Владислав Ивченко - Темнота
Но Он был велик и заинтересовался. Он мало что помнил о той стране. В последнее время не помнил даже об истории, вечности и счастье. Но помнил, что Он велик, Он все. Еще какие-то обрывки, винегрет из встречавшихся людей, виденных земель и слышанных мыслей. Вспомнил, что там была земля, поднял свою дряблую руку в сторону стены. Она была вокруг, куда бы Он не направил руку. Исполнительные помощники отобрали десяток крепких и туповатых парней. Старые карты, оружие и запас еды на неделю. К бетонным стенам приставили лестницы и разведчики ушли в пасть страшного хаоса. Их не было больше месяца, уже решили, что зло одержало победу. Но они пришли, исхудавшие, грязные, с глазами полными ужаса. Интервью с ними в течении полугода занимали первые полосы городской газеты. Все только об этом и говорили, хлопали друг друга по плечам и бурно радовались своему счастью. Они избранники счастья! Они живут в уютных квартирах, едят сытную пищу, работают только десять часов в день. Их возит общественный транспорт, развлекает общественный театр. Несчастье – нонсенс, радость – закон в их прекрасном городе, самом счастливом городе на Земле!
То, что рассказали вернувшиеся, было ужасно. Они не нашли ни городов, ни сел обозначенных на карте. Видели лишь огромные горы хлама, руин, заросших буйной зеленью дикой природы. На дорогах росли деревья, на полях бурьяны. Стада одичавших коров и лошадей наполняли бескрайние просторы лесостепи. Люди? Нет их там. Встречались какие-то малочисленные орды низкорослых, волосатых созданий с палками в лапах. Они не знали грамоты и земледелия, забывали огонь, но ухитрялись делать брагу. Существа добывали себе пропитание собирательством, иногда добивали ослабшую корову. Орды отчаянно враждовали между собой, нещадно вырезали друг друга, не жалея ни самок, ни детенышей. Они были несомненно животными, более развитыми чем собаки. Отличало существ от животных их жестокость. Страшная, немотивированная, холодная жестокость к собратьям. Желание убить просто так, не свойственное прочим зверям. Еще их песни. Печальные, заунывные. Когда орда вечером собиралась у костра, выбирала у друг друга паразитов, перерыкивалась, потом запевала. О чем были эти песни, что будет с этими животными неизвестно. Он выслушал рассказ, улыбнулся, хотя едва что-нибудь понял. Поднял руку, это был единственный дававшийся Ему жест. Разведчиков щедро наградили и в течении года перестреляли. Нельзя ждать хорошего от людей видевших хаос. Жизнь шла своим чередом, счастье было вечно и незыблемо. Он уже не вставал и не улыбался. Когда же умер, то собрались все его помощники, тринадцать человек. Они составили коллегию счастья. Решили, что Он не может умереть, Он вечен, просто стал богом и Ему все равно. Об этом объявили. Отныне, мелкими делами занималась коллегия, а других, не было, ведь счастье продолжалось. Да и могло ли оно прекратиться там, где к нему так привыкли, в самом счастливом городе на Земле.
1 9 9 8 г.
БОГ
(история одного превращения)
Мерзким ноябрьским вечером, полным мелкого дождя и размокшей земли, по пустырю, превращенному в свалку, шествовал человек в грязных ботинках на толстой подошве, пятнистых брюках и бушлате с местами вылезающей подкладкой. Был он невеликого роста и хлипкого телосложения. Видавшая виды шерстяная шапочка неизвестного цвета и откоченный воротник полностью скрывали лицо идущего, не позволяя сказать что-нибудь о его возрасте. Согбенные плечи говорили о грузе годов, отчаянность ходьбы о молодости. Странен был человек, шел как-то нервно, пытался перепрыгивать лужи, вгрузал в грязь по щиколотки, сильно обрызгиваясь. Из воротника человека вырывались булькающие слова, их было много, и они были злы. Не пройдя и половины мусорки, человек поскользнулся, преодолевая очередную лужу, и плюхнулся в грязь, рядом с кучей гнилых яблок. Заворочался, тронул рукой кучу, и маленькая лавина гнили ткнулась в бок. Человек лежал на спине и матерно ругался. Потом умолк, придавленный чернотой неба. Понял, что словами его не достанешь, хоть как-нибудь. Стал неистово плеваться, выжимая изо рта всю влагу. Клоки слюны, как падающие звезды, на секунду украшали пустой небосвод и возвращались к родителю. Когда во рту пересохло, человек повернул голову, сербнул грязи и стал плеваться ею. Небо молча отвергало его ненависть. Через несколько минут он утих, еще немного полежал. Сырость, пропитав одежду, стала холодить спину. Перевернулся на бок и тыкнул рукой в яблоки, желая почувствовать податливую мягкость. Кулак напоролся на что-то острое, должна быть битое стекло. Отдернул руку. Пробираясь между гнилыми ошметками по пальцам текла кровь. Человек сел и завыл от злости, прижимая к себе раненую руку. Убил бы того, кто бросил стекло в яблоки. Какого хера сюда кидать! Суки, все суки! Понакидовали козлы! Убил бы! Он стал представлять, что бы сделал с человеком, который подбросил стекло. Не просто бить, а так, чтоб аж визжал, курва! И под ногами ребра хрустят! Топтать! В эту грязь втоптать и яблочками присыпать, а сверху то стекло воткнуть. От таких мыслей немного полегчало. Всегда легчало. Встал и пошел, теперь прямо, невзирая на лужи и кучи мусора. Хоть по колено, ему насрать и совсем не больно. Даже топал в грязи, чтоб брызги разлетались. И на то, что водки нет насрать и на бригадира. Пидор. «Ты работаешь херово, тоже и на премию тебе будет». Работничек задрипанный, знает, кому и как жопу лежать. Спец! Особенно той блядюге блондинистой, которая в бухгалтерии главная. Тоже фрукт. Видать не одному минет сострочила, пока в люди выбилась. Ходит сука нафуфыренная, причесочка, колготки, губки намазаны, сама подмытая, веселиться тварь, смехом заливается. Шутки шутит, подкалывает. Придешь насчет зарплаты, какого мол сняли. А их там сидит этих шлюх целая орава, и все из себя, в зеркальца поглядывают, красоту наводят. Спросишь их, толком никогда не ответят, мудить начнут, хихикать, чем это от вас пахнет, помылись бы. Падло, чем вы суки пахнете, когда вас начальство в жопу пыряет, чистюли затраханные. Ненавижу таких, на рот у каждого берет, а корчит из себя принцессу. Знаем, видели. Вон как та стерва с 36-го дома. Пришла сучечка за травкой, узнала, что у меня есть, тычет деньги, блядь такая. А я еще тогда помылся только, костюм спортивный новый, дай, думаю, заделаю девку и девка ведь что надо. На хер – говорю –деньги, давай пошуруемся – и значит улыбаюсь так борзо. А чего, за травку должна согласиться. С такими прямо надо, без виляний. Ну что, скидывай одежду. Сам уже хер вытаскиваю, довольный, никогда еще с такой не ерзался. Тут эта курва как заржет. Сначала глядела как баран на новые ворота, потом заржала, как придурковатая, аж слезы потекли. Да я, говорит, лучше курить брошу, лучше с соседским догом, чем с тобой. Ну тут я вскипел. Ладно начальство с говном мешает, но чтоб еще эта наричка траханная. Ни хера! Схватил я утюг и на нее. Ну сучина, сейчас устрою я тебе дога, такого дога сделаю, что обрыгаешься! Уебу! Она перебздела. Не ржет больше, бледная стоит, дрожит. К стенке прижалась и дрожит. Сисечки ходором, губки пересохли, ножки е-мое. Породистая, чистенькая, волосики черненькие, короткие, глаза расперло от страха. Дрожит. Как вспомню ее дрожание, вмиг хер дрочки требует. Тогда вообще было, херосима и ногосраки. Думал по голове стукнуть и отодрать, чтоб и небу жарко стала. Иду. Хочешь кричать, кричи сколько влезет, халупа моя на отшибе, никто не услышит. А мне с криком приятней только. Уже не злюсь, хозяйство из штанов вывалил, наставляю. Со всяким дерьмом сука резьбу нарезает и со мной будет. Принцесса. Вон какая чистенькая, вся из себя, папа доктор, мама врач, на хорошей жратве, в дорогих шмотках выросла. Богатенькая. Уж и заорет, когда вставлю я ей и мордой ее по полу возить, чтоб знала. Чувствую слюня потекла, вытер с подбородка. Хер, что закрытый шлагбаум, ща будет, ща потремся. Вспотел, слюня липкая стала, не выплюнешь. Вдруг она снова смеется. Денег то на пять косяков, меня на квартире компания ждет, не вернусь, они сюда придут. У одного папа в милиции, капцы тебе будут. Трандишь, а во рту пересохло. Ты, сука, на арапа меня берешь, не получится, все равно отымею. Сам деньги посчитай! Пересчитал, точно на пять косяков. Хер упал, по спине мурашки. Может и пиздит, а может и правда. Несколько раз видел ее с подкрученными. Улыбается. У блядюга! Давай траву и спрячь хозяйство. Отсыпал ей травы, ушла. На пороге крикнула"Жених !», ржала как идиотка. И так втемяшилась в голову сука, что никакой возможности. Уже сколько месяцев сниться, и сиськи и губы и как дрожала. У-у-у-б!
Пустырь заканчивался горой битых флаконов. Рядом жило семейство алкоголиков, перепивших в свое время немало лосьонов, одеколонов и туалетных вод. Посуду такую сдать некуда, вот и выбрасывали на край пустыря, пока чуть ли не пирамида вышла. Алкогольный Хеопс. Человек захрустел по стеклу ботинками. С пустыря нырнул в узкий, грязный переулок, после дождей превратившейся в полуручей, полуболото. В сырой темноте углядел старый полусгнивший клен. Здесь всегда останавливался облегчиться. Целой рукой полез расстегивать ширинку. Холодно, пальцы не слушают, а моча напирает. Ругнулся, рванул пуговицу со злостью, треснула материя и запенилась моча, опадая на землю дрожащей струйкой. Чахлый он. Вот мужики есть в бригаде, дак те такой струищей фигарят, что хоть пожар туши. Как жеребцы ссут и в остальном, понятно, что жеребцы, а у него даже струи порядочной нету. Матернулся, положил оторванную пуговицу в карман и пошел дальше. Говно, ни собаки, ни кошки, не в кого грязью бросить, злость согнать. Все попрятались от дождя. Сцепил зубы и долго ругался, чтоб полегчало. Херовый день. На работе с утра ебали, теперь вот дождь, руку порезал, идти еще далеко. И день херовый и жизнь херовая. Одним черножопым да начальству хорошо, рассекают себе на Мерсах и плюют через губу. А тут за вонючую сотня имеют во все дыры. Бригадир, сука такая, трахает, мастер трахает, начальство с жополизами туда же, в троллейбусе остановку проехал – гони деньгу, а то такую вонь поднимут! Пиво в ларьке разбавленное, от самогона голову рвет на части, чего они туда кладут. И на каждом шагу трах, трах, трах. Ходишь объебанный по уши. А бабы, твари менструальные, нос еще воротят. Подавай им педерастов, выглаженных да чистеньких, при бабках и чтоб мордой смазливые. Принцессы долбанные, кроме минета ни хера не знают, но прынца ждут, пока за говно замуж не выйдут. И та за говно выйдет, докторская. Не приходила больше, забоялась сука. Но и не сказала никому. Боится, что родители узнают. Надо бы на это давануть, что или иди сюда или заложу. Хотя сучка умная, может и под монастырь подвести. Ну ее на хер. Уже отвык немного. Чертов дождь, промок, что собака и кровь не останавливается Чтоб вся вытекла и сдохнуть прямо здесь. Осесть по черному забору на землю и сдохнуть. Это совсем не страшно и не жалко. Сдохнуть, так сдохнуть.
