Владимир Козлов - Политика
На Каширской седой бородатый дед выходит, и я сажусь на его место – прямо напротив девки. Она открывает глаза, смотрит перед собой, наклоняется и начинает тошнить. Несколько капель блевоты попадают на размазанные по лицу волосы. Тетка рядом с ней вскакивает и отходит подальше. Девка перестает тошнить, вытаскивает из кармана косухи смятый платок, вытирается. На полу у ее ног красноватая лужа блевоты, она топчется в ней своими «гриндерсами».
Домодедовская. Я поднимаюсь и трогаю ее за руку.
– Пошли.
– Куда?
– Домой.
– А какая это станция?
– Домодедовская. Пошли.
Я волоку ее по подземному переходу. Бабка продает семечки, поставив стакан на деревянный ящик из-под бананов.
Дома я сразу тащу ее в комнату, швыряю на кресло.
– Пить будем?
– Мне по хер.
– Ну, как хочешь.
Приношу из кухни водку, тарелку с нарезанными помидорами и огурцами – осталась от вчерашнего. Она спит, откинувшись на спинку кресла. Трясу ее за плечи – бесполезно. Наливаю себе рюмку, выпиваю.
Включаю ЭфЭм. «Наше радио». Я его ненавижу, но лень копаться в дисках, что-нибудь выбирать. Все уже переслушал по сто раз, все надоело.
Я расстегиваю пуговицу и молнию на ее джинсах, лезу в трусы. Тампон. Shit! Можно, конечно, вытащить его и устроить кровавую оргию, но сегодня нет настроения.
Я перетаскиваю ее на диван, сам сажусь рядом – чтобы дотягиваться до бутылки и рюмки. Беру пульт, включаю MTV без звука – не потому, что боюсь ее разбудить, а потому что от их песен меня тошнит. Наливаю водки.
Просыпаюсь в одежде. Она копается ящиках письменного стола – ищет money. Пускай. Я знаю про такую фишку, и всегда закрываю квартиру изнутри, а ключ прячу.
– Доброе утро.
Она оборачивается.
– Доброе утро.
– В рот возьмешь?
– Нет. Давай так.
– Тебе ж нельзя.
– Уже можно.
– Ладно, только надень сначала косуху.
– Зачем?
– Так просто.
– Ну, как хочешь.
* * *Играет «Гражданская оборона». Мы пьем пиво,
Она лазит по моим полкам с дисками.
– У тебя столько «Гражданки» – охереть. Я не знала, что такие, как ты, ее слушают.
– Какие такие?
– Ну, как бы старые.
– Это все херня – старые, молодые.
– Ну, вообще да. Только непривычно как-то. А на концерты «Гражданки» ты тоже их ходишь?
– Не-а, уже лет десять, как не хожу.
– А мы вот недавно были с девчонкой в «Улан-Баторе». Классно было, просто супер. Хотели потом к ним в гримерку зайти, но охранники не пустили.
– А зачем в гримерку?
– Ну, не знаю… Поговорить.
– Про что?
– Не знаю.
– А ты бы еблась с Летовым?
– А почему такой вопрос?
– Обычный вопрос. Еблась бы или нет?
– Спрашиваешь всякую херню.
– А сосала бы у него?
– Хватит, задрал меня своими вопросами. Дай лучше диск переписать – «Звездопад».
– Не дам. Я диски из дома не выношу. Если хочешь, приноси кассету – запишу.
– Ага.
Она одевается в прихожей.
– Оставишь телефон?
– Говорю же, нет у меня телефона. Живу в общаге. Сама позвоню, если захочу.
– А если не захочу?
– То не позвоню.
– Ну, ладно.
– Пока.
Дверь захлопывается.
Я иду на кухню. На Каширке – пробка. Троллейбусы, фуры, мерседесы.
Я зажигаю газ и ставлю чайник.
Ламбада[19]
Богачев, институтский комсорг, нажимает на кнопку «play» магнитофона «Toshiba». Играет Ламбада. Катя встает и, покачивая бюстом, начинает танцевать. Она, как и я, учится на «технологии материалов», только на курс старше: перешла на третий. Кроме нее и меня, на поездку в Германию претендуют одногруппница Кати Ирка Давыдова и парень со «сварочного производства» – его фамилию я не знаю. Нас рекомендовали преподаватели немецкого – мы единственные, кто что-то учил, остальные просто балдели. Богачев сказал, что канцлер Коль лично пообещал Горбачеву каждый месяц приглашать пятьсот человек в Германию – возраст от шестнадцати до двадцати пяти, – и мы будем первой такой группой: по пятьдесят человек от каждой республики, десять от нашей области.
Катя приближается к Богачеву и руками манит его: встань и потанцуй со мной. Тот кладет ей руки на пояс, и они движутся взад-вперед по красной дорожке секретарского кабинета. Ламбада заканчивается, следующая песня на кассете – «Есаул» Газманова.
Богачев уменьшает звук почти до нуля, садится за свой стол.
– Все, теперь – рекомендации, а то в райкоме приколупаются – и ни в какую Германию не попадете. Обидно будет, да?
* * *Вокруг большого стола сидят все пятьдесят человек белорусской группы, в том числе я, Катя и Ирка. Парня со «сварки» не взяли – оказалось, что у него в Германии работает папа, и он там был уже несколько раз.
Второй секретарь комитета комсомола БССР обводит нас взглядом, начинает говорить:
– В общем, я без предисловий. Главное – шарить в немецком. Кто не шарит – купите какой-нибудь разговорник, а то самим будет хуже потом. Помню, ездил когда-то давно, еще в институте, в Англию. А я в школе испанский учил и в английском не шарил вообще. И со мной парень один поселился – сказал, что знает английский нормально. Оказалось – не знал ни фига. «Рашен, рашен» – и все. Приходит хозяйка, говорит, что обедать пора – а мы вообще не врубаемся, что она хочет. Это первый момент. Второй – насчет подарков. Сами ничего не просите. Все вам подарят – джинсы, кроссовки там, прочую дребедень. Но просить ничего не надо. Семьи должны быть нормальные, за этим там строгий контроль. Правда, проколы случаются. У нас ездила группа в прошлом году – там был такой Саша, тихий парень, спокойный. И попал он к какой-то немке религиозной. Она его в церковь водила все время, а когда уезжать – всем другим джинсы подарили, плеер кому-то, магнитофон, а она ему – пачку печенья. Ну, все конечно, с пониманием отнеслись, поделились, кто чем мог.
И третий момент. Вас там будут расспрашивать, ясное дело, про то, что у нас происходит, как люди живут, и тэ дэ, и тэ пэ. Так вот, чтоб глупости не говорили, вроде того, что ездите в Минск за колбасой и так далее. Все понятно? Сопровождать вас будет Петренко Игорь Сергеевич, прошу любить и жаловать.
Бородатый дядька встает, кивает.
– Только будет он без бороды – как на фото в загранпаспорте. Ну, удачно вам съездить.
* * *Самолет снижается. Видны домики, крытые черепицей, едущие по автобану машины. Все – маленькое, как игрушечное. Оля, не отрываясь, смотрит в окно. Я, чтобы больше увидеть, прижимаюсь к ней слишком близко. Она не обращает внимания.
Оля учится на филфаке нашего пединститута, старше меня на год. Я приметил ее еще в Минске, когда она старалась отколоться от могилевской группы, показать, что не с ними. Я ее понимаю – слишком много колхозников и идиотов.
* * *Автобус везет нас в Гамбург на мюзикл «Кэтс». С некоторыми едут «гостевые родители», моя Дорис и Олин Хельмут. Мы с Олей сидим на одном сиденье, Хельмут и Дорис – тоже вместе, через проход.
В начале салона Катя развлекает народ:
– А теперь я исполню вам песню голосом нэпманской шлюхи…
Она начинает пытаться петь. Хельмут, наклонившись к нам с Олей, что-то говорит. С небольшой задержкой я понимаю:
– Эта девушка что, пьяна?
Оля пожимает плечами и улыбается. Она говорила, что Хельмут – хороший семьянин и отец, что они втроем, с его трехлетним сыном играют во всякие игры.
* * *Возвращаемся из Гамбурга. «Кэтс» не произвел на меня впечатления вообще. Дядьки и тетки в кошачьих шкурах танцевали и пели на непонятном немецком, было похоже на советские мюзиклы по телевизору. А Оле понравилось, она даже подходила в антракте к сцене, где актеры давали автографы, и главный кот расписался ей на билете.
За окнами куски леса чередуются с одинокими домами. Выезжаем на равнину. На небе – почти полная луна и клочья серых облаков.
Оля говорит:
– Представь себе, что все это происходит много лет назад, и где-то там, за теми холмами, живут первобытные люди, которые охотятся на мамонтов…
Это первая глупость, которую она говорит за все время поездки. Я не слушаю, просто смотрю в окно. По другой стороне автобана, двигаясь нам навстречу, пролетают машины с зажженными фарами.
Оля трогает мою руку, медленно проводит по ней своей ладонью, потом берет средний палец и начинает сжимать. Я придвигаюсь поближе, тянусь губами к ее лицу. Она отстраняется.
– Я не хочу здесь, при всех…
– Ну а где?
– Не знаю.
Она пожимает плечами.
– Придумай что-нибудь.
* * *Постучавшись, Дорис заходит в комнату.
– Вова, тебя к телефону.
Я подхожу к аппарату в прихожей.
– Алло?
– Алло. Это Оля. Мне надо поговорить. Срочно. Сможешь выйти сейчас?
– Да, конечно.
– Это буквально на полчаса. Еще успеешь собраться. На площади возле ратуши, хорошо?
– Хорошо.
На площади – овощной рынок. Немецкие крестьяне, стоя в кузовах своих грузовиков, продают зелень, картошку и помидоры. Ночью резко похолодало, у меня мерзнут уши.
