Юрий Медведь - Исповедь добровольного импотента
— Начало всех великих действий и мыслей ничтожно.
— Красиво, — воодушевился Паша. — Откуда это, что-то не припомню?
— Из далекого прошлого. Будем.
Выпили, полакомились дольками.
— В принципе, я приветствую происходящие в стране изменения, — означил тему разговора Паша, не спеша закурил и развил:
— У людей появились возможности представлять из себя то, что они представляют в действительности, а порой даже и больше, чего раньше они и представить-то себе не могли!
— Это точно, — я тоже тихонько приветствовал назревавшие во мне перемены в связи с выпитым выше.
— Но в силу нашей, прямо скажем, гипертрофированной совковости, возникают ряд факторов нежелательного толка.
Паша весь напрягся и запылил далее:
— Но не беря во внимание коих нельзя чувствовать себя более менее комфортно..
— Покури, — кивнул я на потухшую сигарету.
Паша затянулся два раза подряд и радостно выкрикнул:
— Отсюда возникает щель!
Вот про щель мне понравилось. Орошенная почва души зазеленела молодыми всходами.
— Узкая щель! — удобрил их Паша уместным прилагательным.
Я потянулся к бутылке.
— В которую, не каждому дано протиснуться…
Рука моя слегка дрогнула.
— Но как говорится, хочешь быть счастливым — будь им! — выправился Паша.
— И будем! — возрадовался я за нас обоих и протянул причитавшиеся собутыльнику 150.
Выпили. Закусили. Паша сплюнул косточку и…
— Подожди… О чем это, бишь, я?
— О щели. Узкой, но желанной, — азартно потирая зазудевшие уши, помог я другу.
Новая ипостась вступала в свои права, перекраивая меня на свой манер. Свежий источник мыслей зажурчал переливчатыми мелодиями в произвольном и весьма изощренном ритме. Взгляд обрел разящую динамичность и, в сочетании с резвой посадкой головы, обеспечивал мне великолепный обзор. Я стал вглядываться в разбегающиеся в разные стороны тропинки парка: нет ли там чего привлекательного?
— Так я вот к чему, собственно, — наконец ухватил Паша, то и дело ускользающую нить разговора. — Чтобы протиснуться и не остаться за бортом, приходится преодолевать разного толка комплексы… Кои возникли в процессе нашего, так сказать, совдеповского воспитания… Или просто — есть следствие общенационального слабоумия, что, естественно обидно. Ведь, порой, как подумаешь: «Ебическая сила! Ну, это же так элементарно!» Вот, к примеру, работаю я на итальянскую фирму. Казалось бы, чего здесь предосудительного? Ан нет! Как же!? — Я русский интеллигент, может, конечно, я и не являюсь таковым, но тем не менее, с чего это я буду горбатиться на какого-то итальяшку?! «Макаронника!» — как говорят американы, фак ю эс! И всякое в таком роде.
Я не справляся с каверзами и хитросплетениями пашиной речи и просто любовался человеком, который самозабвенно барахтался в клубах собственного словесного бреда. А клубы сгущялись. Паша усердствовал:
— И вдруг на определенном этапе я понимаю: «Паша, в конце-то концов! Человек дает тебе более или менее стабильный заработок, плюс перспективы на будущее, ну, и хуй ты с ним! Да пусть он хоть трижды жидяра или монгол! Ну, вот ты, как здравомыслящий человек, скажи мне, разве это имеет какую-нибудь самоценность?!
Я крепко обнял близкого мне русского человека и сообщил, что ухожу подыскивать себе щель, ибо только она имеет во Вселенной несомненную ценность.
Паша огорчился. Ему хотелось еще побеседовать о свой, уже обжитой щелке. Может быть снискать ей одобрение, добиться уважения к ней, придать статус исторической необходимости. Вот ведь человек! — Не хватает ему одного оклада!
— Да, кстати, тут Камиль объявился, просил тебя позвонить, — брезгливо сообщил Паша напоследок.
И это действительно было кстати. Это была прямая удача. Божий промысел! Верные деньги!
«О, неужели же и я обрету сегодня свою щель?! Свое бомбоубежище! Свою усыпальницу! И проскользну туда! И протиснусь! И укроюсь от всего этого бреда! Аминь! Аминь! Аминь!» — вот так молился я украдкой, обговаривая с Камилем по телефону-автомату место нашей встречи.
8
Камиль — лицо кавказкой национальности. Я часто всматривался в этот острый лик. Наблюдал при различном освещении, подходил с разных сторон. Но всегда видел одну и ту же картину:
Древние горы хранят молчание. Над отуманенными вершинами парит орел. На дне скалистой расщелины блестит лента быстроструйной реки. Но шум ее вод растворяется в высоте полета. Орлиный взор строг и хладен. И вдруг птица складывает крылья и опрокидывается в отвесное пике. Лента реки стремительно надвигается. Вот уже различимы ее бурлящие пороги, сквозь свист полета прорывается рев потока и, похоже, что-то живое, копошащееся меж камней, выступает на передний план. О, это трудится усердный грызун! Он изловчился и теперь, трепеща от вожделения, тащит в укромный уголок свою добычу — огромную рыбину, задыхающуюся, и пучеглазую от удивления.
Но грозная тень разом накрывает и добычу, и добытчика.
Удар!
И мощные крылья увлекают в высь лакомый кусище.
— Игорь, брат мой! Как я рад тебя видеть!
Я отдаюсь в душистые объятия и прижимаюсь к жесткой щеке. Так положено предками. Брат приветствует брата. На мгновение я замираю от наплыва священного трепета, вызванного исполнением ритуала. Где-то высоко над нами, из небытия звучит мужественное многоголосие.
— Клянусь мамой, сегодня у меня счастливый день! И я все сделаю, чтобы и ты не скучал, — говорит Камиль и извлекает из сумки 750 «Посольской». — А деньги будут завтра, клянусь мамой!
Да будет так, брат мой. Завтра, это не вечность. Тем более, что сегодня нам есть чем заняться. Наливай!
Мы взяли в руки по 50, и Камиль сказал тост. Я не запомнил всей истории, но мораль врезалась в память:
— Так выпьем же за дружбу мужчин, которая настолько же самоотверженна и постоянна, на сколько эгоистична и переменчива женская любовь!
С такой высокой эмоциональной ноты начали мы разговор.
Скоро выяснилось, что Камиль в бегах. Влип в большую лажу. Естественно, его подставили.
С каждыми последующими 50, мне становилось все труднее удерживаться в канве повествования. Факты ускользали, персонажи множились, подобно инфекционным микробам, мотивы исчезали в глубинах подсознания, но сердце чувствовало — Камиль не виноват!
Да, он вышиб дверь ногой! Да, ударом кулака сломал бывшей своей жене челюсть! Да, все это происходила в детской школе искусств! Но он же этого не хотел! Он до последнего боролся за шанс, который сам же и предоставил некогда горячо любимой женщине. А она(неблагодарная) снюхалась с ментами. Она(сучка) на него капнула, и менты(козлы) на него наехали. Но они(весь подлый альянс) не на того напали. Они(слабаки) просчитались. Он(по кодексу чести) их сделал. По очереди. По одному. Но теперь ему одна дорога — в Чечьню. И если я, в сущности его брат, пожелаю, он возьмет меня с собой.
Отложив бутерброд, я сделал встречное предложение — уехать в Америку, где процветает интернационализм. Камиль полистал свой ежедневник, сделал пару заметок и пообещал на неделе опустить двух хохлов тонны на три «баков» и купить нам два билета в бизнес-классе до Нью-Йорка. Мы обнялись и поцеловались.
Когда «Посольская» последний раз склонилась к нашим стаканчиками, на город опустилась ночь, и пошел дождь. Мы осушили посошок и тронулись в путь. Камиль размашисто шагал чуть впереди, я болтался в его фарватере. Пронизав несколько проходных дворов и облегчившись под журчание водосточных труб, мы оказались на Невском проспекте.
— Места-то какие, гоголевские! — воскликнул Камиль, звеня шпорами и поигрывая эполетами. Я хихикнул и распушил фалды суртучка. Но…
Девушки отгораживались от нас зонтиками и, мелькая коленками, ускользали.
На полном ходу мы врезались в скопище тротуарных художников и заплутали среди шаржей, портретов, акварельных пейзажев, масляных натюрмотов, пастельных лубков.
— Камиль! — завопил я, оказавшись один на один с розовой темперной бабой. Исполинша полоскала свои розовые ноги в зеленой шайке с желтой водой и показывала мне черный змеиный язык. Появился Камиль и оттащил меня на безопасное расстояние. Выяснилось, что он уже сторговался на пару косячков анаши. Вручив мне свою сумку, мой брат исчез с подозрительным курьером.
В ожидании я облюбовал себе одинокую женщину под огромном красным беретом, что курила сигарету с длинного мундштука. Я встал к ней поближе и мысленно раздел. «И дряблая плоть взыграет, вздернутая безотчетной страстью!» — ретиво помыслил я и придвинулся вплотную. Но разговор завяз после пары-тройки фраз. Я поднажал, и эта выдохшаяся самка послала меня туда, куда я стремлюсь всю свою сознательную жизнь. Я было двинулся в путь… Бабенка завизжала и вцепилась в мою шевелюру. Возникший из ночи Камиль, отбросил тявкающую гиену в лужу.
