Давид Фонкинос - Воспоминания
— М-м-м… Знаете ли, у меня довольно сложная ситуация. Поэтому я рискнул снова вас потревожить… Видите ли, я ищу свою бабушку…
— …
— Вот… у меня здесь ее фотография… Взгляните, пожалуйста, на всякий случай…
Она взяла в руки мое объявление и тотчас заявила:
— Да-да. Я ее видела, она вчера заходила. Очень симпатичная женщина.
— Что?!
— Что-что?
— Так вы ее видели?
— Ну да, я же вам говорю. Я половину времени работаю здесь, половину — в мэрии. Она хотела узнать, сохранились ли архивы ее школы. Ведь она, кажется, жила здесь в тридцатые годы, верно? Это она?
— Э-э-э… да… А она не сказала вам, где остановилась?
— В отеле «У скал». Дайте план, я вам отмечу.
Я вышел совершенно потрясенный. Мое расследование длилось не более пяти минут, и вот я уже знаю, где бабушка. Как-то все слишком просто разрешилось. Так не бывает. Невозможно разгадать загадку таким образом. Даже неинтересно. Наверняка еще будет какая-нибудь накладка, возникнут новые препятствия. Я не утолил страсти к приключениям и был разочарован. Я думал, что буду расспрашивать, вынюхивать, выслеживать, превращусь в этакого супергероя — и вот те на, не успел задать вопрос, как сразу получил ответ. А может, у меня просто талант?
Я вернулся в машину. Проехав пару улиц, припарковался у отеля. Это было довольно скромное строение, не лишенное, однако, своеобразной прелести. За ним, метрах в пятидесяти, действительно обрывались в море скалы. Дежурный на рецепции спросил, что мне угодно.
— Я ищу свою бабушку.
— Она в ресторане.
Так и сказал, будто речь шла о чем-то обыденном. Надо заметить, что время года было в высшей степени нетуристическое, и бабушка была в гостинице единственным постояльцем. Я не мог прийти в себя от изумления: найти ее, задав всего лишь два вопроса! Я неслышно вошел в зал. В камине пылали поленья: кому-то пришла в голову счастливая мысль развести огонь, хотя на улице было вполне тепло. Чувствовалось во всем этом что-то английское. На камине стояли массивные часы, громко считавшие секунды и делавшие это с такой вызывающей уверенностью, точно работали для вечности: еще бы, они отмеряют время! В ресторане за столиком сидел единственный человек — и это была моя бабушка. Она сидела ко мне спиной и не видела меня. Пила чай. Мне стало стыдно за свое разочарование. Как же я был рад ее видеть! Не просто рад. Я был невероятно счастлив, сердце мое ликовало оттого, что жизнь дарит нам иногда такие безумные, лучезарные моменты. Мне показалось, что это очень поэтично. Я неслышно подошел ближе. Но как отреагирует бабушка? Обрадуется ли она?
38 Воспоминание Клода ЛелушаСоздатель «Мужчины и женщины» часто вспоминал свой нелегкий дебют. Его первый фильм «Человеческая сущность» оказался провальным, на предварительном показе его освистали. Отец молодого режиссера присутствовал на этом коллективном линчевании и спустя несколько дней скончался. Он умер, не зная, что пройдет несколько лет и его сын, неожиданно и победоносно, завоюет «Золотую пальмовую ветвь» Каннского фестиваля. А для сына было ужасно, что отец перед смертью стал свидетелем его профессионального краха. Лелуш признается, что думал тогда о самоубийстве. Но это еще не все: фильм «Человеческая сущность» прославился в результате убийственной рецензии в «Кайе дю синема»: «Клод Лелуш — запомните хорошенько это имя, ибо вы никогда больше о нем не услышите!» Получается, надо помнить то, о чем следует забыть. На мой взгляд, это редчайший случай воспоминания наоборот.
39Ну вот. Она обняла меня и тихонько шепнула: «Молодец!» Похоже, она не отдавала себе отчета в серьезности ситуации: вела себя как маленькая девочка, решившая поиграть в прятки, и теперь хвалила меня за то, что я все-таки ее нашел. Бабушка улыбалась мне с обворожительным лукавством. Ее лицо изменилось. Эта эскапада сделала его моложе по меньшей мере лет на десять. Но в какой-то момент мне все же пришлось сказать, что мы очень из-за нее волновались.
— Да вы бы меня не отпустили, — заметила она. И была права.
— Но ведь мы могли бы поехать вместе. Это было бы куда разумней, чем сбежать тайком, никому ничего не сказав.
— Мне хотелось сделать это самой… Понимаешь? Я больше не в состоянии терпеть, когда все решения принимаются за меня. Мне нужно хоть немножко независимости.
— Ты поступила в высшей степени независимо. Подумать только, как давно ты все это замыслила..
— Я хотела тебе сказать… Но ведь твой отец начал бы волноваться, впал бы в панику, и ты не смог бы сохранить все в секрете.
— Это точно. Не смог бы. Да и сейчас не смогу.
— Ты собираешься ему позвонить?
— Конечно. Я должен их успокоить.
— Ну хорошо. Успокой. Только я хочу побыть здесь еще несколько дней. Мне нужно кое-что сделать. Судя по всему, эти места я вижу в последний раз, так что давай не будем спешить… Пожалуйста.
Бабушка часто прикидывалась легкомысленной; когда же она внезапно переходила на серьезный тон, это всякий раз оказывалось для меня неожиданностью. Сейчас она была необыкновенно серьезна.
Я позвонил отцу, чтобы развеять его страхи. Он повторил несколько раз: «Невероятно, ты уже нашел ее… Просто невероятно…» Он явно мечтал, чтобы все жизненные неурядицы решались так же просто, как по мановению волшебной палочки. Он несколько раз повторил одну и ту же фразу — это значило, что он нервничает, что, видимо, мама ведет себя неадекватно. С ней не будет так просто, как с бабушкой: взять машину, поехать и найти. Их разделяли непреодолимые расстояния. Мама была во власти безумия, оно влекло ее за собой. Куда?
____________________ ЕЕ ИСТОРИЯ В МОЕЙ ИСТОРИИСитуация, в которой мы с бабушкой оказались, была из ряда вон выходящей, соответственно, и разговоры у нас были особенные. За ужином она принялась вспоминать детство, причем с массой новых подробностей. Впервые она так неторопливо рассказывала о себе. Воспоминания будто сами всплывали на поверхность, когда она очутилась в тех местах, где выросла. Раньше бабушка смущенно опускала какие-то моменты своего прошлого, теперь же дала себе волю. Я знал, какой трагедией обернулась для восьмилетней Денизы расставание со школой, но ничего не знал о том времени, которое предшествовало появлению в ее жизни моего деда. И вот наконец я смог полностью восстановить прерывистую нить семейной истории.
Американский кризис 1929 года и его последствия, несколько месяцев спустя накрывшие Европу, заставили семью сняться с насиженного места. Отец с матерью были вынуждены скитаться по разным городам и торговать скобяным товаром с лотка. Многие ремесленники в те годы расстались со своим жильем и лавкой; они сбились в бродячие сообщества и открывали то тут, то там передвижные базары. Бродячие торговцы жили как циркачи, с той лишь разницей, что дед торговал гвоздями, а не потешал народ клоунскими трюками. Вначале приходилось туго, так что порой даже питались похлебкой для бедных, но мало-помалу начали выкарабкиваться. Дениза помогала родителям и постепенно забывала счастливые времена своего детства. Отец покупал ей по книжке в месяц, и она читала и перечитывала ее по многу раз в ожидании появления следующей. Сидя в семейном фургончике, она воображала себя учительницей: давала задания ученикам и наказывала лентяев. Или была послушной ученицей, старательно исполнявшей указания преподавателя. Так что ее прошлое продолжалось, но в воображаемом мире. Мне очень нравится способность детей отгораживаться от несчастий фантазиями. Когда вырастаешь, прятаться в мечты уже не получается, и корабль трещит по всем швам.
Мало-помалу положение в стране стало выправляться. В тридцатые годы Франция даже пережила эйфорию первых оплачиваемых отпусков. Французы учились наслаждаться свободным временем и пытались привыкнуть к новой мысли, что можно жить иными ценностями, нежели труд. Собственно говоря, в истории кризисы всегда чередуются с периодами беспечности, и именно беспечность порождает кризисы. Лубочные картинки счастья, которые продавали французам, — чем не масс-маркетинг? — заслоняли нараставший кошмар. Мой прадед вкалывал не покладая рук, однако позволял себе в воскресные дни играть в карты, покуривая трубочку. Откуда ему было знать, что этот мирный период продлится недолго. В скором времени, не успев опомниться, он оказался в траншее, да еще в самой идиотской, какая только была в истории. Линия Мажино — вот символ беспечности тридцатых. Некоторые французы до сих пор дивятся, как можно было обогнуть эту линию обороны. Но ведь каждая линия обороны где-нибудь да кончается.
В течение многих месяцев девушка, в которую превратилась к тому времени моя бабушка, не получала от отца никаких известий. Вечера она проводила с матерью, слушая радио, ловя сводки, но никто ничего не знал о судьбе военнопленных. Если бы отец был убит в бою, им бы сообщили. Они жили теперь в Париже, на улице Паради[16]. Нарочно не придумаешь: в такой страшный период жить на улице с райским названием. У них была маленькая квартирка с крошечным балкончиком, откуда Дениза могла видеть немецких солдат, все прибывавших и прибывавших. Соседи и другие парижане, с которыми они общались, изумлялись тому, что в городе мало что меняется. Немцы, пожалуй, были даже вежливее французов, чтобы не сказать доброжелательней. Начался период коллаборационизма, но ни у кого и в мыслях не было делать из этого трагедию. Некоторые даже говорили, что война обернулась для Франции благом, потому что французы избавятся наконец, к тому же малой кровью, от всевозможных паразитов и инородцев. Да-да, согласитесь, мадам, в этом усатом диктаторе все же что-то есть.
