Олег Рой - Капкан супружеской свободы
Сашка торопился, кричал, вываливая массу подробностей, быть может и ненужных сейчас, но помогавших ему удержать внимание Алексея и не дать тому скатиться в пропасть отчаяния. Он добавил бы и еще что-нибудь, но Соколовский не мог больше слышать этого задыхающегося, прерывистого голоса. Намотав на руку телефонный шнур и почти не сознавая, что делает, он рванул его; розетка затрещала, но выдержала, и тонкий провод повис в его руках как ненужная, жалкая метафора его собственной жизни. Отшвырнув замолчавшую наконец трубку в сторону, Алексей сделал несколько шагов к креслу, рухнул в него и уставился в окно, где снова занималось прозрачное, тихое и бессмысленное венецианское утро.
То, что он чувствовал сейчас, нельзя было назвать ни горем, ни отчаянием от потери близких, ни трагическим опустошением. Это была скорее жгучая, сокрушительная ненависть к самому себе — к себе, так бездарно растратившему самое драгоценное достояние своей жизни, нарушившему некий неведомый закон и посягнувшему на высшее космическое равновесие. К себе, неблагодарно посмевшему пожелать иной доли и лгавшему, лгавшему каждым словом, иногда даже не ведая того…
…Ты хочешь спросить о Ксении? У нее все в порядке, все так же сводит… с ума молоденьких аспирантов… По-прежнему хороша и пользуется успехом… И вообще — цветет!
Он говорил это Вуйчицкому, когда жены уже не было. Когда ее тело, искореженное камнепадом, уже не чувствовало боли. И когда она физически не могла позвать его на помощь, а тем более — сводить с ума молоденьких аспирантов…
…Жена… никогда не желала прикладывать дополнительные усилия, чтобы выглядеть еще лучше… Ей достаточно было данного ей Богом, и никакой особенной заботы о своей внешности она проявлять не собиралась…
А это когда было? Тогда, на Сан-Марко, когда он любовался Лидиным силуэтом и легко находил для себя любые оправдания, не собираясь, впрочем, и оправдываться. Ведь все в его жизни было так естественно и прекрасно — Лида, Венеция, предвкушение его театрального успеха и его влюбленность, пьянящая и ударяющая в голову, как дорогое, изысканное шампанское. Превосходная отговорка для неверного мужа, не правда ли, Алексей Михайлович? Разве можно любить жену, если она не старается выглядеть для тебя чуть-чуть лучше, нежели есть на самом деле?
…Ах, если бы я все-таки был по-настоящему свободен… Если бы Ксения вдруг встретила и полюбила другого, дав ему тем самым желанную свободу… Да мало ли как бывает!..
Бывает. Вот и случилось. И он свободен теперь. Судьба, посмеявшись над ним, вдруг дала ему то, что он так нелепо, так страшно и необдуманно попросил у нее — свободы. И в этой ненужной ему свободе навсегда сгорели жизни двоих самых любимых, самых необходимых женщин в его жизни. И вся его собственная жизнь тоже, глупая и жалкая, никому не нужная теперь, бездарная жизнь.
К утру Алексей знал уже все, что только можно было узнать о несчастье, находясь за тысячи верст от места происшествия. Московский университет позаботился обо всех печальных приготовлениях, и ждали только его, Соколовского, чтобы окончательно решить оставшиеся вопросы, связанные с похоронами. Мать Ксении, с которой у зятя были не слишком теплые, хотя и не враждебные отношения, не разрешила отправить тела в морг, и теперь оба гроба ждали Алексея в ее квартире, в старом доме на Ордынке, где родилась и провела детство его жена. Его собственных родителей давно не было на свете; старшая, сводная, сестра была больным и не слишком-то стойким человеком; теща провела последние сутки исключительно на лекарствах, изо всех сил пытаясь справиться с неожиданным горем, и Алексей понимал, что на свете нет никого, к кому он мог бы обратиться сейчас за помощью и утешением. Он — старший, он — единственный, он — глава семьи, которой уже нет и никогда не будет… И, отчаянно стараясь удержаться на плаву и принять какие-то решения, совершить некие действия, которых молчаливо ждали от него окружающие, Соколовский с ужасом понимал, что не способен сейчас решительно ни на что. Его нет, потому что нет его семьи.
В десять часов к нему, так и не прилегшему за всю ночь ни на минуту, заглянула Лида. Она вошла в номер, едва слышно ступая по мягким коврам, испуганно отводя в сторону взгляд и отчаянно, снова и снова, решая в уме одну и ту же простенькую задачу: должна ли она быть в эти дни рядом с Соколовским, нужна ли она ему или же ее присутствие только принесет сейчас этому человеку лишнюю боль. Примитивная дилемма и слишком естественная женская реакция были так явственно написаны на Лидином лице, что ее режиссер, пожалуй, усмехнулся бы сейчас, если б смог. Она, вероятно, еще думала, что способна принести ему утешение, но в глазах Соколовского эта женщина была теперь не кем иным, как сообщницей его собственного преступления; от нее ничего не зависело, и она ничего не могла. Ее просто не существовало — так же, как и его самого.
— Володя Демичев утряс все проблемы с билетами, — тихо и нерешительно произнесла Лида, почти вплотную подходя к сидящему в кресле Соколовскому и поднимая руку — верно, для того, чтобы прикоснуться к его волосам. Но он так резко дернулся от звука ее голоса и от слова «утряс», что рука ее повисла в воздухе плетью. В глазах женщины плеснулась обида, но она быстро справилась с собой и уже суше продолжила: — Ребята попросили меня сказать тебе о том, что к отъезду все готово, и побыть с тобой немного. Я думаю, они ошиблись в своих добрых намерениях.
— Да, ошиблись. — Он не смотрел на нее, но говорил ровно и спокойно. — Я должен, вероятно, извиниться за свою грубость?…
— Не стоит, я все понимаю. Твои вещи уложены?
Алексей молча кивнул в сторону небрежно брошенной у входа в номер сумки. Минута текла за минутой, он почти уже забыл, кто находится рядом с ним, а Лида все не уходила.
— Я могу помочь тебе хоть чем-нибудь?
Он не выдержал — засмеялся. Тогда она, кажется наконец поняла, и заговорила торопливо и укоризненно:
— Алеша, ты не должен, не должен винить себя ни в чем. И меня тоже. Я все понимаю, но пойми же и ты: это случайность, ужасная, нелепая, бессмысленная случайность! Не надо так со мной, я прошу тебя!.. В конце концов, мы же близкие люди. Не отвергай меня, не отказывайся от моей помощи.
Близкие люди?… Он снова резко мотнул головой и встал, по-прежнему избегая ее взгляда. Все это надо было прекратить. И, сдерживая себя, чтобы не послать эту женщину к черту, Соколовский подошел к двери и сказал:
— Передай ребятам, что я скоро спущусь. Володя звонил мне, я знаю, что через час надо ехать в аэропорт. Иди, пожалуйста. И не надо жалеть меня. Со мной все будет в порядке.
