Владимир Колганов - Лулу
И с явным облегчением выпить рюмку водки и закусить ее кусочком огурца. Так я же и говорю — что теперь изменишь?
Однажды летом, было это очень давно, в милом, лучезарном детстве, я шел по берегу реки. Вот так вот шел себе, довольный всем и вся, надо полагать, о чем-то размечтался. Шел по песчаной, едва заметно уходящей под воду косе. Над головой кружили ласточки, а там, выше, было голубое небо и ослепительное солнце. Все было изумительно, все было непередаваемо чудесно!..
Внезапно мои ноги словно провалились в пропасть. Не веря в это, я попытался нащупать под собою дно, но только нахлебался воды. Еще немного, и сильное течение, обтекавшее косу, подхватило меня и вынесло прямо на стремнину. Где-то там, позади остались родные и друзья. Там осталась надежда на спасение. А тут, под ногами, лишь пустота, и, сколько ни барахтался я по-собачьи, лежать бы мне на самом дне, если бы не люди, оказавшиеся неподалеку. Помнится, я что-то крикнул. Или промолчал, потому что в спасение уже не верил?
А может быть, кричал не я, а Митя? Да, конечно же. Это был он!
Откуда возник этот странный, нереальный образ? Вот только сегодня, потому что раньше ни о чем таком я и подумать-то не мог. Ведь не было же Мити там, у реки, где я тонул. Но почему-то теперь мне кажется, что это правда. Будто бы он стоял на берегу и видел все. И сам бросился в ту реку, хотя еще не научился плавать. И вот меня чьи-то руки вытащили из воды, а он навсегда остался там — мертвый на песчаной отмели.
Но даже если в поисках причин обшарил эту отмель, если допросил всех, записал их показания, если разобрался вот уже почти во всем, даже и тогда остается один так и не решенный для меня вопрос — что привело его сюда, что его заставило? Как будто тот, «номенклатурный мальчик» пытался искупить грехи… Нет, не свои, а те, что ему достались по наследству. Увы! Вместо искупления была расплата. Тогда какая же власть вынесла этот суровый, безжалостный, не подлежащий пересмотру приговор?
Не знаю, так ли это, но иногда мне кажется, будто наше подсознание — это, в сущности, и есть та власть. Не та, за которую мы изредка вроде бы голосуем, но власть реальная, каждодневная, которая словно бы затаилась там, внутри и оттуда руководит нами, распоряжаясь нашими желаниями и судьбами.
И еще почему-то возникает ощущение, только ощущение, потому что лишено оно всяких доказательств — будто что-то здесь не так. То есть не те друзья, не те мысли и не те желания. И той песчаной отмели давно уж нет. А под ногами — только пропасть.
Впрочем, какие только странные мысли не приходят в голову после похорон…
И куда это меня понесло? То ли выпитая водка так подействовала, то ли некий образ в воображении возник, навеянный тем, что случилось с Митей. А может быть, это те самые отголоски подсознания? Неужели оно подсказывает мне, что вот и Митю так запросто, вульгарно запродали? Именно так — продали, предварительно выкопав могилу и даже надгробный камень рядом положив.
А кто-то там, прячась за чужой спиной, пересчитывает денежки…
Кстати, о деньгах. Пожалуй, именно теперь момент настал, пора было мне воспользоваться неожиданно случившимися обстоятельствами, в полном согласии с известным принципом — нет худа без добра. А вот не согласится ли Кларисса подкинуть мне на выбор кое-что из тех отвергнутых творений, что нескончаемым потоком поступают к ним в редакцию? Пишут люди, пишут!
— Ах, милый, милый Вовчик, ты немножко опоздал. — Кларисса шаловливо улыбнулась, словно намекая, мол, что сделано, того уж не воротишь. — У меня же все расписано на годы. Сам понимаешь, если что-то есть толковое, оно не должно лежать на полке просто так. Знакомых писак, вполне прилично владеющих литературным языком, да еще таких, у которых по этой части просто недержание, у меня хоть пруд пруди. Вот с мыслями да с чувствами у них беда — кто пропил, кому от рождения не дано, так что приходится заимствовать. Поэтому не обессудь — если и остается что, это и вовсе ерунда, даже тебе при твоей наивной вере в Венеру и Меркурия не пригодится.
Сказать по правде, с какого боку и в каком, к примеру, качестве тут снова незабвенный наш Меркурий возник, я так и не уразумел, видимо, изрядная доля выпитого сказалась. Ну да ладно. В остальном же… В остальном очень полезный получился разговор, хотя бы и без ожидаемого результата, что поделаешь. Так ведь кому везет в любви, тому, как говорят, в делах не стоит особенно рассчитывать на удачу.
Эта мысль не давала мне потом уснуть, несмотря на вполне привычное подпитие. Надо ли и что именно надо предпринять, чтобы в деле повезло? Полагаю, не один я маялся бессонницей от этого вопроса. Несомненно одно — требуется что-то в жизни изменить. Но что? Вот ведь и мучайся теперь до самого утра в ожидании ответа.
Глава 12
Аристократы духа
— Я, Вовчик, вам как Шаляпин Бунину скажу. — Эти вполне невинные слова заставили меня насторожиться, и даже недавний хмель из головы выветрился напрочь. Сравнение с Буниным любому начинающему литератору приятно, однако намек на длительную эмиграцию положительных эмоций у меня не вызывал. Мне, в сущности, и дома хорошо, да и не сделал я ничего такого, чтобы рассчитывать на тепленькое местечко где-нибудь в Париже или в Лондоне.
Надо сказать, что, если бы не Веня, трудно представить, какая могла бы меня в дальнейшем ожидать судьба. Однако вот теперь я сидел вымытый, напоенный, накормленный, одетый в свежую полосатую пижаму и, как всегда после сытного обеда, внимал Вениным речам. Очень хотелось верить, что все неприятности остались позади, хотя предложенное мне одеяние в полосочку все же оставляло место для сомнений. Тем более что по прежнему опыту общения я знал, что мне не светит ничего хорошего, если после радушной встречи и гостеприимного застолья Веня вдруг неожиданно обращается на «вы».
— Я не пожарный, чтобы вас спасать по первому же требованию, — продолжал тем временем Веня. — Бросьте вы, дорогой мой, со всякой московской шантрапой водиться вроде всей этой совковой знати и прочих чинодралов-прихвостней! От них у вас одни лишь неприятности, не считая мизерной зарплаты. Кто мы и кто они?! У них же за душой, кроме Васисуалия Блаженного и Кузьки Минина в холщовой рубахе, подпоясанной пеньковою веревкой, буквально ничего. Они же голь перекатная, босяки, холопы в двадцать пятом поколении, у них интеллекта ни на грош! — Веня перевел дух и продолжал уже более спокойным тоном: — И совсем другое дело мы. У нас своя элитарная среда, выращенная в согласии с новейшими методами передовой науки. Можно сказать, целая оранжерея властителей дум и аристократов духа. Кто, как не мы, такого признания достоин?
— Ну, Веня, ты на этот раз не прав. — Я хоть и испытывал к Вене благодарность за то, что он выручил меня из беды, но согласиться с ним означало бы подвергнуть унижению все то, что когда-то было для меня так дорого и неоспоримо. — Аристократию духа, по-моему, естественный отбор определяет. Многих уже забыли, а вот Карамзина мы помним. И Ключевского с Бердяевым, и Добролюбова. Тот же Сахаров упорно лез на трибуну съезда не только потому, что ему Боннэр на ушко нашептала. Просто со временем почувствовал свою ответственность перед людьми. Если тебе многое дано, надо и отдавать людям тоже много.
— То есть, по-твоему, аристократия определяется последействием, так сказать, по факту и делам, исключительно историческим путем? Я правильно, Вовчик, понимаю? Только по прошествии времени и в соответствии с тем, что подскажет память? — Веня никак не унимался, и непонятно было, зачем он вообще затеял этот разговор.
— Ну не присваивать же ему звание аристократа еще до того, как он успел что-то сотворить или вообще сподобился произнести хотя бы что-нибудь толковое. Естественно, для того, чтобы такое произошло, потребуется время. Кстати, Ван Гога, в моем понимании аристократа постимпрессионизма, оценили даже не сразу после похорон. То же произошло и с Модильяни. Видимо, для всеобщего признания желательно, чтобы человек умер. Иначе зависть, интриги, конкуренты, где уж тут его достоинства-то оценить?
— Так-так. Ну а как же неоцененные заслуги? Их-то куда денете, если, к примеру, из ныне здравствующих кто-то незаслуженно забыт? — В словах Вени вроде бы наметилась обида.
— Незаслуженно — это как? Не заслужил? Или заслуг навалом, а его забыли? Или нет заслуг, а его вдруг вспомнили? Да с какой стати? — Тут уже я начал заводиться, поскольку Венины вопросы стали меня доставать. — Может быть, все проще, то есть у людей нет потребности помнить об этом человеке, воспоминание о нем ничего не дает ни сердцу, ни уму.
— Вовчик! Ну что вы заладили про душу да про ум. — Веня скорчил омерзительную рожу и после короткой паузы продолжил: — Про горе от ума небось слыхали? А все потому, что ум — это штучный товар и в основном предназначен для элиты. То есть каждому при рождении достается малая толика этого ума, а все остальное не тронь, оставь достойным людям для употребления. И чем более достойные граждане распоряжаются всей этой уймой некоего, я бы сказал, мирового интеллекта, тем более выдающиеся результаты в итоге получаются. — Веня с явным удовлетворением огляделся по сторонам, словно бы предлагая мне оценить, как путем переработки того самого глобального ума появляется реально ощутимое богатство.
