Мартин Эмис - Записки о Рейчел
Я полагал, что, несмотря на выказанное дружелюбие, для Рейчел это было уже чересчур, так что я почувствовал облегчение, когда у двери на кухню нас окликнула нечесаная, наспех подкрашенная Дженни. Она готовила большое чаепитие. Я познакомил их, и Рейчел тут же начала помогать: выкладывать закуски, поджаривать тосты, переливать молоко и пересыпать сахар в праздничную посуду.
— Что ему вообще здесь нужно? — спросил я.
— Черт возьми! — сказала Дженни. — Норман, должно быть, с ними наверху. Чарльз, ну пожалуйста, поднимись наверх.
Я хотел знать, как долго они пробудут. Дженни сказала, что недолго, и я вышел.
Отец, сложив руки на груди, сидел, закинув ногу на ногу, в дальнем конце комнаты. Справа от меня сидела миниатюрная блондинка в белой рубашке и черном вельветовом брючном костюме. Слева, спиной к окну, стоял Норман. Стиснув челюсти, он упивался неловким молчанием.
Когда я вошел. Гордон Хайвэй вздрогнул от неожиданности, но, по большому счету, был рад меня видеть. Он встал и указал рукой в направлении своей подружки. Ее звали Ванесса Рейнольде. Я нагнулся и пожал руку, обильно украшенную драгоценными камнями. Ванесса оказалась лилипуткой с непропорциональным и чересчур смуглым лицом, хотя, в общем, ее нельзя было назвать непривлекательной.
— Нет, не думаю, что мы раньше встречались. — Я сел возле нее.
— Да, я тут рассказывал Норману, — сказал мой отец тоном оратора, — Ванесса только что прилетела из Нью-Йорка. Там тридцать пять градусов в тени! Там жарко, грязно, дорого, страшно — черные совсем одичали, все бастуют, студенты опять волнуются… — Он засмеялся. — Что за проклятая богом страна!
Он продолжал обмениваться политико-экологическими пошлостями с Ванессой до тех пор, пока мы не услышали спасительное: «А вот и мы». Девушки поставили подносы на сервировочный столик между окнами. Я не без гордости представил Рейчел.
Мой отец поведал Дженни и Рейчел, о чем он только что рассказывал Норману и Чарльзу. Рейчел сказала, что была там год назад… да? правда?..
теперь намного хуже… бандитизм… Никсон… массовые беспорядки… Центральный парк… среди бела дня… загрязнение среды…
Мы с Норманом переглянулись. Он еще ни разу не раскрыл рта, я — лишь однажды. Чай пошел по кругу, за ним тосты, от которых мой отец отказался. Он не хотел ни молока, ни сахара. Нет ли лимона? Дженни сбегает вниз. Нет, Рейчел сбегает. Где они лежат? Рейчел вышла из комнаты.
— Они не смогут с этим долго мириться, — говорила Ванесса. — Никсон вот посюда (по горло) в дерьме. — Она подула на чай. Для человека, который так ненавидит Америку, у нее был очень уж среднеатлантический акцент. — Скоро студенты и Пантеры объединятся, и тогда… — Она покачала головой.
Возникла пауза.
— А что ты думаешь об этой ужасающей ситуации, — спросил Норман тоном епископа. — Чарльз, я имею в виду — чем же все это кончится?
Рейчел нарушила всеобщее оцепенение. Она внесла блюдце с единственным кусочком лимона.
— Ах, огромное вам спасибо. — Отец протянул свою чашку, улыбаясь, как окаменелое ископаемое.
— Вот что я тебе скажу, Норман, — начал я. — Думаю, тут очень мало зависит от правительства. Все дело в людях.
— Ах, но что значит «люди»? — забеспокоился мой отец. — Разве люди и правительство, по сути, не одно…
— Вот что я тебе скажу, Норман. Американцы всегда будут в дерьме, независимо от того, кто ими правит. Они…
— Ага, так, значит, ты не любишь американцев, — сказала Ванесса.
— Да, я не люблю американцев.
Рейчел села на стул слева от Нормана.
— Ах, но почему? Ты не любишь их за что-то конкретное? — Отец поднял чашку и теперь переводил взгляд с нее на меня и обратно.
«Прекрати ахать всякий раз, когда открываешь свой долбаный рот!» Меня вдруг бросило в жар. Я не стал долго раздумывать. Я сказал:
— За то, что они агрессивны. За то, что они понимают только крайности. Даже сельские жители, старые фермеры-реакционеры, любят оторвать башку какому-нибудь черномазому, поджарить парочку евреев, выпустить кишки пуэрториканцу. Даже хиппи — и те жрут и убивают друг друг. Целые поколения на бифштексах и мясных консервах, как будто они проводят над собой генетические эксперименты. Неудивительно, что они так агрессивны, с такими-то телами. Это все равно, что быть всегда при оружии. — Комната вздохнула. — И я ненавижу их за то, что они такие большие и потные. Я ненавижу их бицепсы и их загар, их безупречные зубы и ясные глаза. Я ненавижу их…
Я был прерван Ванессой (оскорбительно), ее молодым человеком (повелительно) и Рейчел (весело). Я позволил им себя пожурить безо всякого сопротивления. Эта тирада была придумана не только, чтобы поразвлечь Рейчел. На самом деле, еще прежде чем познакомиться с Дефорестом, я написал на эту тему сонет — и моя речь была частично его переложением в прозе. В стихотворной форме это не казалось таким бредом.
Дженни наконец убедилась, что у всех вдоволь чая и тостов, и могла передохнуть. Она села на пол в ногах у мужа. Норман, который смотрел на меня прямо-таки влюбленными глазами, положил ладонь размером со скрипку ей на голову. Почувствовав руку Нормана, Дженни сдвинула брови, но на ее лице можно было прочесть благодарность. С тех пор, что я здесь (две с половиной недели), я впервые видел, как они касаются друг друга.
Спор продолжался. Я был не в силах уразуметь, как эти трое могли с таким жаром отвергать мою точку зрения, но в то же время расходиться во взглядах между собой. Ванесса решила, что будет уместно все-таки частично разделить мое мнение (она винила систему и «комплекс геноцида»). Рейчел заняла традиционную позицию, направленную против «подобных обобщений». Мой отец взял на себя судейские функции. Я послушал их еще несколько минут, а потом улучил момент и спустился вниз.
После того как я поговорил с Валентином («Отъебись и позови маму») и новой домработницей («Да, мне страшно жаль, но не могли бы вы ее разбудить, это весьма важно — очень надеюсь познакомиться с вами в свой следующий приезд»), к телефону наконец подошла мать. Я дал ей время взобраться по болтающейся во все стороны веревочной лестнице ее сознания — сперва до нее дошло, что на другом конце провода кто-то есть, затем она поняла кто именно, и, наконец, ее речь приобрела внятность.
— Да, дорогуша, нет. Я хотела… я просто хотела спросить, сколько человек приглашает твой отец. Будут Пат и Вилли Френч, это я знаю, но я хотела понять, придет ли… кто-нибудь еще. Потому что тогда мне придется переселить Гиту из зеленой комнаты и перенести вещи Себастьяна…
Я совсем запутался.
— Что еще за Вилли и… Пат, так ты сказала?
— Вилли Френч, журналист, и его… Пэтти Рейнольде. Она моя очень старая подруга. Она…
Рейнольде. Я прикрыл трубку рукой и крикнул: «Отец?» Беседа наверху прервалась, а затем, уже тише, возобновилась. Я прислушался. Мать все еще блуждала в дебрях своего монолога, когда голова моего отца появилась над перилами лестницы. Я указал ему на телефон.
— Здесь мать. По-моему, она хочет узнать, привезешь ли ты с собой… — я мотнул головой в сторону доносящихся голосов, — ее на этот уикенд.
Он сошел на площадку возле уборной.
— Да. Понимаешь… — он начал спускаться ко мне по лестнице, — сестра Ванессы…
— Ага. Понятно. Да, мама, Пат приедет со своей сестрой.
— О… Ну, я… они, наверное…
— Прости, мама, я не могу сейчас разговаривать. Да, я, возможно, приеду. Никто ведь не будет спать в моей комнате, так? Я позвоню, если надумаю. Пока.
Отец остановился на середине лестницы.
— Ты ведь приедешь, Чарльз, я надеюсь? Будет сэр Герберт, мой старинный приятель, и, мне кажется, тебе есть смысл с ним повидаться. Он может…
— В следующий раз, — сказал я, — в следующий раз предупреждай ее сам. В этом долбаном доме хватит места на роту солдат. Так что предупреждай ее сам. Тогда ей не придется разгадывать эти жалкие шарады, чтобы понять, где ей положить твою девочку. Хорошо?
— Прекрати, Чарльз, чего ты завелся? Мы с твоей матерью уже давно обо всем договорились. И ровно ничего не случится с моей «девочкой» в «этом долбаном доме». Ты меня понимаешь? Ты меня понимаешь?
Я отвернулся, а затем вновь посмотрел на него. Стоя на ступеньках, он умудрялся выглядеть весьма благообразным и элегантным. Я кивнул.
— Чарльз, ты такой… — Он усмехнулся. — Ты такой ханжа.
Мне стало стыдно. Я попал в свои же силки. Я опустил взгляд и тяжело дышал.
— Пойдем наверх.
Я пошел.
— Гордон, — возмущенно сказала Ванесса, — Рейчел — дочь Элизы Ноес, приемная дочь Гарри Сет-Смита.
Я вошел в комнату вслед за отцом.
— Правда? — спросил он, обходя ноги Дженни на пути к сервировочному столику, где принялся наливать себе чай. — Ну, в таком случае, ты тоже должна приехать к нам на уикенд. Чарльз, почему бы тебе не взять с собой Рейчел? Я уверен, что места хватит на всех.
