Юрий Фанкин - Ястребиный князь
Все чаще и чаще взрослеющие ястребки оказывались голодными и в поисках добычи оставляли знакомую сосну с осиротелым гнездом.
Как-то в июльскую пору разразился обломной дождь с сильной грозой и молнией, превратившей глубокую ночь в причудливые осколки дня. Порыв ураганного ветра обломал верхушку отчей сосны, разметал гнездо, к которому, ища спасения, жалось ястребиное семейство. Испуганные птицы сорвались с насиженных сучьев и помчались к светлеющей просеке.
Впервые ястребиный князь улетел так далеко. Клокоча от волнения и оскальзываясь, он старался укрепиться на дубовом суку. При очередной вспышке неба он разглядел просторное, запорошенное старыми сухими листьями дупло и метнулся туда.
Доживающий свое старый дуб согревал ястребиного князя остатним теплом.
Гром, ослабевая, уходил к Мичкоре, за Галямин бор, и князь, поозиравшись, заснул.
В благодатной тиши, наступившей после ливня и грома, спалось глубоко и сладко. Когда проходивший мимо охотник легонько, щупающе дотронулся до неподвижной птицы, ястребиный князь лениво высвободил голову из-под крыла и, не поднимая бледных плёнчатых век, открыл рот в ожидании пищи. Быстрыми уверенными движениями охотник извлек ничего не понимающего слётка из дупла, сложил ему крылья и сунул в пустую сумку, хранящую запах лесной и болотной дичи. Привычный запах немного успокоил слётка, но с каждым шагом ощущение неволи нарастало, и князь, повозившись в теснине, напряженно затих.
Белоголовый мальчик в коротких сползающих порточках, сопровождающий отца, весело закричал и, шлепая босыми ногами, побежал вперед по раскисшей песочной дороге к двухэтажному барскому дому, расточая новость каждому встречному:
– Мы с тятькой белого ястребка пымали!
Не дожидаясь солидно шагающего отца, мальчик вбежал по скрипучим ступенькам на второй этаж и, унимая дыхание, вежливо приоткрыл дверь в кабинет, пахнущий старыми книгами, ружейным маслом и валерьяной.
– Батюшка! Батюшка! – делая одновременно радостные и пугливые глаза, быстро заговорил мальчик. – Тятька в дупле такого ястреба пымал! Щас увидишь!..
Старик с глубокими скорбными глазами, теребя узкую бородку, поднялся из-за стола, заваленного бумагой.
– Садись! – сипло сказал старик переминающемуся с ноги на ногу мальчику. – Хочешь пряник?
Мальчик согласно шмыгнул носом.
Предупреждающе кашлянув, в кабинет вошел охотник, прижимая к груди взъерошенного ястребка.
Старик улыбнулся и, оправляя подол замашной рубашки, подошел ближе.
– Исхудал, бедняга! – Старик зорко, по-охотничьи, приглядывался к птице. – Надо бы нателить! – И, взглянув в смеющиеся глаза охотника, спросил: – Где ты отыскал такой экземпляр?
Охотник умел охотиться, но, в отличие от своих собратьев, не научился говорить помногу. Зато мальчик расцветил историю такими подробностями, что старик превратился в слух. Улучив момент, отец украдкой небольно придавил ногу сына разношенным лаптем – мальчик все понял и на полуслове замолчал.
Жёлтым, прокуренным пальцем, похожим на сучок, старик приманчиво поводил возле головы слётка. Ястребиный князь живо встрепенулся и клюнул.
– Молодец! – поморщившись, сказал старик. – Хорошо бы его навадить на птицу!
Охотник закутал князя в рядно и отнес в сарай, где стояла большая клетка с насестом. Посадив ястребка в клетку, охотник ушел за кормом. Без человека князь оживился и, пробуя прочность, стал пощипывать деревянные перегородки.
Вернулся охотник, поставил в клетку корытце со свежей водой и неторопливо, следя за птицей, стал подбрасывать кусочки парного мяса. Мясо было непривычным для князя, без перьев. Вытягивая шею, он поглядывал на пищу и, несмотря на голод, есть не стал. Отвернулся от охотника и, пригнувшись, неловко взлетел на шесток, потоптался и вскоре застыл в голодной дреме, приподняв сжатую в кулачок левую ногу.
– Ничего… – спокойно сказал охотник. – Голод не тетка.
Подремав в полумраке, ястребиный князь слетел с непривычно гладкого насеста и с жадностью набросился на подвядшие кусочки телятины.
Когда князь достаточно нагулял тело и его перья с заморами обрели здоровый блеск, охотник привязал птицу за суконную, плотно облегающую голень ногавку к дубовой колодке. Почуяв свободу, князь размашисто метнулся к солнечному окошку сарая, но, отброшенный тугой, как тетива, привязью, упал на земляной пол. Еще не догадываясь о причине своей неудачи, князь перебрал запыленные перья, помахал крыльями на земле и сделал новую попытку взлететь. Охотник поглядывал на отчаянные рывки князя и успокаивающе посвистывал. Этот тонкий протяжный свист сопровождал каждый приход человека с едой. Князю уже не давали, как это было в первый раз, мягкую, без костей, телятину. Ему скармливали воробьев и голубей, и князю доставляло большое удовольствие ощипывать перья.
Однажды, изрядно поморив князя голодом, охотник привязал вялую птицу к кожаной перчатке, надетой на правую руку. Отпущенный слёток по привычке метнулся в сторону, осел в воздухе и приземлился. Выждав, когда взъерошенная птица успокоится, охотник привлек внимание князя знакомым свистом и, помедлив, показал вкусную приваду – голову дикого голубя. Делая глотающие движения, князь долго посматривал на приближающуюся к нему приваду и наконец, не выдержав, неуклюже взгромоздился на правую руку охотника. Наевшись, князь некоторое время посидел на руке охотника, вкрадчиво царапая перчатку. Охотник ласково погладил белые перья.
Иногда рядом с охотником появлялся старик с узкой бородкой, живо поглядывал на делающегося ручным князя и, заражаясь играми с ловчей птицей, сам подкидывал приваду, которую князь хватал на лету.
– Думаю, он будет хорошо брать птицу из-под Раппо! – сказал старик. – Уезжать надо… Жаль, что не дождусь этих охот.
Охотник начал выносить князя на волю и притравливать им привязанных птиц. Голодный князь сваливался с добычей в сладко пахнущие бурьяны, на теплую шелковистую траву. Тут же, не мешкая, подбегал охотник и, решительно отняв помятую птицу, начинал кормить ловца с руки. Постепенно князь научился оставлять охотнику добычу. Он знал, что после удачного взлета не останется голодным.
Месяца через два охотник отправился с князем на просяное жнивье, и князь из-под сеттера Раппо сумел взять десятка три жирных перепелок. Дворовые девки и бабы, которым доводилось сушить и солить добычу, подзадоривали охотника:
– Чего одних перепелок травишь? Пора бы и на зайца перейтить.
Охотник нисколько не сомневался, что со временем князь сумеет заполевать и большого зверя.
Однако манящим надеждам не суждено было осуществиться. Ранней осенью, когда стали отлетать ласточки и по ярко-синему небу, путаясь и обрываясь, потянулась «богородицына пряжа» – обильные тенетники, охотник отправился в пойменные луга. Сеттер, почуяв птицу, как всегда, вставал свечкой, охотник уверенно приближался к таящейся дичи, и зоркий ястреб, сорвавшийся с плеча, которое ему нравилось своей устойчивостью больше, чем быстро устающая рука, брал вдогон то тяжелого дупеля, то вальдшнепа…
В тот день молодая ястребиха сорвалась с одинокого дуба и, сделав несколько взмахов, поплыла над отдыхающим после очередного слёта князем. Она издала тихий грудной клекот, который не мог расслышать человек, но князь уловил предназначенный только ему зов и, не помня себя, отчаянно взмыл вверх и стал догонять ястребиху.
Молодая ястребиха как будто была под стать знакомому охотнику с его нехитрой привадой: она порой нарочито замедляла свой полет, но когда чеглик с азартно горящими глазами приближался, всполошенно махала светло-рябыми крыльями и немного отдалялась. Она словно испытывала терпение чеглика и, поняв, что он уже не отстанет, смирила свой убегающий полет и стала играть с ним. Летя в волнующей близости, они то устремлялись ввысь, то стремительно падали вниз и, не коснувшись земли, соединялись в едином полете.
Получилось так, что несколькими взмахами вольного крыла князь навсегда перечеркнул недавний плен с подневольной охотой.
С приманившей его ястребихой князь откочевал в дальние места, в глухие боровые крепи, где свил множество гнезд, выкормил несчетное количество птенцов, не похожих на него ни внешним обличьем, ни характером. Охотники, видевшие князя, обычно принимали его за белого орла, луня или поседевшего от старости ястреба, но редко кто мог угадать природную суть необыкновенной птицы.
Казалось, он навсегда забыл родные муромские леса, но несколько лет тому назад какой-то щемящий зов, сродни тоске, заставил его оставить далекое кочевье и прилететь в разгар водополья к лесному озеру, быстро мелеющей Оке и руинам барской усадьбы на берегу Мичкоры.
Кто-то с настойчивой заботой потрепал Полудина за плечо и явственно сказал: «Пора!» Прикосновенье было очень знакомым, и мужской голос принадлежал какому-то близкому человеку, то ли покойному отцу, то ли старшему брату, жившему в Сибири, то ли, воспринимаемый отстраненно, самому Полудину, но, как бы то ни было, зов звучал настойчиво и действовал освежающе, словно струйка холодной воды, вылитая спящему за шиворот.
