Амир-Хосейн Фарди - Исмаил
Он прошел мимо будки стрелочника, миновал и десятиметровую улицу Саадат; двигался быстрее и быстрее, так быстро, что вдруг побежал. Безвольно и бесцельно он бежал, оставляя за спиной дома и фабрики. Мимо скотного двора, затем — мимо садов, в которых миндальные деревья в платьях из цветов вышли встречать весну, выглядывая из-за глиняных стен… Он оставил позади сады и достиг полей пшеницы и ячменя, которые тянулись вдаль, и ветер ходил по ним волнами. Зеленые волны образовывались от дуновений ветра: он сминал ряд за рядом нежные весенние побеги, и волны убегали вдаль, насколько хватало глаз. Солнце на востоке всходило высоко-высоко. За облаками открывалась синяя глубь неба. Исмаил обернулся и посмотрел назад. Он очень далеко отошел от города. Дома тонули в пелене дыма и пыли. Он не имел представления, сколько сейчас времени, понимал, что в банке ждут его и что клиенты спрашивают о нем… Но он продолжил свой путь. И солнце светило ему прямо в лицо.
В этом году дожди выпадали бессчетно, днем и ночью. Бурные потоки текли по крышам и улицам, обращая в бегство воробьев и голубей. Из водосточных труб били фонтаны. Вода устремлялась в арыки и торопливо бежала с возвышенностей в низины. Али-Индус, сверкая глазами, говорил: «Дожди об Индии напоминают, право-слово. Там дожди часто льют». И глаза его увлажнялись.
Несколько раз Исмаил во время дождя отправлялся на железную дорогу и без всякой цели ходил и бегал вдоль рельс. Направлялся он всегда на восток и доходил до стен вокзала, и вокзальные сторожа с подозрением смотрели на его мокрую фигуру, с которой капала вода. Очень быстро, однако, облака расступались, проглядывало солнце, и облака вовсе уходили. А через час опять небо затягивало, все покрывала тень, начинался дождь — потом опять небо расчищалось, появлялось солнце, все заливал свет — тотчас вспоминалось, что пришла весна, становилось тепло, все высыхало.
И душа Исмаила в эти дни была так же неспокойна, как погода, и так же бросалась из крайности в крайность. Однако в его любимых глазах теперь был покой, покой глубокий и теплый, а вместе с ним — нечто вроде влюбленности и немного горя. Эти глаза теперь блестели солнечно, и румянец появился на щеках, и это добавляло к ее красоте изящный стыд. Когда Исмаил ощущал это, он как бы покидал себя самого, словно ядерная частица выстреливала. Он становился единым с атомами неба. Он соединялся с солнцем. Он проникал в капилляры первых румяных цветков миндаля, встраивался в цепь перелетных журавлей и летел над чужими краями. А когда эти мгновения заканчивались, он видел себя на земле и вновь становился рядовым работником банка в филиале на десяти метровой улице Саадат, таким же, как другие.
Один за другим уходили последние дни года[15]. Зима выдыхалась, и теплая расслабляющая весна, словно мягкий невидимый туман, ложилась на поля и посевы. Быстрые ветра налетали на стволы сонных деревьев, встряхивали их замерзшие ветки и будили их. Весна была совсем рядом, позади вон того сухого куста, за той огораживающей сад стеной, позади той горы, на чьих могучих плечах и загривке лежал многослойный снег. Для Исмаила эта весна имела новый смысл. Она была непохожей на все прошлые, эта весна.
Начался последний календарный рабочий день года. Посетители перед окошками стояли в несколько рядов. С утра Исмаил не поднимал головы, писал и считал, и, как говорил Солеймани, внимательно проводил операции. Школы уже закрылись на каникулы, поэтому он знал, что никто на него теперь не посмотрит с той стороны улицы Саадат. Там сидела только старая нищенка и требовательно просила милостыню, а так как бурные дожди заставляли ее искать убежище под навесом, покидая свое обычное место, она была раздражена. Исмаилу не было дела до улицы, и он погрузился в ворох работы конца года. Последний рабочий день пришел исподволь. Исмаил был неспокоен: боялся, что день закончится, а от нее не будет вестей. Вот и полдень. Сердце его охватила тоска. Раздались звуки азана. Исмаил несколько раз вздохнул. Шел клиент за клиентом, с купюрами грязнюшими, ветхими, десятитумановыми и двадцатитумановыми, мятыми и влажными, отдающими запахами сырости, потных одеял и матрацев; со сберкнижками, сложенными вдвое, старыми и по большей части грязными. Уже и солнце начало опускаться. Скоро запрут дверь филиала, чтобы заняться подведением итогов года. Хедаяти говорил: «Это называется «подбить итог», с одной стороны баланса — год работы, с другой — эта чертова штука, она побольнее аппендицита!» А для Исмаила больнее всего были эти уходящие минуты и секунды и рисующаяся ему картина долгих каникул Ноуруза, с пустотой неизвестности, с горьким ожиданием — какая-то ужасная опустошенность мучила его душу.
Уже совсем приблизилось время конца работы, когда среди рук, приготовивших для него сберегательные книжки и квитки выплат по кредитам, он увидел руку, протягивающую ему сложенный вдвое конверт с письмом. Он посмотрел на ту, кто держал конверт. Между плеч столпившихся клиентов с трудом увидел знакомые глаза, которые смотрели на него со страстным желанием, а на губах ее была благосклонная улыбка. Он взял письмо и больше ее уже не видел. И не только ее, но и никого и ничего. Он стал перышком. Стал бабочкой. Он легко летал. Он сидел на распускающихся цветках миндаля. Он уже не был в четырех стенах банка. Он воспарил к солнцу. Он оставлял внизу под собой поля пшеницы и клевера и зеленые бахчи. Но все-таки вернулся в банк.
— Уважаемый господин, скорее! У нас дела есть, мы торопимся!
Это по-мужски строго сказала ему женщина средних лет. Она стояла в давке перед окошком, зажав зубами краешек чадры. Исмаил пришел в себя. Осознал, что он сидит на работе, в банке, услышал стук своего сердца, почувствовал боль в висках и жар в горящих мочках ушей. Он опустил голову. Глубоко вздохнул. Почувствовал, как он устал — устал от этих полетов и порханий. Занялся работой. Теперь он был спокоен. Тяжкий груз был снят с его плеч — и до проходящих минут и часов теперь ему не было дела. Его год завершался добром и радостью.
Через час, когда наплыв посетителей уменьшился, он пошел в буфетную и сел на стул польского производства. Открыл конверт и достал письмо. Руки его дрожали, и в горле пересохло. Он слышал стук своего сердца. Письмо было написано на бумаге, вырванной из школьной тетради. Он торопливо начал читать. От биения сердца письмо вздрагивало в его руке и строки убегали от глаз. Прыгали с места на место. Предложения смешивались, перекручивались, терялись и вновь находились. Она писала:
«Здравствуйте. Сначала не хотела читать ваше письмо. Решила выбросить его, чтобы плыло куда-нибудь по волнам. Однако оставила его у себя. Решила было не открывать его — пусть так и лежит, ведь я не из тех девочек, что вступают в любовную переписку. Мне это не нравится. Но сегодня я не выдержала, открыла его и прочла. Я вам очень сочувствую. Я пришла к выводу, что мне не следует мучить вас. Я не имею на это права. Я должна уйти в сторону с вашего пути. И я решила, что изменю маршрут и больше не буду ходить по улице Саадат. Я не хочу причинять вам боли. Ради Бога, не говорите о своей негодности и грязи. Вы счастливый и чистый человек. Кстати, я тоже принесла свои вопросы в мечеть при гробнице имама. И видела вас во дворе мечети. Вы посмотрели на меня так же, как всегда. Кроме этого раза, нигде больше вас не видела. Вы помните это? Ведь это были вы. Вы рыдали. Глаза ваши были красными. И я тоже рыдала. Какой хороший день это был! Я попросила Всевышнего помочь мне. И чтобы Он вам тоже помог. Увидев вас, я поняла, что Аллах хочет помочь нам.
В настоящее время я не имею намерений замужества. Я занята учебой, изучаю математику. Собираюсь поступить в университет. Поэтому, если я вам не безразлична, не говорите о женитьбе. Передавайте мой привет вашей уважаемой самоотверженной маме. Мне очень хотелось бы увидеться с ней (хотя и не сейчас) и поздравить ее с тем, что она воспитала такую большую личность, как вы. Я согласна с ней, что кофейное заведение не является хорошим местом. Домашний чай — вещь куда более здоровая, чем чай в кофейне. Там не моют, как следует, руки, а также стаканы и блюдца. Не ставьте под угрозу ваше здоровье, посещая это место. Не водите дружбу с негодными и заблудшими людьми последствия этого не могут быть хорошими. Однако я вмешиваюсь в вашу жизнь. Вы должны меня простить.
Однако я не буду тратить ваше драгоценное время. От всей души поздравляю с приближающимся древним праздником Ноуруза, вас и вашу самоотверженную мать, за которую я очень переживаю. Пусть будет для вас наступающий год благословенным по воле Создателя.
Сара Мохаджер».Дочитав письмо, он принялся за него второй раз. На этот раз он задерживался на некоторых предложениях и словах. От счастья хотелось закричать или, может быть, зарыдать. Чуть слышно он повторял: «Она ответила мне, видишь, ответила? Слава и слава ей!» Он совсем потерял голову. Все вокруг для него обновилось. Мир как бы заново стал сотворенным, обрел форму. Как малое дитя, он приходил в восторг от лицезрения всех этих разнообразных вещей. В его глазах горы заново возвысились и распростерлись океаны. Расцвели цветы. Выросли густые леса. Солнце праздновало свой первый день на небосклоне… Могаддам окликнул его: «Господин Сеноубари, посетители окошко снесут!»
