Алекс Тарн - В поисках утраченного героя
Борис зашуршал бумажками.
— Не трудитесь, — остановил его я. — Дело не в деньгах.
— А в чем же? Я не намере…
— Вот что, Борис, — мне удалось перебить его тираду аккурат на взлете, что крайне важно в такого рода разговорах. — Мы с вами это еще обсудим. Не прощаюсь.
Так, не прощаясь, я и повесил трубку — обещанное исполни. У меня не оставалось никаких сомнений, что Шохат вернется. Мы встречались всего два-три раза, но этот весьма распространенный человеческий тип знаком мне достаточно хорошо, чтобы уверенно прогнозировать его поведение. Слабых людей часто именуют бесхарактерными, что в корне неправильно. Причина их слабости не в отсутствии характера, а напротив — в наличии нескольких характеров, каждый из которых тянет в свою сторону и в итоге мешает всем остальным.
Любопытно, что в умозрительных вопросах, не требующих вмешательства личности, такой человек, как правило, уперт до невозможности, компенсируя тем самым свою поведенческую нерешительность. Если уж он решит, что дважды два — пять, то его не переубедит ни ученый совет Гарварда, ни коллегия священной инквизиции. Зато простой житейский контакт с такими людьми сводится всего лишь к поиску союзника внутри осажденной крепости. Найди в ней среди множества характеров свой, союзный — и ворота сами распахнутся перед твоими колесницами.
Подождите… я сказал, что этот тип весьма распространен? Гм… извините, вынужден поправиться: он весьма распространен конкретно в России, а в остальном, нормальном мире встречается далеко не столь часто. Зато там, в стране, где черт догадал меня родиться, таким людям даже придумали специальное название — «интеллигенты». Я не раз наблюдал, как переводчики удрученно вздыхают, сталкиваясь с этим словом — обманчиво ясным, если судить по корню, от которого оно образовано.
Но в том-то и дело, что ясность эта врет, причем врет нагло, в глаза: интеллигент вовсе не обязательно отличается интеллектом. Чаще всего он скорее глуп, чем умен, ибо, как уже отмечалось, склонен к ослиной компенсации, мешающей нормальному ходу мышления. Он обладает многими характерами — это да, но интеллектом — далеко не всегда. Отчего же, спросите вы, его назвали именно «интеллигент», а не, скажем, «полихаракт»? Остается только догадываться… Думаю, это просто самоназвание — в корне неверное, но прижившееся: как я уже заметил, интеллигенты не особенно умны, беспринципны в поступках, зато чудовищно упрямы во всем, что касается терминологии.
Понятия не имею, как мой сосед по самарийскому поселению Борис Шохат, в относительно раннем возрасте вывезенный из всемирной кузницы интеллигентов, ухитрился вырасти в столь типичного представителя вышеописанной породы. Видимо, родители постарались, воспитали. Не может же быть, чтобы подобная пакость передавалась с генами, по наследству?!
Об этом я думал вечером, спустя несколько часов после нашей телефонной беседы, когда направлялся к Борису для разговора, в котором все выглядело предрешенным, за исключением разве что протяженности. Он открыл дверь, увидел меня, и в лице его что-то дрогнуло.
— Карп? Зачем вы…
— Странный прием, Боря, — улыбнулся я. — Ты всех соседей так встречаешь? Знаешь, лучше измени вопрос. С «зачем пришел» на «какого черта приперся». Так будет намного приветливее. Зайти-то дашь? А то дождик…
Шохат неохотно посторонился, пропуская меня в дом. Я сел в кресло перед выключенным телевизором. На диване ты всегда с кем-то, даже если сидишь на нем в одиночку, зато кресло — явная претензия на царство, особенно если оно единственное в комнате. Борис остановился передо мной.
— Вот, попрощаться пришел, — я похлопал по мягким подлокотникам.
— Ты уезжаешь? — с заметным облегчением сказал он, принимая мой тон и санкционируя тем самым переход на «ты».
Эта первая быстрая подвижка предвещала блицкриг.
— Нет, — рассмеялся я. — По телефону мы не попрощались, помнишь? Нехорошо, надо исправить. Ты садись, в ногах правды нет.
Борис неловко примостился на краешке дивана. Растрепанный и небритый, словно только из постели, он казался гостем в собственном доме. На лице его отражалась ожесточенная внутренняя борьба: наиболее разумный голос, требующий немедленно выгнать меня ко всем чертям, успешно заглушался нестройным гамом противодействующих мнений. У бедняги просто не оставалось ни времени, ни сил на анализ моих нехитрых маневров.
— Мы ведь уже обсудили… — он вяло взмахнул рукой.
— Кончай, Боря, — перебил его я. — Ты не хуже меня знаешь…
Я не особо утруждал себя выбором аргументов. На этом этапе главную работу за меня совершали невидимые союзники внутри мятущейся интеллигентской души, бьющейся в груди Бориса, как в тесной печурке огонь. Мне лишь оставалось подкидывать дровишки в эту нелепую топку, изрекая банальности об уважении к старости, трудностях абсорбции, испытаниях, выпавших на долю наших дедов, проекции прошлого в настоящее и так далее в том же духе. Шохат слушал, кивая все беспомощней. По плану все должен был решить заранее заготовленный финальный аккорд. Неожиданно оборвав свою тираду на полуслове, я принялся смущенно тереть лоб, как человек, которому только сейчас пришло в голову нечто, уже давно очевидное всем окружающим.
— Ах ты… как это я сразу не догадался… — я искоса взглянул на удивленное лицо Бориса и тут же отвел глаза. — Что ж ты сразу не объяснил, Боря?.. Хотя я понимаю, неудобно… Но я согласен, конечно. Конечно.
— Согласен? С чем? — вопросил он, выпучив глаза.
— Добавить тебе денег. Дело ведь просто в деньгах, не так ли?
Это был нокаутирующий удар наотмашь, под дых. Борис отреагировал соответственно: побелел, задохнулся, помолчал, хватая открытым ртом воздух, затем покраснел и издал несколько междометий, сигнализируя о частичном возврате речи. Я терпеливо ждал продолжения. Сейчас он скажет с оттенком безграничного возмущения: «Как ты мог подумать? При чем тут деньги? Да если хочешь знать, я готов…» — и далее по нотам этой вечной, заученной вхрусть интеллигентской сонаты. После чего, поплакав друг у друга на плече, мы назначим дату его следующей встречи с папашей и разойдемся, утирая слезы. Брось, Александр Герцович, на улице темно…
— Как ты мог… — тоненько начал Шохат, но его снова перебили, причем на этот раз — не я.
— А что, интересное предложение, — произнес задорный женский голос. — Сколько конкретно вы собираетесь добавить?
Я обернулся и сразу понял, что плану моему каюк. Сзади на ступеньках лестницы сидела молодая женщина в джинсах и большом не по размеру свитере, явно с борисова плеча.
Судя по состоянию ее прически и общему облику, она вылезла из постели не раньше четверти часа тому назад. Проблема заключалась в том, что большую часть этого времени женщина провела здесь, за моей спиной, и несомненно слышала все. А насмешливая улыбка и выбранный для вмешательства момент не оставляли никаких сомнений в совершенно ином уровне противостояния, чем тот, на который я рассчитывал, отправляясь к Шохату. Было от чего приуныть…
Борис же, напротив, просиял.
— Познакомьтесь… — он протянул руку, и женщина снизошла в гостиную царственной поступью командующего парадом. — Это Карп, мой сосед… — помнишь, сын стари… сын Эмиля Иосифовича Когана? Вот. Карп. А это — Лена Малевич, моя подруга…
Последние два слова Шохат произнес с несколько вопросительной интонацией, свидетельствующей о том, что указанный статус еще не вполне утвержден — видимо, за недавностью. Лена дважды кивнула, поставив тем самым утверждающие резолюции и на «моя», и на «подруга», отчего Борис просиял дополнительно. Я поднялся с кресла, как свергнутый самодержец с трона, и уныло пожал протянутую ладошку. Плохи мои дела…
— Так что вы говорили про добавку? — напомнила Лена.
— Леночка, разве в этом… — неуверенно вступил Борис, но тут же умолк, повинуясь ее короткому взгляду.
Сколько бы характеров ни вмещала его сложная интеллигентская душа, в тот вечер все они подчинялись стоявшей передо мной женщине. Решение зависело от нее, лишь от нее. Вот только собирается ли она торговаться всерьез или просто хочет отплатить мне за манипуляцию ее беззащитным приятелем? Я пожал плечами.
— Ну, не знаю… Может, двадцать процентов?
Пока я говорил, она, улыбаясь, смотрела на меня, и выражение ее лица неуловимо менялось с каждым моим словом или даже слогом, как будто лицо — это пруд, а слова — листья, падающие на его поверхность и добавляющие всей картине не столь существенные, но заметные внимательному глазу новые пятнышки, тени и штрихи. В этом калейдоскопе быстро сменяющихся реакции невозможно было разглядеть что-либо определенное. Поняв это, я достал из своего арсенала полезный в таких случаях покер-фейс, и физиономия Лены тут же ответно застыла отражением моей неподвижной маски. Потом она отвернулась, но явно не потому, что не могла выдержать моего стеклянного взгляда — просто ей наскучило, вот и все.
