Сергей Саканский - Наблюдатели
Вот и метро. Я переглядываюсь с цветочницей Лизой (как-то случайно услышал ее имя), она меня давно выделила в этой толпе, мы оба греемся мыслью, что рано или поздно я куплю у нее цветок и заговорю. Впрочем, у нее много таких, как я…
В метро картина несколько иная: люди теснее прижаты друг к другу, мужские зады трутся о женские животики, некоторые, самые молодые и горячие, успевают кончить, самые хитрые, введя руки в карманы, занимаются онанизмом, все это, конечно, молча, с каменными лицами…
Светает. Как же я все-таки ненавижу Москву…
8
Я рассматриваю свою девочку пристально, сквозь облака мыльной пены. Девочка моя! Разных ты принимала гостей – темных и светлых, красных и совсем белых, жилистых… До тех пор, пока не обрела единственного, самого любимого, суженого…
Плохо вижу ее без очков: сверху черное, внутри красное, засунешь – приятно. Марфа сто лет назад загадала мне эту детскую загадку-задачку, а я не смогла ее сразу решить. Красное у нас тогда, конечно, было, а вот до черного оставались годы.
– Дурочка, здесь у взрослых теток волосики растут. И здесь, – Марфа погладила меня под мышками, мне стало щекотно…
А сейчас думаю: не лесбиянкой ли стала моя Марфа?
– И у дядек тоже, – со знанием дела сказала я…
Потеряла ее из виду, как переехали из Марьиной рощи, может быть, и выросла она лесбиянкой…
– А ты видела?
Пришлось рассказать ей странную историю, похожую на сон. Мы с мамой ездили на трамвае купаться. Тогда вдоль Яузы была большая зона городских пустырей, и речка была чиста… Только спустя много лет я поняла, что там на самом деле произошло, в этих кустах.
Я играла в салочки с девчонками, бегала за большим красно-синим мячом… И на пляже возле нас все крутился какой-то дяденька. Не думаю, что он был давнишним маминым любовником, а это купание – очередной тайной встречей. Просто моя покойная мама была – что говорится – слаба на передок: обыкновенная баба – блядь, которую можно уговорить за несколько минут.
А мне попала в ухо вода, я кружилась, скакала на пятке, как меня научила одна большая девочка. Потом я стала искать маму, чтобы сказать ей, что мне попала в ухо вода, и теперь уже вылилась, но мамы нигде не было. Наша одежда лежала на песочке – мое розовое платье в ромашках, мамина коричневая мягкая юбка…
Я бегала по пляжу и маму звала… Потом большая девочка сказала, что мама с дяденькой в кусты пошли.
– Они ебаться пошли, – добавила девочка, и в ее голосе была такая важная серьезность, что я подумала: «ебаться» – это такое значительное, такое секретное дело…
И я побежала в эти кусты – кусты были полны жучьего жужжания, ветрового шелеста, таинственных вздохов и стонов, странных таких звуков, будто где-то далеко секут ремешком непослушную девочку…
И вдруг я увидела среди густых ветвей, что будто бы скачет какая-то белая собачка… Мне так показалось, что это такая мохнатая белая болонка, и она почему-то прыгает вверх-вниз. И именно она издает эти странные звуки, только человеческим голосом:
– М-м-м… М-м-м…
Голосом моей мамы…
Мне стало страшно, я закричала, но мама – если это была она и почему-то превратилась в белую собачку – не слышала меня. Я побежала по кустам, царапаясь, потом остановилась, оглянулась. Белая собачка исчезла, но с той стороны, где она была, кто-то шел, большой, он громко трещал кустами… Я спряталась за пенек. И тут мимо меня прошел тот самый дяденька… Он был совершенно голый, и у него была белая попа, и он что-то искал в кустах, я подумала, что меня… Но, оказалось, он ищет свои плавки: они висели на ветке, он взял их, расправил и надел. В тот момент я и увидела, что внизу живота у него растут волосы, много волос. И еще что-то висело на ветке – черная тряпка, он и ее взял. Мне показалось, что это – мамин купальник… Меня пронзил страх: я подумала, что моей мамы больше нет в живых, и от нее осталась только черная тряпка, я побежала, вылетела на пляж, упала на песок, забилась… Но вскоре из кустов вышла мама, она была в своем черном купальнике, улыбалась, на ходу заплетала косу… Она подняла меня на руки и стала целовать, смеясь и плача одновременно. Почему-то она и смеялась, и плакала, и пахло у нее изо рта чем-то непонятным: какой-то сырой рыбой, показалось мне… И у меня от этого запаха закружилась голова. Много лет прошло, пока я сама впервые вдохнула этот головокружительный запах.
9
Троллейбус. Здесь повсюду царим мы: старики и старухи, льготники и инвалиды… Молодые, богатые ездят на маршрутке. У меня проездной, оплачиваемый администрацией института. Какая-то пожилая блядь смотрит на меня издали. Она лет на пять старше меня. Думает, что я как раз подходящая пара, и неплохо бы с ним… Как-нибудь вечерком… Чайку… Знала бы ты, сучара, сколько лет моей девочке, и что я вытворяю с ней…
У меня никогда не было автомобиля, и я не хотел его иметь. Вопрос материального положения, или, как принято сейчас формулировать, престижа никогда не волновал меня, а что касается экономии времени, то машина его вовсе не экономит, а наоборот. Правда, это только в моем специфическом случае.
Допустим, я добираюсь на работу около часа на общественном транспорте, десять минут на электричке плюс полчаса на метро, плюс две остановки на троллейбусе, а на машине тратил бы вдвое меньше, но в этот час, когда меня везут в утренней или вечерней толчее, я могу себе позволить делать то, что не мог бы делать за рулем: читать или размышлять. Иной раз я так глубоко задумаюсь, что проеду свою станцию. Хорош бы я был за рулем!
В итоге, пользуясь общественным транспортом, я не экономлю полчаса времени, а напротив – приобретаю целый час. Это, конечно, не мешает некоторым сослуживцам считать меня скрягой или чудаком.
10
Почему-то опять вспоминаю о моей девочке, и странная приходит мысль: вдруг Микров солгал, и моя дочка жива, живет где-то, несчастная уродица, кушает, перебирает погремушки… Может быть Микров, используя свои связи, регулярно ее посещает, смотрит на свое произведение со скорбной физиономией, в шляпе, качает головой…
Все могло быть иначе, у меня была бы дочка от другого мужчины: живая и здоровая…
Она бы пришла из школы, бросила на пол ранец, переодеваясь, всюду расшвыряла свои вещи, она непременно получила бы сегодня двойку по математике, и не было бы никаких слов, чтобы отругать ее за какую-то невинную шалость… С таким трудом пришлось бы заставлять ее делать уроки, убираться в комнате…
Я бы на цыпочках подходила к ее кроватке, чтобы проверить, спит ли она, перед тем, как заняться любовью с мужем, обзванивала ее подружек, когда моя девочка загуляется, ожидала ее первых месячных…
Поздно вечером мы бы лежали рядом, такие теплые, и я в который раз рассказала бы ей сказку про Герду и Кая. Как бы я лакомила ее, ласкала… Я бы наряжала ее, словно куколку, учила варить, гладить, шить – пусть и сама не умею – я бы посвятила ее во все наши женские тайны.
Я бы рассказала ей о жестоком мире мужчин и женщин, об опасностях, которые подстерегают женщину на каждом шагу. Я бы сказала ей, что мужчина настолько же отличается от женщины, как собака от кошки, и это только видимость, что мы существа одной породы, это только слышимость, что мы можем как-то договориться друг с другом.
11
Иду по липовой аллее – это самый приятный отрезок утреннего пути, самый последний, самый живописный. В июне липы цветут, и аллея становится ароматическим туннелем безумия, ведущим в туман самых отчаянных мечтаний. Почему-то запах цветущей липы всегда приглашает к путешествию, и ты думаешь о дальних странах, о молодости, о том, что еще не все потеряно в жизни.
Осенью под ногами шуршат липовые листья. Они ярко-желтые, пока держатся на ветвях, но, умерев, упав, становятся грязно-оранжевыми. Химия этого процесса основана на… М-да… Пигментация, растворение естественного красителя в щелочной среде дождевой воды – лишние, ненужные знания. Сейчас деревья голы и безлики настолько, что даже трудно идентифицировать их как вид.
Здесь всегда полно девушек, спешащих в это время в торговый техникум, расположенный по соседству с моей «Кошкой». Некоторых я знаю в лицо, а также в другие части их тел. Часто весной я поворачиваю от ворот «Кошки» и иду обратно к остановке, убеждая себя в том, что хочу прийти на службу не на пять минут раньше, а точно, минута в минуту.
Если бы девушки знали, какие внутренние монологи произносят мужчины в таких сумеречных аллеях, ведущих к торговым техникумам.
Ах, ты блядь… Какие же у тебя сиськи, сучара! И ведь кто-то будет сегодня, через несколько часов, мять эти сиськи, облизывать, кончать в них. Может быть, кто-то насрет в эту ложбинку, размажет, как суровый штукатур, по этому животу свое говно… А ты тоже ништяк, падла! Ну-ка, расскажи, кто тебя ебет в эту задницу? Кто тебе в этот рот заправляет? Прямо оттуда и в рот…
