Владимир Сорокин - Сахарный кремль
— Да.
— Отчуждение — грех.
— Знаю. Но спали мы после всего порознь.
— А ваш духовник? Он разве не помог вам сохранить семью?
— Батюшка наш добр безмерно. Наложил на жену поклоны, стояние на ядрице… Но суть в том, что сдается мне, он жену мою не больно-то и осуждал. Доброта его отприродна и посему безгранична, бо заквашена, возведена и обустроена на христианском добротолюбии. Он всегда речет: «Нет греха, которого Господь простить не может».
— Истинно так.
— Коли жена свой грех в Оптиной Пустоши замолила, так стало быть — прощена?
— Прощена.
— А я ее простить не смог.
— Это уже ваш грех.
— Мой, мой. Но простить не могу.
— Знаете, Трофим Ильич, мне кажется, вы просто мало секли вашу супругу.
— Я не любитель порки.
— Вам не надобно было вести жену в участок и класть под чужие розги, а посечь ее самому, и как следует. Мой муж никогда не водит меня в участок.
— Он часто вас сечет?
— Раз в неделю. По субботам.
— Часто. Есть за что?
— Ну… знаете… грех всегда найдется. Но между нами говоря — есть за что.
— Ха-ха-ха! Вы зело откровенны!
— Грех-то сладок, как говорится. Я женщина слабая, а нечистый искусен в сетях своих.
— Знамо дело. Не согрешишь — не покаешься.
— Святая правда!
— Но, честно говоря, раз в неделю… сие как-то… больно часто!
— Ничего, я привыкла.
— А тело ваше, простите, тоже привыкло?
— Меня пробить не просто. Да и хорошие снадобья имеются. Мази.
— И вы не держите зла на муженька?
— Что вы! Бьет — значит любит. А потом — он же не дерется, как пьяный, а розгою сечет, как по «Домострою» уложено. Мама моя вон мне обзавидовалась: в ихние времена-то смутные сечь жен не положено было, потому как безбожною Россия была. Мама говорит: «Ежели б меня отец твой покойный сек по субботам, мы бы сейчас жили в трехэтажном доме».
— Нет, я не против порки по сути, но все надобно делать обдуманно…
— Все надобно делать, как уложено, Трофим Ильич. Наше дело бабье — мужу подчиняться. Муж у меня мужчина обстоятельный, неспешный. Домовитый. И сечет так же — без спешки, правильно.
— Мда… озадачили вы меня, Вера Константиновна.
— Чем же? Что муж любимый меня к кату в участок не водит? Это вы меня озадачили. Ой, как быстро подвигаемся-то! Наконец-то! Эдак я и до обеда успею.
— Успеем, с вами везде успеем. Ух, какой гладкий мех… Все-таки живородящие шубы — что-то особенное.
— Нравится? Погладьте ее, ей тоже приятственно.
— Нежная…
— Вы ей тоже понравились.
— Знаете, у меня такое чувство, будто мы с вами старинные друзья.
— Вот как?
— Нет, не смейтесь.
— Я не над вами. Мне просто хорошо.
— Правда, я вас где-то видел. Вы где служите?
— В «Добрыне».
— Вы создатель?
— Нет, преобразователь.
— По умным?
— По ним, родимым.
— Никогда бы не подумал, что такая красавица занимается умницами.
— Вы полагали, что я всего лишь домохозяйка? Нет, я с ухватами возиться не люблю.
— А кто же у вас дома у печи стоит?
— Стоят мама, две бабки да стряпуха. А по выходным и сволочь помогает.
— Хорошо, когда родные живы.
— У вас уже нет?
— Отец в Абхазии погиб, от грузинской пули, еще, когда я мальчиком был. А мама уехала с китайцем.
— И вас бросила?
— Вроде того. Я при бабушке и мальчишествовал и отрочествовал.
— Наверно, бабушка вам потворствовала?
— Не без того. Но и наказать могла. Рука у нее была тяжелая.
— Сирота вы горемычная.
— Я веселый.
— Заметила уже.
— Вера Константиновна, мы уже у цели. Девять человек впереди нас осталось! Вот как с вами быстро все оборачивается!
— Скажите на милость, вы бой кремлевский для дочки покупаете?
— А для кого ж еще? А вы?
— Моим.
— У вас…
— Трое.
— Превосходно! Видать, у вас состоятельный муж. Да и по шубе видать.
— Да, не бедствуем, слава Тебе, Господи. Муженек мой купец.
— Чем торгует?
— Зимою — сиянием, а летом — самокатами.
— Доходное дело.
— Не жалуемся. А вы-то чем хлеб насущный зарабатываете?
— Никогда не угадаете.
— Сдается мне, вы государственный, не деловой.
— Не то и не другое.
— Тогда церковный?
— Тоже нет.
— Откупщик?
— Нет.
— Тягловый?
— Эка, куда хватили…
— Ну, неужели захребетник?
— Плохо думаете обо мне.
— Приписной?
— Вот-те раз! Спасибо!
— Наемник?
— Аз есмь человече мирный.
— Временнообязанный?
— Упаси Бог.
— С вами ум сломаешь… паленый?
— Пока еще нет.
— А кто ж тогда?
— Я знахарь.
— Ой, какая прелесть! Вы привораживаете?
— И это тоже. Но, сдается мне, что вы меня сегодня приворожили, а не я вас. И ваши чары посильнее моих.
— Вы надомный или приходящий?
— Скорее — приходящий.
— И давно уже?
— С детства. У меня и бабушка и мамаша знахарствовали.
— Они вам передали?
— Точно так. Передала бабуля.
— Скажите… ой, опять толкаются… да что ж это… смотрите, он лезет без очереди!
— А ну-ка ты, плешь водяная, куда прешь?
— Толканите его, толканите! Православные, не пускайте этих!
— Мы тутова стояли!
— Тебя тут не стояло, мурло!
— А ну, не замай!
— Я те дам — не замай! Пшел отсюда!
— Господи! Еще прут! Их вообще тут не было!
— А ну, потеснися!
— Я те потеснюсь! Во, видал?!
— У меня стукалка-то поболе твоей! Во!
— А ну…
— Я те…
— Ах ты, гнида…
— Эй, эй, ну-ка кончайте!
— Мужчины, что вы смотрите?!
— Это деревня сраная прет! Не пускайте их!!
— Сладенького им захотелось! Рвани!
— Пош-ш-ш-шел!
— Я те дам! Я те…
— Пошел! Пошел!
— Ах ты, залупа… я те…
— Ща хребет переебу!
— Заебешься, сволочь земская!
— Срань оброчная… ну… ну… вот тебе!
— Я те… я те…
— На, гад!
— Ах ты, ебаный…
— Мужчины! Мужчины!!
— Православные, прекратите!
— Отступите, Христа ради!
— Продавец, не отпускай! Тут мордобой!
— Они по-матерному ругаются! Нажмите околоточного!
— Не пускайте их!
— Я те… сволочь…
— А ну…
— А так, а? А так?! А так?
— Пихайте их из очереди! Пихайте к свиньям!!
— А… вот! Ну? Во… ну? Еще? Иди, иди сюда!
— Я те… я те…
— Куда… гадина… ку-да… ку-да! Ку-да!
— Помогите!!!
— Не отпускайте никому! Остановите продажу!
— Гады какие, а?!
— Вон околоточный идет!
