Энн Ветемаа - Воспоминания Калевипоэга
И в тот самый миг в дверь сильно застучали.
Девы побледнели, струхнули, видать, зело.
— Схоронись скорей! — шепнула моя зазноба, ни жива ни мертва.
— Еще чего! И не подумаю! — был мой смелый ответ. — Я этому рогатому гаду покажу, где раки зимуют. — И, на всякий случай взяв у дев волшебную шапку, сунул ее за пазуху.
Передо мной стоял Рогатый.
Он был элегантен до предела: черный атласный плащ на красной подкладке, фрак и цилиндр, белый шелковый шарф, заколотый брошью с огромным рубином. Волосы и небольшие усики Князя Тьмы благоухали бриллиантином. Сей инфернальный джентльмен молча и, как мне показалось, даже с некоторым сочувствием разглядывал меня.
— Как забрел ты в клетку, братик?
Как в силок попался, птенчик?
Кто тебя, мой паренечек,
Заманил медовым словом? —
пробормотал он себе под нос.
Затем более официальным тоном Рогатый сообщил, что, к сожалению, не может тех, кто сюда попал, выпускать обратно на землю. Это давно установившийся порядок, нарушать который он не собирается. А кроме того, нельзя допустить проникновение на землю точных сведений об Аде.
Болтовня нас не утешит,
Брань не успокоит душу…
Лучше выйдем-ка наружу,
Будем биться мы друг с другом —
Потягаемся мы силой, —
надменно ответил я Рогатому.
— О tempora, о mores! — укоризненно пророкотал он, добавив, что решительное начало и дерзкий эпатаж, возможно, некоторые небезосновательно считают залогом успеха, но лично он отдает предпочтение изысканным манерам и хорошему тону. Тут я заметил, как одна из дев, прокравшись за спиной Рогатого, поменяла местами два бокала, стоящие в изголовье его кровати.
Рогатый сбросил свой шикарный плащ, швырнул его по-барски в шкаф, туда же закинул цилиндр и сообщил, что готов соответствовать ратоборским стремлениям нетерпеливого посетителя. Он взял один из бокалов, наполненный беловатой жидкостью, и старательно прополоскал рот.
Ежели я окажусь побежденным, он будет вынужден заковать меня, сказал Рогатый. Цепи не стесняют движений и довольно удобны, но убежать из Ада в них не удастся. Возможно, этот акт выглядит варварским, но таков заведенный обычай, он, Рогатый, всего лишь исполнитель.
Произнеся эти извинения, сатана отхлебнул из бокала несколько глотков (потом девы поведали мне, что в подменном сосуде была жидкость, умаляющая мощь).
Выбрали мы место для борьбы, поставили вехи, обменялись, как полагается, рукопожатием и приступили к поединку.
А допрежь того договорились, что будем придерживаться правил и запретов, принятых в греко-римской борьбе. Должно отметить, что Князь Тьмы в сем поединке весьма достойно себя держал и подножку мне ни разу не подставил. Несколько часов боролись мы на равных. И пыхтели, и кряхтели, уж спотыкаться начали, а все друг друга одолеть не можем. Меж тем мои болельщицы подбадривали меня поощрительными возгласами.
Поскольку борьбе нашей конца не видно было, решили мы устроить перерыв и мирно уселись рядом на лужайке, вроде бы и не противники. Однако обоим было ясно, что ничья невозможна.
И когда вновь сошлись мы, я решил бесплодную сию схватку в свою пользу закончить. Хоть и совестно мне было, пробормотал я волшебной шапке соответствующие слова и тут же стал так быстро расти, что аж суставы захрустели. Обхватив Рогатого поперек живота, я шмякнул его оземь, да так крепко, что он и шевелиться перестал.
Девы ликовали. С радостным визгом кинулись они к поверженному и принялись плеваться и пинать его каблуками.
— И ты, Бруута! — вздохнул Рогатый, поглядев на младшую из сестер.
После сих укорительных слов Князь Тьмы к дьявольскому чародейству прибегнул: вдруг стал сокращаться, съеживаться, таять, пока с тихим хлюпаньем не всосался в пол. Осталась лишь маленькая лужица синеватой жижи да тонкая струйка дыма над ней.
Тогда девы повели меня в сокровищницу. Я захватил там пару-другую мешков с золотом, перекинул через плечо, посадил на них дев и скомандовал волшебной шапке подбросить нас быстренько к устью пещеры.
Столкнувшись с Рогатым, понял я, что лучше с сим крутым фруктом не связываться, а топать из Ада не мешкая, ибо на земле нечистая сила только тем и опасна, что может в грех ввести, а сие не так уж страшно.
Мгновенно очутились мы у входа в пещеру.
Узрел я с радостью вновь дневное светило, девы же взирали на пылающий диск со страхом и изумлением. Спросили, где я достал такую роскошь. Скромно, без излишней похвальбы, сказал я, что здесь у всякого даже самого захудалого короля такая игрушка имеется. Сестры безмерно удивились и почтением к земному существованию прониклись.
Варильщики афродизиаки куда-то запропастились, однако под котлом дотлевало несколько головешек. Я раздул огонь и, повинуясь внезапному порыву, швырнул в костер волшебную шапку. Повалил густой дым, запахло горящим рогом, и вскорости шапка сгорела дотла. Девы жутко расстроились, рыдая, вопрошали они, почто загубил я чудесный сей предмет. Сказать по правде, и мне было жалко расставаться с магическим трансформатором, но что-то словно толкнуло меня — изничтожь, и я повиновался.
Теперь тому уж много лет, и по зрелом размышлении убежден я, что поступил разумно: оставшись владельцем волшебной шапки, был бы я всемогущ и всесилен, а раз так, то не о чем было бы и эпос сочинять. Но ведь тогда эстонцы не имели бы героической истории, а сие любой народ может к комплексу неполноценности привести.
Вот так, в таком примерно разрезе…
Девам же я сказал, что любой уважающий себя земнородный король плевать хотел на всякие шапки, кепки и прочие волшебные штучки Рогатого.
Прикусив языки, сестры с опаской вокруг оглядывались, но, как полагается молодым девицам, быстро оклемались, особливо когда напомнил я о своем обещании познакомить их с Алевипоэгом и Сулевипоэгом. Вскорости девы совсем оправились и, восседая у меня на закорках, запели песенку, в коей свои тайные помыслы и чаяния излагали:
Теперь, свободные девицы,
Желаем мы повеселиться,
И экстренно по сей причине
Необходимы нам мужчины.
XIII
Итак, первое мое сошествие в Преисподнюю закончилось благополучно.
Настроение у меня было недурственное — жив-здоров, золото в мешках позвякивает. Правда, одна заноза в сердце сидела: куда дев девать? Уместно ли сегодня же просить руки или с этим делом обождать следует? И вообще как это руки просят — дайте-ка, дескать, ручку, что ли?
Инда взопрел, вот до чего тяжкая забота! Тут силенкой не возьмешь, тут башкой работать надобно…
Решил снести дев на хутор Алевипоэга, он малый бывалый, может, какой дельный совет подаст.
Вскорости стоял я со своей ношей перед воротами Алевипоэгова хутора, и выскочивший из подворотни славный пестрый пес эстонской породы с радостным визгом обнюхивал мои лапти.
Навстречу мне вышел сам хозяин, а с ним Сулевипоэг, вот удача! Оказывается, он ненароком в гости зашел.
Ты возьми, мой брат любимый,
Трех тетерочек домашних,
Уток посади на гнезда —
Пусть охотничков покличут!
Пусть приходит сват из Виру,
Молодец из края Харью,
Парень с выкупом из Ляне! —
сказал я другу. Ну, думаю, Алевипоэг меня выручит, он обхождение знает, сперва о погоде поговорит, об урожайности зерновых, приусадебный участок девам покажет, потом закусить пригласит и ловко разговор в нужное русло направит.
Как бы не так! Стоило сему мужу узреть старшую из адских дев, его словно скипидаром помазали: подскочил с прыткостью, помог девице с моей спины слезть, за ручку подхватил, да и не отпускал ту ручку больше. А дева пылала, словно маков цвет. И никто уж ни слова от сих двоих не слыхал, они друг на дружку только и смотрели.
А Сулевипоэг с младшей девой тоже не больно-то во внимании да советах нуждались — они, взявшись за руки, в полном единодушии отправились по окрестностям прогуляться. Все бы оно ничего, да вот то худо, что хозяин еще двоих гостей самим себе предоставил, и сия парочка, баран да ярочка, ниоткуда поддержки и помощи получить не могли.
— Это самое… мне теперича… как его… недосуг… — пробормотал я. — Вот ужо завтра…
— Завтра? — В голосе моей зазнобы слышалась обида.
— Ну да, ясное дело, завтра… Куда я денусь-то?
— А нельзя ли мне сейчас с тобой вместе пойти? — спросила она робко.
— Да ты что, балбешка несмышленая… У меня эти… как их… мужские дела.
— Мужские дела? Что сие означает — мужские дела? — И закончила грустно: — Впрочем, то королю лучше знать…
Стояла зазноба моя под яблонькой, мне вослед смотрела. Жалко ее, да только не привык я на попятный идти. «Успеется… успеется… подумать толком надобно прежде», — успокаивал я себя.
