Изидор Окпевхо - Последний долг
— Ты сказал «точно»! Кто же говорит им, что именно надо бомбить? Ведь кто-нибудь говорит!
— Разумеется, у них есть шпионы. Это война, сэр, и они, конечно, идут на все. И время от времени они засылают шпионов, чтобы уточнить дислокацию наших войск и выведать наши планы.
— То-то и оно, майор. Ты сам говоришь то, что я имею в виду. Шпионы. И предатели. Послушай, майор, я хочу, чтобы ты понял одну вещь. — Теперь поднимается он. — Не беспокойся, я не меньше твоего заинтересован в том, чтобы положить конец угрозе, угрозе со стороны мятежников. Поэтому мы не можем подвергать наше дело риску. Это значит, что мы должны принять решительные меры, невзирая на то, что в результате могут пострадать даже те, кого мы обязаны любить и защищать. Ты помнишь, майор? О таких делах не говорят, стоя на пороге. Пожалуйста, присядь на минутку.
Неохотно я снимаю фуражку и со вздохом присаживаюсь.
— Ты помнишь, майор, когда в прошлый раз я заговорил о тех, кто сотрудничал с мятежниками, я не хотел называть имен, чтобы ты не подумал, будто я собираюсь намеренно оговорить кого-то? Но дело такое, что откладывать больше нельзя. И я думаю, что в интересах нашей общей безопасности, да и для твоих военных успехов, пора взять быка за рога. У нашего народа есть пословица: если боишься продрать больное место мочалкой, вскочит большой нарыв. Ты меня понял?
Снова киваю, гляжу в пол и поглаживаю усы.
— Я имею в виду Ошевире, который сейчас в тюрьме в Идду.
Он на миг умолкает, решив, что я что-то скажу. Однако я даже не пошевельнул головой.
— Я думаю, что такие, как он, могли бы объяснить причину всего этого: воздушных налетов, партизанских атак, — иначе с чего бы мятежникам нападать на наш город, да еще так успешно? Думаю, если бы ему задали правильные вопросы и применили правильные методы, он бы непременно признался в своих преступлениях, больше того, ему бы пришлось назвать имена таких, как он, которые в этом городе прячут свое истинное лицо под маской лояльности. Если вражеские нападения не доставляют тебе, майор, удовольствия, по-моему, это единственно верный образ действий в существующих обстоятельствах.
Я явственно вижу, как господин Ошевире указывает пальцем на самого вождя: вот мой сообщник! Аллах свидетель, хотел бы я видеть лицо вождя, если бы это произошло! Но я до сих пор не могу понять, что замышляет мой собеседник.
— Я понимаю вас, вождь. Думаю, в ваших словах есть смысл. Но я хочу, чтобы вы кое-что усвоили. Во-первых, я никоим образом не могу воздействовать на ход разбирательства в Идду; кроме того, нет ни малейшей возможности сделать так, чтобы меня вызвали как свидетеля по делу Ошевире.
— Но допустим, уважаемый житель этого города снабдил бы тебя нужными сведениями — неужели бы они отказались их выслушать?
— Ну, в этом случае уважаемому жителю пришлось бы подать комиссии письменное заявление и затем получить вызов для дачи свидетельских показаний. Откровенно говоря, вождь, мне кажется, если у вас лично есть какие-то факты, изобличающие господина Ошевире, вы должны сообщить об этом комиссии — конечно, если на данном этапе новые факты еще учитываются. Это была бы, я уверен, реальная помощь делу.
— М-да… ладно, майор. — Он явно отступает. — Ты знаешь, какие здесь люди. Они сразу начнут болтать, что я свожу счеты, что он мой конкурент в резиновом бизнесе и всякое такое.
— Тогда очень жаль. Если вы действительно собираетесь помочь нашей общей безопасности и готовы, не обращая внимания на болтунов, сообщить что-то важное, тогда, я думаю, вам не следует упускать этой возможности. И еще одна вещь, вождь. Чтобы бомбить нас, мятежникам не нужны никакие изменники. Просто мы слишком близко от них — если бы у них были соответствующие самолеты, они бомбили бы федеральную столицу. И как я уже сказал, во всех случаях мы, солдаты, делаем все, чтобы противостоять вражеским нападениям. Это отнюдь не просто, но смею заверить вас, мы действовали и действуем весьма эффективно. Именно для этого мы и пришли сюда. А теперь, с вашего позволения, я должен идти.
Я опять надеваю фуражку и поднимаюсь. Он нехотя поднимается вслед за мной, потирает шею, молчит, несомненно, он недоволен таким резким окончанием разговора. Этот человек неукротим, он отнимает у меня время бессмысленной болтовней.
— Что ж, майор, — в голосе его сомнение, — оставим все как есть. Не будем больше об этом.
— Хорошо, вождь. — Я уже в дверях. — Ах да. — Я оборачиваюсь.
— Что? — Он застигнут врасплох.
— Как поживает миссис Ошевире?
— С ней все в порядке. — В его глазах что-то вроде испуганного недоумения.
— Надеюсь, с ней ничего не случилось?
— Нет-нет, ничего. Совсем ничего, майор. Она… она жива и здорова.
— Я просто поинтересовался, вождь. Вы сами мне говорили, что она не чувствует себя в безопасности каждый раз, когда происходит что-то подобное. Вот я и подумал, не ужасно ли, что она и впредь будет находиться в таком положении? Мы же не можем сделать так, чтобы мятежники больше нас не бомбили. Поэтому, я полагаю, бесчеловечно бросать ее на произвол судьбы, мы же можем обеспечить ей настоящую защиту; а когда ее родной город будет освобожден, отправим ее туда под охраной, если она захочет.
— М-да…
— Сначала я предполагал поместить ее к беженцам, но потом решил, что, наверно, там ей не будет спокойнее. И тогда я всерьез подумал, что мы обязаны взять ее под охрану, тогда за ее безопасность можно будет не волноваться.
— Нет, нет, нет, майор. В этом нет необходимости. Не надо тебе этого делать.
— Вы так полагаете, вождь? — Мои сомнения разрастаются.
— Да, с ней все в порядке. Уверяю тебя, майор, с ней все в порядке. Я же говорил, что о ней забочусь, я и забочусь. Я и ее муж… мы оба были в резиновом бизнесе, поэтому… Уверяю тебя, майор, с ней все в порядке. Я за ней присматриваю. Обещаю… ничего с ней не случится. Ничего-ничего-ничего.
Теперь он выглядит довольно убого. Картина существенно переменилась: великий большой вождь, выдающийся гражданин и представитель своего народа по-детски умоляет меня не брать под охрану женщину, к мужу которой, скажем так, не испытывает особой симпатии.
— Ладно, вождь. — Я вздыхаю и поворачиваюсь. — Если я вам понадоблюсь, дайте знать.
— Большое спасибо, майор. — Он говорит с чувством и поэтому вовсе по-детски. — У нас с тобой одна забота. Я хочу сказать, что меня, как тебя, тревожит судьба беззащитных людей вроде этой женщины. Поэтому я и считаю, что обязан делать все, что могу. В конце концов, она имеет полное право жить в городе, ведь она замужем за одним из нас.
Одним из нас? Вот как? Я могу вновь обернуться и оспорить эти слова. Но зачем?
— Благодарю, вождь, — говорю я. — До скорого. Спасибо за угощение. Выпивка поднимает дух.
— Ха-ха-ха! Я же говорил! — Он взрывается от восторга. — Что я тебе говорил? Ха-ха-ха! Ничто так не бодрит по утрам, как джин на корешках, ха-ха-ха!
— Верно, вождь. Верно.
— Вот и прекрасно.
— До свидания, сэр. Скажите своим, чтобы были поосторожней.
— Непременно, майор. Непременно.
— До свидания.
— До свидания, майор.
Мы отъезжаем, дом его в боковом зеркальце уменьшается, но я вижу, что хозяин все время стоит в дверях, может быть желая удостовериться, что мы наконец уехали.
Что-то подсказывает мне, что тут не все в порядке. Честно говоря, история отношений вождя с этой женщиной кажется мне подозрительной. Как может порядочный человек следовать двум противоположным склонностям? Ты убежден, что муж — предатель, сотрудничавший с мятежниками, ты даже готов предоставить разбирательству данные, которые определят его участь, и все же ты необыкновенно озабочен спокойствием и благополучием его жены. Конечно, я никоим образом не могу поручиться за Ошевире. Если будет убедительно доказано, что он сотрудничал с мятежниками во время оккупации, — тогда помогай ему бог! Хотя газеты, кажется, утверждают, что обвинения против него ни на чем не основаны, все же, если в конце концов окажется, что он помогал оккупантам, тогда во имя правосудия ему придется смириться со всем, что правительство сочтет нужным с ним сделать.
Но этим должна заниматься Комиссия по разбирательству, и никакое давление со стороны вождя не заставит меня оказывать непрошеную услугу гражданским властям в Идду, когда суровая действительность войны предстает предо мной непосредственно здесь, в Урукпе. О аллах!
Да, мне не нравится подозрительная дружба вождя Тодже и госпожи Ошевире. Может быть, намерения его искренни. Если он порядочный человек — а таким я его всегда считал, — тогда, может быть, он победит все искушения; в конце концов, на самом деле нет ничего противоестественного в том, что он ненавидит Ошевире за сотрудничество с мятежниками (если он и впрямь убежден и этом) и в то же самое время испытывает простое человеческое сочувствие к семье соседа. Наверно, он прав, что у нас с ним одна забота. Но я не хочу быть ни в чем чересчур уверенным. Для начала мне надо точно установить, где она живет, — просто на всякий случай…
