Евгения Дебрянская - Учитесь плавать (сборник)
Они подошли к крыльцу пансионата. Вокруг гужевались отдыхающие, собираясь на пляж.
— Ну, вот мы и пришли, — Машенька протянула на прощание руку, но вдруг передумала, — может зайдете?
Комната выходила окном в торец соседнего здания, и в ней постоянно царили полумрак и прохлада. Женя, прикрыв за собой дверь, сильно втянул через нос воздух.
— Значит, отсюда она вышла, чтобы уже не возвратиться: что-то здесь было не так, ей определенно что-то не нравилось:
Машенька, не слушая его, сняла сарафан и принялась сдвигать вместе кровати, сдвинув, застелила на двоих и улеглась поверх простыней.
— Представь, она одевается, — Женя медленно расстегивал рубашку и приспускал брюки, — думает о чем-то, мечтает. В этой комнате все ее мысли остались, не на пляж же с собой потащила:
Машенька замерла, наблюдая за ним: показался изрядный жирок, густая, кожи не видать, растительность на груди, трусы, вот он зацепил резинку двумя пальцами и радикально оттянул ее.
— Только как материализовать, мысли-то:, - мечтательно продолжал он, стоя, в чем мать родила.
— Не хочу ничего материализовывать, — упрямилась Машенька.
— Сегодня здесь останусь, — он, по-прежнему, не замечал ее, — я одну магическую формулу знаю, надо испробовать, вдруг получится. Посмотрим тогда, что от покойницы осталось.
«Чокнутый какой-то!» — про себя подумала Машенька, но отпугивать его не захотела, и вдруг решила, что и ей интересно было бы посмотреть, о чем Лиданька мечтала в этой комнате.
— До вечера еще далеко-о-о, — она мягко тянула слова, — ну же, иди сюда. И он, прикинув, что так оно лучше будет, лег рядом.
— Гиблое место, — с тоской подумала Лиданька и повернулась к солнышку, что скреблось между облаками. Лучи, хоть и проникали наружу, но до города не опускались, а оставались на лиданькином лице. Оно помолодело, позолотилось нежным загаром и разгладилось (мешки под глазами стали незаметнее). Лиданька собрала волосы в косу, скрепила гибкой веточкой, поднялась и побрела дальше от города. Прошло немало времени, и она оказалась в густом земляничнике, а рядом росли молочай и сал, клещевина и ладанник, саксаул и тис, лавр и тут, секвоя и ротанг, сарго и дгугара, сандал и самшит. Буйство красок чуть не сбили с ног. Лиданька удивилась, что в программе оплаченных туристических маршрутов это место не обозначено, но тут же возразила себе.
— Такое богатство от людей хранить надо. Стало быть, случай привел сюда, за что ж такая награда?
Внезапно налетевший ветерок, как шаловливый ребенок, закружился рядом, схватил Лиданьку и потянул на траву. Тут же изогнулся, скользнул между ног, поласкал кожу и робко заглянул внутрь. Она насторожилась. Ветерок продолжал рассматривать ее. Поддавшись какому-то внутреннему волнению, Лиданька посмотрела на небо и раздвинула ноги пошире. Ветерок осмелел и уже не нежно, но настойчиво проник внутрь, завихрился, пригибая к стенкам внутренности, в одну секунду пробежал до самого сердца и помчался вниз, на пороге остановился, колыхнулся и опять вверх, нешуточно толкаясь по дороге. Вот он собрался в могучий столб и, как на поле брани, мгновенно устранил все, что мешало.
Фаллическая предопределенность! Было в этих звуках нечто роковое для Лиданьки, определяющее все ее желания и мысли, все, ради чего она готова была пойти на костер. Упрямая, ничтожная служка вертикального восхождения.
— Ветер? — подумала Лиданька вслух, — мужского роду, настоящий самец! Я ему приглянулась, ишь чего вытворяет!
Внутри и в правду уже творилась настоящая буря, что-то всхлипывало и урчало, бурлило и стонало, жалось и плясало, будто сто чертей собрались на пир. И Лиданька, не выдержав натиска, включилась в игру и уже не могла остановиться. Она обнимала ветер и, сочно поглядывая вверх, радовалась, что солнышко с другой стороны, не мешает, не слепит глаза.
— Так, так! — кричала, не ослабевая хватки, — я твоя, возьми меня, придав-и!
И ветер, гонимый черной и злой силой, скакал по лиданькиному лону. Она вопила, бессвязно выкрикивая что-то и давила, давила его страстно и жарко, пока, наконец, не достигла заветной пристани. Оглушенная, перекатилась на живот. Все произошло настолько молниеносно, что Лиданька и сообразить не успела, что за ветер, и откуда пришла настолько осязаемая близость.
— Что это, уж не с ума ли схожу?
Присела, заправила выбившиеся прядки волос за уши и огляделась. Призрачный воздух, раскалившийся чуть не до бела, охватил ее так, что сердцу стало горячо, а перед глазами поплыли круги.
Коротенькие воспоминания, словно червячки, завозились в голове:
— Не может быть:, - рассвирепела она — нет, нет неправда, не может этого быть! Где хренова кукла, моя соседка? Почему я одна, что со мной? А волны? А беспощадная борьба не на жизнь, а насмерть? Нет, черт возьми! — в отчаянии Лиданька заплакала, но странное дело, слезы и не думали течь: Да и неоткуда им было течь. В одну секунду она увидела себя будто разжиженной и бестелесой, занимающей, однако, по ту сторону жизни намного больше места, чем прежде. Узнаваемым оставалось только лоно: прозрачное и блестящее, словно только что вымытое окно.
Тем временем ветерок выпрыгнул наружу, поюлил около коленок и побежал по краешку травы.
— Куда ты? — слабо крикнула вслед, но тут же приковалась взглядом к маленькому самшитовому деревцу неподалеку. Деревце, хотя вокруг все было тихо, ходило ходуном: тряслись жилистые столетние ветки, раскачивались невзрачные цветочки, даже корешки, разрыхлив землю, тоже подрагивали… Лиданька, крадучись, подползла поближе, сорвала цветочек и принялась рассматривать. Он все еще дрожал. Была это предсмертная дрожь или что другое — такими вопросами Лиданька не мучалась, а просто наблюдала, как пыльца, под действием какой-то невидимой силы, стягивается с лепестков к центру, к крошечному пестику и исчезает, поглощенная им. Лиданька представила, что точно таким образом засасывала она своим нутром, что ни попадя. Миллиарды маленьких жизней потонули в ней, как в бездонной бочке, не оставив даже воспоминаний о себе. Ей стало весело при этой мысли. В своей обители она была властна карать или миловать. Она предпочитала карать. «Так этим уродливым, ненавистным тварям и надо!» Смутно, неприязненно припомнился Толик. «Толик — это ошибка, просчет, разрушитель магического тела. Разве он служил единению, разве с его рождением познала она истинную цену жизни, напротив, расщепив ее на мелкие кусочки, не оставил даже надежды на восстановление». Она вспомнила, как он эгоистично и вредно пихался ножками изнутри, как саднило тело от жуткой, непреходяшей боли, как ночами нашептывала страстные, лишенные всякого смысла, речи: «Только живи!» Сравнила с наполненностью дерзким ветром, легким и сильным, словно гимн, что принес воспоминания о пьяных, юношеских клятвах разжигать вечный Огонь в мужчинах.
— Дура, дура! — закричала Лиданька, и, отбросив цветок, обратилась к деревцу. Кривой высохший ствол походил на змею, прокладывающую путь к опасному месту. В приморском городке, шатаясь по рынку, Лиданька встречала много побрякушек, сделанных из самшита: браслеты, кольца, цепи, колье, амулеты, маленькие шкатулки. Они пользовались большим спросом еще и потому, что долго хранили запах дерева, естественный, кружащий голову. «Матку в цельности сохранить или кого отвадить, на все гожи», — орали бабки, но Лиданька только отмахивалась, сбитая с толку писательницей. Сейчас, приглядываясь к дереву, громко сокрушалась о растраченном впустую времени.
— Вот тебе неверные ориентиры, вот тебе чертовы писатели! Это ж надо!
Наплакавшись вдоволь в больнице, Мартина и домой приехала в слезах. Долго не могла взять себя в руки — все о чем мечтала до операции, казалось теперь идиотским и романтическим лепетом.
— Отрезала грудь — и любовь зазвучала ярче, — дразнила себя перед зеркалом, — поистине надо иметь слоновьи уши, чтобы услышать ее звучание! Толик не музыкален, а переводить смешно — трам-там-там-трам-там-там.
Немного успокоившись, Мартина выбралась на улицу, прошлась по двору туда-сюда, в стеклах первых этажей проплыла ее плоская фигура. Близился погожий томительный вечер. На автобусной остановке начала было разговор с двумя тетками, но те посмотрели сквозь и ничего не ответили. В центре, на Тверском, было много народа. Мартина присела на лавку, наблюдая пеструю, со вкусом одетую публику. Беззаботность, царящая вокруг, обескуражили ее. Никто, казалось, не думал ни о чем таком, что сообщило бы печаль лицам или придавило летящие походки.
— Через пятнадцать минут начинаем, — вдруг закричал молодой парень на соседней лавке, подскочил на сиденье и огляделся по сторонам, — блокируй дорожку!
Вдоль аллеи побежали какие-то люди, останавливая прохожих, и те послушно ступали на траву, в сторонку. Вокруг Мартины образовался кружок, и она нечаянно стала его центром. Сквозь ряды протолкнулся толстенький активист с мегафоном и заорал.
