Оксана Робски - День счастья — завтра
— Попробуй, — кивнула та, — думаю, тебе это понравится.
— А какое вы напишете для меня заключение?
— А как ты сама считаешь?
Гора на минуту задумалась. Потом уверенно произнесла:
— Закомплексованная. Но исполнительная.
— Еще?
— Дикая. Но надежная.
— Вот так я и напишу.
Мне она понравилась. Гора. Вернее, они обе. До этого я имела очень слабые представления о работе психологов и психотерапевтов. И то со слов моей подруги Насти. В десятом классе она в очередной раз поссорилась с мамой. И попыталась отравиться. Наглоталась, по-моему, седуксена.
Мама вызвала «скорую». «Скорая» сказала, что в таких случаях они обязаны везти девочку в психиатрическую больницу. Был конец перестройки. Но уже тогда давали взятки. Настина мама не дала. Настю увезли. Лечили в основном сульфой. Я увидела ее через месяц, из окна такси, ковыляющую по нашей улице. Я выбежала ей навстречу. Она говорила медленно и ни о чем.
Только пару раз ухмыльнулась озорно и лукаво — так, как только она умела. Как будто дважды в непроницаемой маске образовались трещинки.
Я привела Настю домой. На диване лежал журнал. То ли «Пионер», то ли какой там был? Не помню уже. Настя села, машинально открыла журнал. В нем была напечатана повесть. Про войну. Неплохая повесть. Я помню, мне нравилась.
По ней еще фильм сняли. Настя начала плакать.
Горько и безудержно. Я никогда не забуду ее мокрое от слез лицо.
Оказывается, им в психиатрической с 16.00 до 17.00 обязательно читали отрывок оттуда.
И они все должны были коллективно плакать.
Сработал рефлекс — прочитав несколько знакомых строк, Настя расплакалась.
Вот такое лечение. Маме, кстати, пришлось выкупать в психдиспансере ее личное дело, чтобы Настя могла поступить в институт. Туда психов раньше не брали. Не знаю, как сейчас.
Гора диктовала психологу какие-то свои анкетные данные, и я подумала, может, спросить ее про мои страхи? И подавленное состояние?
Не посоветует ли она и мне трусы мерить?
Я мысленно представила этот разговор.
«Вы знаете, меня по утрам мучают страхи. Я боюсь непонятно чего. Это, наверное, депрессия. Может, мне таблетки какие-то попить?»
«Давно это у вас началось?»
«Да нет, может, пару месяцев…»
«Что этому предшествовало?»
«Да ничего».
«Страхи проходят?»
«Да».
«Когда? После чего?»
«После того, как я понюхаю кокаин».
Ведь действительно. Может, вообще эта депрессия из-за кокаина?
Я вдруг очень ясно осознала, что так оно и есть.
Замкнутый круг.
Я сама себе психолог. Надо поменьше нюхать.
***Тамара не вышла на работу. Я позвонила ей домой.
— Я не смогла… — промямлила она в трубку.
— А завтра сможете? — спросила я так, как спрашивают душевнобольных: мягко и заранее подготовившись к тому, что ответ может быть неадекватен.
Тамара была моей домработницей два года.
У меня к ней, в общем-то, претензий не было.
— Да, смогу, — ответила она неуверенно.
— Я вас жду.
Не перевозить же мне Славу с дачи?
Надеюсь, она завтра выйдет.
Громко хлопнула входная дверь. Она у нас по-другому не может закрываться.
Рома, наверное. Явился. Я схватила первую попавшуюся губку и принялась самозабвенно тереть кухонный шкаф.
Рома застыл в дверном проеме.
Я сдула с лица прядь волос. Так Тамара всегда делала.
Терла шкафчик, не обращая внимания на Рому. «Знай наших!»
Его молчание я отнесла к восторгу по поводу моей домовитости.
— Нам надо поговорить, — произнес Рома.
Я натирала полки, не поворачивая к мужу голову. «Обиженная и оскорбленная жена за домашней работой».
— Оля!
Он редко называл меня по имени. Наверное, совсем стыдно стало, что он там гулял, а я тут дом драю. И сейчас еще еду ему буду готовить. И — что еще? Точно: стирать его вещи. И гладить. И?…
С собакой гулять! Стоп. У нас нет собаки.
Я обиженно молчала.
— Да брось ты эту тряпку! — взорвался Рома. — Ты все равно не умеешь ничего мыть! Сейчас разобьешь еще что-нибудь…
Я опешила.
Оценив ситуацию, бросила губку в раковину.
Достала сигареты.
— Что?
— В Монако есть клиника, она специализируется на наркоманах. Я думаю, тебе…
— Что-о? — протянула я возмущенно.
— Не перебивай, пожалуйста. Дослушай. Я думаю, тебе надо туда поехать. Ты сама не замечаешь, что уже давно перегнула с этим палку. Я не говорю про наши отношения, подумай о себе.
— Это бред. Ты затеял этот разговор, чтобы не объяснять, где ты шлялся три дня.
— Оля, подумай об Артеме. То, что у него был перитонит, и эти спайки потом…
— Об Артеме? — закричала я. — А ты часто думаешь об Артеме? Ты забыл его поздравить с именинами! Хотя моя мама позвонила тебе, напомнила! А родительское собрание? Ты приехал? А он ждал! Тебя это волновало? Ты когда с ним последний раз в кино ходил?
Рома вышел. Я бежала за ним по квартире, продолжая свою обличительную речь.
Через несколько минут я иссякла.
— Что? Молчишь? Тебе нечего сказать?
— Просто с тобой стало невозможно разговаривать. Ты сразу начинаешь кричать.
— А где ты был эти три дня? — снова закричала я.
— А ты где ночевала вчера?
— Я была на дне рождения. У Анжелы!
— Ты не заметила, что уже давно ходишь на дни рождения одна?
— Рома, чего ты хочешь?
— Уже ничего. Я ухожу.
— Куда? — В моем голосе не было испуга. Скорее издевка.
— Сначала в гостиницу. А там посмотрим.
— У тебя появились лишние деньги? На гостиницу?
— Попроси Тамару собрать мои вещи. Я пришлю за ними водителя.
— Убирайся! Пожалуйста! И сам проси Тамару о чем хочешь! Я не собираюсь опускаться до такого позора!
— Ты понятия не имеешь, что такое позор.
— У тебя девка!
— Если тебе от этого легче.
Я замерла на секунду. А потом кожа на голове как будто бы отделилась от черепа. Наверное, это то, что называется «волосы зашевелились».
Я подскочила к Роме в два прыжка.
Я давно этого не делала. Руку надо слегка расслабить.
Рома получил отличную пощечину.
Я замахнулась для второй, но он схватил меня за запястье.
— Успокойся. У меня никого нет.
— Пошел вон отсюда!
Он думает, что это он уходит? Это я его выгоняю!
— Ты не представляешь, как ты меня достала.
Рома вышел.
Эта была первая грубость, которую он мне когда-либо сказал.
Я села на диван. Щелкнула пультом телевизора. «Достала».
Может, я и вправду его достала?
Я подумала о том, что от меня ушел муж. Хм.
По идее, я должна плакать, рыдать и царапать лицо.
У меня было ощущение проигранной партии.
Реванш — впереди.
