Гейл Форман - Всего один день
— Только вот у него дочери не было, — говорю я. — Иначе ты сейчас уже был бы женат.
Мы оба лежим на боку лицом друг к другу, так близко, что я ощущаю его тепло, так близко, что мы как будто дышим одним воздухом.
— Побудь его дочерью. Расскажи еще раз то стихотворение, — просит он.
— Зеленые деревья стоят под весенним дождем так близко к небу, а небо над ними так мрачно. Красные цветы покрывают землю от края до края так, как будто вся земля окрашивается в красный цвет после поцелуя.
Это последнее слово, «поцелуй», повисает в воздухе.
— Когда я в следующий раз заболею, сможешь мне его снова рассказать. И стать для меня той девушкой из деревни.
— Хорошо. Я стану ею и буду за тобой ухаживать.
Уиллем улыбается, словно очередной шутке, очередному витку флирта, и я улыбаюсь в ответ, хотя для меня это не шутка.
— А я взамен избавлю тебя от груза времени, — он надевает мои часы на свое тонкое запястье, на котором они уже не так похожи на тюремные кандалы. — Теперь времени не существует. Оно, как это там Жак сказал?.. Жидкое.
— Жидкое, — повторяю я как заклинание. Потому что если время действительно может стать жидким, тогда, возможно, всего один день сможет растянуться на бесконечность.
Десять
Я засыпаю. А когда просыпаюсь, все кажется другим. В парке стало тише. Звуки смеха и ударов мяча растворились в долгих сумерках. На темнеющем небе появились огромные тучи.
Но изменилось и что-то еще, что-то неизмеримое, но фундаментальное. Я чувствую это сразу же; молекулы с атомами образовали какую-то другую структуру, и весь мир теперь кажется безвозвратно другим.
И тут я замечаю руку Уиллема.
Он тоже уснул; его длинное тело лежит рядом со мной, изогнувшись вопросительным знаком. Но мы не касаемся друг друга, за исключением руки, которая лежит в изгибе моего бедра, будто случайно уроненный кем-то шарф, который сюда принесло нежным ветром сна. Но когда его рука легла на меня, оказалось, что ей там самое место. Как будто так было всегда.
Я, не шевелясь, прислушиваюсь к шелесту ветра в листве деревьев, мягкому и ритмичному дыханию Уиллема. Потом я сосредотачиваюсь на том месте, где лежит его рука, и мне кажется, что из его пальцев течет электричество, прямо в какую-то такую потаенную и важную часть меня, о существовании которой я доселе и не подозревала.
Уиллем пошевелился, не просыпаясь, и я подумала — ощущает ли он то же самое? Разве он может не чувствовать этого? Этот ток такой реальный, такой ощутимый, что все измерительные приборы бы зашкалило еще в метре от нас.
Он снова поворачивается, и кончики его пальцев касаются чувствительной кожи на бедре, посылая по моему телу жаркий разряд, такой восхитительно мощный, что я брыкаю ногой, пнув и его.
И клянусь, что я прямо чувствую, как взлетают его ресницы, его теплое дыхание согревает мою спину.
— Goeiemorgen[20], — произносит он еще мягким ото сна голосом.
Я поворачиваюсь лицом к нему, радуясь, что руку Уиллем так и не убирает. На его румяных щеках отпечатались следы травы, похожие на шрамы у индейцев после обряда инициации. Мне хочется потрогать их, эти полосочки на коже, которая в других местах у него гладкая. Я хотела бы трогать его везде. Его тело — как огромное солнце, обладающее собственной силой притяжения.
— Наверное, это означало «доброе утро», хотя формально еще вечер, — говорю я, как будто запыхавшись. Я забыла, как говорить и дышать одновременно.
— Ты что, не помнишь? Времени больше нет. Ты же отдала его мне.
— Отдала, — подтверждаю я. Это слово так восхитительно покорно, я чувствую, что оказываюсь в его власти. Какой-то внутренний голос предупреждает, что этого лучше не делать. Ведь это всего один день. Я — всего одна девушка. Но та моя часть, которая может этому сопротивляться, которая обычно оказывает сопротивление… В этот раз я проснулась без нее.
Уиллем, моргая, смотрит на меня — глаза у него темные, с ленцой и сексуальные. Я уже чувствую, как мы целуемся. Чувствую его губы всем своим телом. Чувствую давление его бедренных костей. В парке почти никого не осталось. Пара девчонок в джинсах и косынках разговаривают с парнями. Но там, в своем уголке. Да и мне все равно, насколько это пристойно.
Мои мысли, наверное, как кино, транслируемое на экран. И Уиллем все видит. Это ясно по его понимающей улыбке. Мы понемногу сближаемся. За стрекотом цикад я буквально слышу гудение текущего между нами тока, как в деревне, когда встаешь под линиями передач.
Но вдруг раздается еще какой-то звук. Поначалу я даже не понимаю, что это, настолько он выбивается из гула электрической капсулы, которую мы вокруг себя создали. Но когда он повторяется, холодный, резкий и отрезвляюще понятный, у меня не остается сомнений. Потому что страху перевод не требуется. Этот вскрик звучал бы одинаково на всех языках.
Уиллем подскакивает. Я тоже.
— Оставайся здесь, — приказывает он. И прежде, чем я успеваю понять, что происходит, он большими шагами удаляется, а я остаюсь, мечась между страстью и ужасом.
Снова раздается крик. Это девичий голос. И тут начинает казаться, что все замедляется, как в кино. Я вижу двух девочек, тех, что были в косынках, но на одной из них ее уже нет. Она упала на землю, обнажив копну черных волос, которые торчат в разные стороны, как наэлектризованные, как будто даже их охватил страх. Она жмется к другой девчонке, словно спасаясь от мальчишек. Только теперь я вижу, что это не мальчишки, а взрослые мужчины — бритоголовые, в военной форме и черных ботинках на толстой подошве. До меня резко доходит, насколько эти мужчины не подходящая компания этим девчонкам. Я хватаю рюкзак Уиллема, который он тут бросил, и подбираюсь поближе.
Я слышу тихие вскрики девчонки и гортанный смех мужчин. Они начинают говорить. Я и не догадывалась, что французский язык может так страшно звучать.
Только я задумалась, куда же пошел Уиллем, как он встает между этими девчонками и мужиками и что-то им говорит. Тихо, но я все равно слышу даже здесь — может, это какой-то актерский трюк. Но поскольку он говорит по-французски, я все равно ничего не понимаю. Но что бы там ни было, это привлекло внимание скинхедов. Они отвечают, и громкое стаккато их голосов эхом отскакивает от стенок пустой гандбольной площадки. Голос Уиллема тих и спокоен, как ветерок, я стараюсь понять хоть слово, но не могу.
Они начинают ходить туда-сюда, и девчонки, пользуясь специально для этого созданным моментом, убегают. Скины этого даже не замечают. Или им все равно. Их заинтересовал Уиллем. Поначалу я думаю, что его очарование просто не знает границ. Что он даже с ними смог подружиться. Но потом я начинаю обращать внимание на тон его голоса, а не на слова. И я его узнаю, потому что именно его я слышала весь день. Он их дразнит. Издевается, да так, что я не уверена, осознают ли они это. Потому что их трое, а он один, и если бы они все поняли, они не стояли бы с ним и не разговаривали.
