Пол Скотт - Жемчужина в короне
Допивайте-ка свой стакан — и пошли в дом, обедать.
* * *Есть в доме Макгрегора комната, где покойный сэр Нелло хранил сувениры, собранные за целую жизнь по сорочьей привычке хватать любой предмет, почему-либо привлекший его внимание. Среди самых страстных его увлечений, несомненно, были часы с кукушкой и дешевые, ярко раскрашенные кожаные изделия, по большей части оранжевые, какие покупают с лодок в Красном море, у входа в Суэцкий канал. Возможно, в кожаные изделия претворился мальчишеский интерес не столько к кошелькам, подушкам и сумкам, сколько к тем захватывающим минутам, когда корзина на сложном переплетении веревок поднималась для осмотра с прыгающего на волнах лодочного базара на высоченный, неподвижный, как скала, борт океанского парохода. Он, как видно, не мог удержаться от соблазна приобрести вознесшуюся на палубу добычу или от удовольствия посмотреть, как та же корзина, теперь уже легче перышка, уходит вниз пустая, нагруженная только монетами и бумажками, в которых он выразил свое понимание жестикуляции того человечка в феске и ночной рубахе, что с риском для жизни удерживал равновесие в лодчонке далеко внизу.
Теперь эти кошельки и подушки разбросаны по всей комнате в доме Макгрегора, высохшие и словно умершие, как водоросли, вынутые из родной стихии, однако пробуждающие у многоопытного путешественника память о запахах нефти и соленой воды, о слабом запахе гниения, что возникает вокруг большого корабля, едва он бросит якорь. Вся Индия словно тоже стала на якорь. Часы с кукушкой молчат — искусно сработанные рощи пылятся, укрывая под своей сенью два десятка испуганных птиц, ошалевших от долгой неволи и от ожидания — когда же их наконец заведут и дадут дохнуть свежего воздуха. Сэр Нелло, бывало, приводил в эту комнату гостей и развлекал их нестройным хором выпущенных на свободу пленниц, и леди Чаттерджи рассказывает, что это всегда напоминало ей кошмар, который мучил ее в Париже после посещения тамошнего морга в обществе влюбленного в нее студента-медика. По ее распоряжению кукушки еще при жизни сэра Нелло обычно сидели взаперти, а после его смерти и подавно скрыты от посторонних глаз. Просьба показать их в действии будет встречена холодно; вместо этого гостю предложат полюбоваться на чучело тигра, неподвижно крадущегося по деревянной подставке, или на слоновой кости модель памятника Альберту под стеклянным колпаком, играющему на механических цимбалах «Родина, милая родина», на раковины и камни с побережья Коннектикута, на бронзовую модель Эйфелевой башни и медальоны из киосков в соборе Парижской богоматери, от них так и веет холодом той коммерческой набожности, что наживается на туристах. Есть там и бумажные фонарики, унесенные из ресторана в Сингапуре в обмен на чек, которым сэр Нелло оплатил свое алчное восхищение и здоровый аппетит; и стоптанные сапоги какого-то монгольского купца, встреченного в Дарджилинге после перехода через Гималаи и включенного в орбиту ненасытных расспросов сэра Нелло. Там нет ни оружия, ни иллюминованных могольских рукописей, ни старинных украшений, ни исполинских попон, выкраденных из слоновьего стойла у какого-то раболепного обедневшего туземного князька, — нет ничего ценного, если только не определять этим словом реликвии одного чудака в представлении другого. Так, например, под стеклом хранится старая терновая трубка, которую когда-то набивали табаком и уминали крепкие, но уже дрожащие от старости пальцы сэра Генри Мэннерса, одно время губернатора той провинции, где в 1942 году Майапур сыграл свою историческую роль, но Мэннерс исчез еще за десять лет до того — сперва ушел в отставку и переселился в Кашмир, а потом его доконала любовь к кларету и к пребыванию на солнце, а также та болезнь, лечить которую и теперь еще умеют только в Париже, в Афинах и в Мексике, а он о ней никогда и не слышал, пока она сквозь стенки его кишечника не проникла в печень, и врачи назвали это раковой инвазией. А сэр Нелло умер почти тогда же, просто от разрыва сердца. Они были друзьями, и жены их были друзьями и оставались друзьями до самой смерти леди Мэннерс в 1948 году.
Из этого замечательного квартета — замечательного тем, что они преодолели тот небольшой барьер, что зовется цветом кожи, — одна только Лили Чаттерджи жива и может вспомнить по личным впечатлениям и спокойные, и бурные дни прошедших лет. Из остальных участников нет больше ни Рида, ни девушки, исчез и юный Кумар — наверно, опять сменил свое имя. Уайты, Поулсоны, Роналд Меррик — те затерялись, по крайней мере временно, в тумане времени или других занятий. Мисс Крейн себя сожгла. Все они — случайные жертвы на опасном пути колониальных вожделений. А вот музей способен приостановить неукротимый и мутный поток истории. Отсюда — дом Макгрегора.
— Когда я увидела Дафну в первый раз, — сказала леди Чаттерджи про ту девушку, племянницу леди Мэннерс, — она мне показалась… как бы это выразить, славной, но недалекой. Она была крупная и нескладная. Вечно роняла то одно, то другое.
В доме Макгрегора до сих пор живут слабые отзвуки, как от звона разбитого стекла, которое разбилось не сегодня и не по вине слуг. И у Лили Чаттерджи, и у ее внучатной племянницы Парвати поступь легкая, а слуги ходят босиком; чем же объяснить, что порой слышно, как по лестнице или по плитам внутреннего двора кто-то топает в крепких ботинках, если не тем, что мисс Мэннерс и сейчас еще здесь живет? Сквозь неумолчный плач летних дождей можно бывает различить пение, это не голос Парвати, и поет он не индийские песни, а современные, так что Дженет Макгрегор не могла их знать. Да и вообще воображение рисует нам Дженет как женщину молчаливую, молчавшую даже в конце, в окровавленном платье, перед лицом смерти. Чья это была кровь, ее младенца, ее мужа? А может быть, ее собственная? История не дает ответа на этот вопрос, даже не ставит его. Дженет Макгрегор — чисто семейный дух, незримая заметка на купчей дома, который перешел из европейских рук в индийские, когда сэр Нелло купил его в начале тридцатых годов по случаю своего возвращения в места, откуда был родом. Лили Чаттерджи была его второй женой, на пятнадцать лет его моложе. Детей он не имел ни от первого, ни от второго брака, чем, возможно, и объясняются часы с кукушкой. И сам он был у Лили вторым мужем. Первым был раджа, тот сломал шею, играя в поло. Тем, что этот спортсмен, наследник незыблемого престола, оставил ее бездетной, а затем и ее столь же бесплодным браком с Нелло объясняется, возможно, ее независимый ум, ее способность наводить критику и давать советы. Вдова князя, она была и княжеской дочерью. Образование получила сначала в Женеве, потом в Париже. Начитанность и светский опыт научили ее ценить здравый смысл выше сословных привилегий, и второй раз она выбрала себе в мужья человека, умевшего не только тратить, но и наживать деньги. Нашлись родичи (возможно, они живы и сейчас, но она о них не упоминает), которые перестали с ней разговаривать, после того как она, дочь раджпутов, вышла замуж за человека из касты вайшьев. Отец сэра Нелло был всего лишь стряпчим в суде.
А дед сэра Нелло и предки его деда, рассказывает она, были не более как средней руки купцы и мелкие помещики. Сам Нелло в свое время еще владел фамильными землями где-то около Танпура, но давно с ними расстался. Кажется, роздал их крестьянам. Так он мне говорил, но я подозреваю, что он начитался Толстого и все это выдумал. Он обожал «Воскресение». Он был очень впечатлительный и то, что производило на него впечатление, спешил претворить в жизнь. Мы, индийцы, частенько так поступаем. Нелло был потрясающий имитатор. Однажды на званом вечере он изобразил губернатора, Генри Мэннерса, и тот об этом прослышал. И вот, когда они встретились в следующий раз — а Нелло часто приглашали консультировать по вопросам индустриализации провинции, — так вот, при следующей их встрече Генри сказал: «Ну-ка, Чаттерджи, как это у вас получается?» И что вы думаете — Нелло не удержался и тут же его изобразил — такой у него был характер. Он любил играть перед публикой, способной судить о нем по самому высокому счету. С этого и началась их дружба, тогда-то Генри и подарил ему ту терновую трубку, которую вы видели в витрине. Генри сказал, что имитация у Нелло получится еще лучше, если во рту у него будет настоящая трубка, а не воображаемая. Это, конечно, было неверно, но Нелло притворился, что совершенно с ним согласен, а это тоже очень индийская черта — притвориться, лишь бы не обидеть человека. Нелло было даже неприятно держать трубку во рту. Он вообще не курил. И не пил. Да что там, он украдкой много в чем себе отказывал, потому, наверно, и нажил кучу денег. И религию он воспринимал не совсем всерьез. Помню, как-то он спросил меня: «Лили, что ты сделаешь, если я захочу стать „саньяси“?» Вы знаете, что это значит? Это когда человек отказывается от всего, что имеет… бросает дом и семью и уходит странствовать с посохом и миской для подаяния. А я ответила: «Что ж, Нелло, увяжусь за тобой следом». Так что больше мы этой темы не касались.
