Ян-Филипп Зендкер - Искусство слышать стук сердца
— Джулия, а ведь ваш отец здесь, совсем близко. Вы его видите?
Я резко обернулась:
— Это вопрос или… вызов?
Ответа не последовало. У Ба скрылся в темноте.
15
Был поздний вечер. Я лежала на кровати гостиничного номера, закрыв глаза, и представляла, будто мне года четыре или пять и я нахожусь в своей старой комнате, в детской кровати, на краешке которой сидит отец. Стены выкрашены в светло-розовый цвет. К высокому потолку подвешены фигурки пчел. Они больше настоящих, и у них черные и белые полосы на брюшке. Возле кровати — два ящика, полные книжек, мозаики и игр. В другом конце комнаты в игрушечной коляске спят три куклы. Я лежу, окруженная целой компанией мягких зверушек. Вот желтый кролик Хопси, он раз в год дарит мне шоколадные яйца. А вот жираф Додо, чьей длинной шее я завидую. Будь у меня такая, я бы легко дотянулась до верхних полок, где мама прячет коробки с печеньем. Рядом с жирафом пристроилась обезьянка Арика. Я верю, что она умеет ходить, только мне этого не показывает. В ногах дремлют два далматинца, кот, слоненок, три обычных медведя и Винни-Пух.
Я баюкаю свою любимую куклу Долорес. Ее черные волосы всклокочены. У бедняжки недостает руки — месть брата за какую-то мою проделку. За окнами — теплый летний нью-йоркский вечер. Отец приоткрыл окно, и в комнату струится приятный ветерок, заставляя кружиться полосатых пчел.
Я смотрю на отца. На черные волосы, темные глаза, светло-коричневые скулы и длинный нос, на котором застыли очки с толстыми круглыми стеклами. Оправа у них тоже черная. Повзрослев, я увидела фотографию Ганди и поразилась его сходству с моим отцом.
Папа склоняется надо мной, улыбается и почти бесшумно втягивает в себя воздух. Я слышу его голос. Это больше чем голос. Он звучит, как скрипка, нет, пожалуй, как арфа; и при всем желании не может быть громким. Я никогда не слышала, чтобы отец кричал. Он был не из тех, кто способен «брать горлом». Отцовская речь всегда оставалась мягкой, нежной и очень мелодичной. Что бы папа ни говорил, мои уши воспринимали его слова как песню. Отцовский голос баюкал и оберегал меня, отправлял ко сну и будил. Я всегда просыпалась с улыбкой. В жизни я слышала разные голоса. Были среди них и достаточно красивые, но ни один не нес такого покоя, как папин.
Помню, мне купили двухколесный велосипед и я, катаясь по дорожкам Центрального парка, потеряла равновесие и упала. Да еще и ударилась о камень головой, поранилась в двух местах, и кровь хлестала, как вода из крана. Машина «скорой помощи» отвезла меня в больницу на Семнадцатой улице. Медсестра перевязала раны, но кровь продолжала течь сквозь бинты, пачкая лицо и шею. Помню вой сирены, испуганное мамино лицо и кустистые брови молодого врача. Он наложил мне швы, однако кровь не желала останавливаться.
А потом в больницу приехал отец. Я услышала его голос в приемной. Он вошел, взял меня за руку, погладил по волосам и стал рассказывать какую-то историю. Вскоре красный ручеек иссяк. Мне показалось, что это отцовский голос остановил кровь.
У папиных историй редко был счастливый конец. Мама терпеть их не могла, считая ужасными и жестокими. Отец возражал, говорил, что далеко не все сказки кончаются хорошо. Мама нехотя соглашалась, но тут же заявляла, что отцовские выдумки не имеют ничего общего со сказками и не годятся для детских ушей.
А я любила их за непохожесть на традиционные сказки. Все отцовские истории были из бирманской жизни, приоткрывающие маленькую щелочку в его прошлое. Наверное, потому и завораживали.
Моей самой любимой была «Сказка о принце, принцессе и крокодиле». Я постоянно требовала, чтобы отец рассказывал ее мне, и вскоре выучила наизусть. Я помнила каждое слово, паузу, интонацию и даже поправляла отца, если он отступал от изначального варианта. Даже сейчас могу пересказать эту сказку…
Жила-была прекрасная принцесса… «Жила-была», «давным-давно» — эти волшебные слова меняли окружающий мир. Светло-розовые стены моей комнаты исчезали, и я видела только принца с принцессой.
Та принцесса росла на берегу большой реки, в старом дворце. Она жила с отцом и матерью, которые, естественно, были королем и королевой. Внутри массивных стен дворца, в его просторных залах и комнатах с высокими потолками, всегда царил холод, полумрак и вязкая тишина. У принцессы не было ни братьев, ни сестер, и оттого она чувствовала себя очень одинокой. Родители, занятые государственными делами, почти не разговаривали с ней, а слуги на все вопросы отвечали: «Да, ваше высочество» или «Нет, ваше высочество». Во всем дворце не находилось никого, с кем бы принцесса могла поговорить или поиграть. Она невероятно скучала. А годы шли, и королевская дочь превратилась в такую одинокую и печальную девушку, что никто уже и не помнил, когда ее высочество последний раз веселилась. Иногда принцесса проверяла, не разучилась ли она смеяться: подходила к зеркалу и старалась улыбнуться, однако лицо лишь морщилось в гримасе. Это было даже не смешно. Принцесса вздыхала и потом долго избегала зеркал. Когда же ей делалось совсем-совсем грустно, она шла на берег реки, садилась в тени фиговой пальмы и слушала шум воды, стрекотание цикад и птичьи трели. Ей нравилось следить за тысячами звездочек, которые солнце зажигало в речных волнах. Грусть немного утихала, и она начинала мечтать о друге, который бы ее рассмешил.
А на противоположном берегу находились владения чужого короля, известного суровым нравом. Никто из его подданных не осмеливался бездельничать или работать спустя рукава. Крестьяне не разгибали спин на полях, ремесленники усердно трудились в мастерских. Но и этого королю было мало. Он содержал целую армию надсмотрщиков, в обязанность которых вменялось ходить и проверять, все ли заняты делом. И горе тому, кто задумался или засмотрелся на небо. Подкравшийся надсмотрщик тут же обрушивал на мечтателя десять ударов бамбуковой палкой. Король не щадил даже собственного сына. С раннего утра и до позднего вечера тот был обязан учиться. Король вознамерился сделать наследника умнейшим из принцев. С юношей занимались лучшие ученые и знаменитые мудрецы той страны.
Но однажды его высочеству удалось на время сбежать из дворца. Он прыгнул на своего скакуна и помчался к реке. И увидел, что на другом берегу сидит редкой красоты девушка, а в ее длинных черных волосах желтеет цветок. Он позабыл про учебу и отцовский гнев. Сейчас принцем владело только одно желание — перебраться через реку.
Но, увы, не было ни моста, ни перевозчика. Короли давно враждовали, и каждый под страхом смерти запретил своим подданным ступать на чужую землю. В довершение к королевским запретам в реке водились прожорливые крокодилы, которые только и ждали зазевавшегося крестьянина или рыбака.
