзаключенных из Лефортова в Саратов. Жизнеутверждающая и дерзкая улыбка Нины Силиной: «Они за всё ответят!» – «Кто? Лимонов?» – с надеждой спрашивает корреспондент. «ФСБ!» – отвечает Нина. Помню, эта улыбка меня поразила. Такая сила шла от этой хрупкой девушки. Восхищение, огромное уважение возникло в один миг. Я, тогда ещё на воле, будто подзарядился огромным количеством энергии от неё, сидящей в тюрьме…
«Не повезут, – утверждали сокамерники. – Кому надо возить свидетеля защиты под конвоем через полРоссии?» Я знал, что адвокат Сергей Беляк особо настойчиво пробивал мою доставку, так как считал мои показания достаточно важными для благополучного исхода суда. Я думаю, что того же мнения придерживалась и сторона обвинения. Кроме того, у меня были серьёзные подозрения, что моё явно заказное дело было заведено с целью дискредитации моей личности перед предстоящей дачей показаний. По принципу: «Ну что вы его слушаете, посмотрите, сам-то он кто!» Кроме того, мое явно зависимое положение открывало широкие перспективы для оказания на меня давления. Я всё ожидал, что меня вызовут «слегка» и некий «компетентный товарищ» с горячим сердцем и холодными руками будет пытаться вести со мной разговоры «за жизнь», торговаться и обещать «всяческих благ» в случае отсутствия «сознательности».
Однако «компетентный товарищ» не появлялся. Вскоре меня перевели из общей хаты (количество арестантов от 50 до 100 на 42 расчетных места) на спец (3–8 человек). Здесь были свои минусы. Если воздух в общей хате по приходе с прогулки напоминал горящую помойку, то здесь он напоминал овощной погреб. Площадь, равная 2–3 железнодорожным купе, капающая с потолка вода, плесень на стенах, разбитый унитаз – всё это мне достаточно надоело.
Но вот однажды привычно забрякала кормушка у двери камеры: «Голубович! Есть такой? Через час с вещами, одежда, по сезону». – «Куда? Куда его? На этап?» – подсачил к кормушке смотрящий за хатой. «Там узнает», – для порядка пробурчал «старшой». «Ну скажи! Будем знать, куда его собирать», – допытывался смотрящий. «На этап», – буркнул старшой и захлопнул кормушку.
Через час, одетый во всё «вольное» (в чём «принимали»), вооружённый продуктовым пайком от сокамерников и тёплой курткой с чужого плеча, чифирнув на прощание, я был готов. Забренчал ключ в тормозах – «По сезону!», и я вышел на продол. Обнаружил, что меня внимательно изучают продольные, собравшиеся на разных этажах. Вглядываясь, пытаются что-то для себя понять, возможно. Вникнуть в чужую для себя мотивацию. Я для них – существо с другой планеты. Непознаваемый, экстремист, может, террорист международный в будущем. Так и стояли они молча, провожая меня взглядами.
Пройдя знакомую процедуру пребывания на «сборке», я оказался в «стакане» автозака. После месяцев наблюдения в окне вместо дневного света кусков грязной ваты и порванного картона, затыкавших щели «намордника», было любопытно взглянуть на вечерний город. Через вентиляционное отверстие в двери «стакана» и грязное, поцарапанное оргстекло двери автозака я увидел витрины, машины, здания, светофоры, людей… Всё это было из другого мира, пролетало перед глазами, как галлюциногенное видение, как обрывки иллюзий. Прерывистое рычание зиловского мотора оказалось намного реальней.
Наконец машина подъехала к какому-то «режимному объекту» и, пройдя систему пропусков, встала во внутреннем дворе. Водитель с конвоирами без слов вышли, и я остался один. Одиночество продолжалось долго. Машина стояла напротив двери здания. Было слышно, как обитатели здания внутри закусывают и выпивают. Морозец стоял градусов 15. В тесноте «стакана» я умудрился постепенно вытащить из баула и надеть на себя оставшиеся тёплые вещи. Постепенно возникла догадка, что я, очевидно, нахожусь во дворе Пресненской пересыльной тюрьмы и жду, когда соберут других этапируемых, после чего всех повезут на запасные пути вокзала грузить в «столыпин».
Часа через три моя догадка подтвердилась. Набив автозак народом и запихнув ко мне в «стакан» ещё одного долговязого зэка, конвоиры расселись по местам, и мы двинулись в путь. Постепенно удаляясь от многолюдных улиц, попетляв по каким-то ухабам, машина остановилась. «Сейчас будем ждать, пока подгонят «столыпин» на запасные пути», – сказали бывалые зэки. Ожидание было длительным и молчаливым. Все уже порядком задубели.
Наконец снаружи послышался шум подъезжающих машин, хлопанье дверей, голоса. Дверь открылась и в проёме, на фоне света ртутных фонарей, освещавших пути, на фоне пара, исходившего от людей, появился темный силуэт: «Я начальник конвоя. Тех, кто не знаком с правилами конвоирования, ставлю в курс, остальным напоминаю. При выкрике фамилии отвечаете: «Я», по команде выпрыгиваете с вещами на улицу, сразу приседаете на корточки. Вещи возле себя, руки на затылок. Смотреть только вниз! Называете свое имя-отчество, год рождения, статью. При передвижении смотреть только под ноги! В случае попытки к бегству конвой стреляет без предупреждения!»
И понеслось: фамилия – отклик «Я!» – открывание соответствующего отделения в автозаке – шум приземляющегося тела и вещей – скороговоркой остальные данные – крики и мат конвойных – глухие удары «демократизаторов» по спинам, очевидно для придания большей бодрости. Постепенно всех по парам пристегнули наручниками к длинному металлическому тросу, связавшему всех цепочкой. Второго зэка в моей паре страшно трясло то ли от холода, то ли от страха, то ли от нервного напряжения. Через натянутый металлический трос я чувствовал его дрожь. «Что же его так колбасит?» – подумал я. И, не обнаружив за собой подобного, не без удовлетворения отметил: «Значит, я крепче его, морально сильнее».
Впереди меня оказался парень с огромнейшим баулом. Он его еле поднимал. И теперь, во время прыжков по рельсам, не в силах его нести, он волок его за собой. Ручки трещали и рвались, баул болтался у меня под ногами. Отчаянно запинаясь за проклятый баул, матеря его хозяина, я тем временем получал сзади чувствительные удары «демократизатором». Пара наша была последней. «Не растягиваться! Не растягиваться!»
Прокляв все на свете, мы наконец-то добрались до «столыпина». Таким же порядком бодро заскочили в вагон и забились в два купе-отсека, человек по 15–20 в каждое. Все оттирали щеки, «оттаивали», дышали на руки. Через некоторое время последовала сортировка по режимам: «общему», «строгому» и «особому». Являясь единственным не осужденным, я, соответственно, и был помещён отдельно в «половинный» отсек с двумя полками.
