Вера Колочкова - Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс (сборник)
Поздним вечером, завернувшись с головой в одеяло и уткнув нос в жесткую, пахнущую лавандой крахмальную наволочку, она снова подумала вдруг – как же ее угораздило-то. Вроде во все игры уже наигралась, а вот в шпионку пока не довелось. Поначалу она даже обрадовалась – подумаешь, старушку надо подурить немного, делов-то. Привыкать ей, что ли… Это ж, получается, целый месяц отпуска, а может, и два, и три. Отдохнуть можно от всех этих козлов вонючих, обряжающих ее в короткие юбочки да заставляющих изображать нимфетно-конфетную невинность себе на потребу. А один так вообще идиот – красную шапочку на нее напяливает и заставляет прыгать вокруг, припевая: «А-а! В Африке горы вот такой вышины. А-а! В Африке реки вот такой ширины». Да она бы миллион раз проплясала и пропела бы ему про эти самые горы и реки, если б не знала, что за свинство последует по окончании этого дурного спектакля! И не свинство даже, а зверство. Она ж не виновата, что и в самом деле на ребенка похожа: худая, маленькая, черная, как галка, будто скопированная с той девчонки из скандальной группы, которая на пару с подружкой пропела всему миру своим сексапильно-хрипловатым голоском: «Нас не догонят…» Эх, милая. Догонят, еще как догонят…
В общем, наградила природа фактуркой – спасибо не скажешь. Скоро двадцать лет стукнет, а с виду и двенадцати не дашь, и рост никакой, и ручки-ножки тонюсенькие, и глаза наивно-испуганные всегда. «Лолита недоделанная», как называет ее Танька, коллега по древнейшей профессии, пышнотелая ее противоположность, с которой они вместе вот уже два года снимают квартиру на окраине города – не сами, конечно, снимают, Серега за нее платит, работодатель их чертов. Он их вообще ото всех особняком держит, говорит – вы у меня товар штучный, только на особых любителей рассчитанный. А любителей этих на их с Танькой разнополюсные плоти находится – хоть отбавляй. Такое впечатление, что весь мужицкий мир состоит из одних только любителей-придурков.
Так что когда она узнала, что от нее всего-то и требуется – Костику подыграть, изображая приличную, но бедную девушку-студентку, – обрадовалась даже. Наверное, слово «студентка» с толку сбило, как будто взяла и открылась на миг страничка из прошлой ее жизни. Так, лучше не вспоминать. Нельзя. Лучше над ролью своей новой подумать. Значит, будем дурить старушку. Очаровывать, вызывать сочувствие и жалость, желание непременно помочь двум бедным бездомным влюбленным. А вообще, тут вроде как и напрягаться особо не надо. Видно же – наивная эта бабушка Маша, сразу на жалость повелась. Костик все правильно рассчитал, разложил по полочкам. Хорошая она, добрая. Про ожидающие ее «в замужестве» трудности так забавно начала рассказывать, кормить-поить от души. А вообще, жалко ее. Интересно, а если эта бабуля и в самом деле здесь ее пропишет, они ее потом убьют, что ли? Наверняка так и задумали, квартира-то вон какая шикарная. От Сереги, например, всего ожидать можно, уж кто-кто, а она-то знает. А ведь точно убьют, как она этого сразу-то не поняла.
Так. Стоп. Не жалеть. Нельзя ей. У нее задача определена – и все. А что потом – ее не касается. Как Костик велел, так она и будет делать – корчить из себя бедолагу-студентку, чтоб прониклась старушка, чтоб полюбила ее, как родную внучку, да прописала у себя побыстрее. И нельзя, чтоб жалость проснулась, как давеча аппетит. Нельзя ей, при нынешней ее жизни, такие сопли пускать. И вообще – лучше здесь пожить засланным казачком, чем прыгать вокруг всяких уродов в дебильной красной шапочке. В отпуске она здесь. И поэтому – спать… Спать… Утро вечера мудренее, как тетя Маша говорит. Оно ведь для всех мудренее, даже для таких сволочных засланных казачков, как она.
* * *Две рыхлые старые тетки в сильно траченных временем драповых пальтишках сидели на скамеечке у подъезда, одинаково сложив на коленях ручки в грубых вязаных варежках, переругивались тихо. Однако на подошедшего к подъездной двери Костика отреагировали быстро, одновременно повернув к нему из цигейковых воротников головы.
– Вы к кому? – дружным слаженным хором проявили свою бдительность тетки, цепляясь за него любопытными глазками.
Костик обернулся, улыбнулся им приветливо, даже сделал небольшой шаг в сторону скамеечки, развел руки в стороны:
– Да вот, я по объявлению пришел…
– Это по какому такому объявлению? От кого? – подозрительно сузив один глаз и подавшись к нему всем корпусом, спросила одна из теток, с виду поменьше и побойчее, и вопросительно взглянула на свою товарку, ища поддержки.
– По какому объявлению? Да тут у вас квартиру меняют, посмотреть надо, – на ходу импровизировал Костик, подходя поближе.
– А кто это у нас меняется? – озадаченно переглянулись меж собой тетки. – Вроде как не слышали мы.
– Онецкие, из сорок третьей квартиры, – быстро подсказал им Костик, присаживаясь на край скамеечки. – А скажите, квартира-то у них хорошая? А то, может, я зря…
– Онецкие? Славка с Лидкой? Меняются? Да вы что? – захлебнулись неожиданной информацией тетки. – Это ж надо… Слышь, Сергеевна, чего творят…
– И не говори, Федоровна… А что, на большую они поди меняются-то? – уткнулась в Костика прищуренным любопытным глазом Сергеевна – та, что пошустрее. – На меньшую-то им зачем.
– Ну да, на большую.
– Ты смотри, Федоровна, чего затеяли, а? И куда это им еще больше-то? Итак вдвоем в двухкомнатной живут, как баре…
– Да-а-а, и откуда у людей деньжищи такие берутся? Чай, ведь не дешево нынче меняться-то! – протянула задумчиво Федоровна.
– Откуда, откуда! – подскочила шустро на скамейке, повернувшись к ней, Сергеевна. – Понятное дело, откуда! Славка – он же скупердяй страшенный, совсем Лидку, видать, голодом морит. Я вот слышала, он ей даже на чулки деньги выдает только раз в месяц, представляешь? А если баба вдруг раньше времени чулки порвет, ей что, с голыми ногами зимой ходить, что ли? И ребеночка ей родить тоже не дал, изверг… Все попрекал, что из простых она.
– Да ты что, Сергеевна? А я такого и не слыхала даже! Тебе кто рассказывал?
– Да Зинаида из сорок второй квартиры! К ней тогда Лидка-то поплакать пришла после аборта. Говорит – Славка-то ее прямо в дверь чуть ли не силой вытолкнул, когда она забеременела. Иди, говорит, в больницу, избавляйся от своего отродья, и все тут. Еще, говорит, не хватало род Онецких пролетарской кровью портить. Вот так прямо и сказал – пролетарской кровью! Мне как Зинаида рассказала, я прям захолонула вся от возмущения!
– Да, Славка – он такой, – закивала согласно головой Федоровна. – Всю жизнь из себя барина гнет, даром что невидный совсем, как белый прыщ… Вот уж не приведи господи за таким мужиком прожить!
– Ага. И Лидку его шибко жалко. Идет, бывало, по двору – тень тенью, только что на ровном месте с ног не валится. Вот ведь как бывает, а? Вроде и непьющий ей достался, и некурящий, и копейку зазря не потратит, а жизнь у бабы – хоть завтра в гроб ложись.
– Ну так и взял бы себе которую голубых кровей, чего над бабой издеваться?
– Да кто за него пойдет, Федоровна, ты что? Где он такую найдет? У него ж, кроме барской спеси, за душой и нет ничего, да еще и сам не красавец писаный. Только и может, что Лиду простотой попрекать! А сам у нее на шее сидит!
– Как это?
– Так он же не работает нигде!
– Да ты что? А как они на одну зарплату живут? Еще и меняться вздумали!
– Почему на одну? Лида-то на двух работах работает. Совсем извел бабу, сволочь…
– И не говори, Сергеевна, – снова кивнула головой Федоровна, поправляя на голове толстый платок. – Говорю же – не мужик он вовсе, а как есть белый прыщ. Начнешь его ковырять – еще хуже будет. Хотя, говорят, он и впрямь барских кровей, Славка-то… – И, повернувшись к Костику, миролюбиво спросила: – А у тебя, милок, семья-то большая? Пить-скандалить не будете? У нас здесь тихо вообще-то, молодежи мало…
– А дом у вас, смотрю, старый, – задумчиво повернул к подъезду голову Костик.
– Старый, милок, очень старый! Довоенный еще. И квартирки маленькие да неуютные, и трубы текут вовсю… Так что ты подумай хорошо, прежде чем меняться решишь!
– Спасибо, я подумаю, конечно же! – простецки улыбнулся им Костик, поднимаясь со скамейки. – А на каком этаже квартира?
– А на третьем, милок, на третьем, – замахали ему в спину руками тетки. – Иди-иди, он дома один сейчас, Славка-то. Лида со второй смены не пришла еще.
Надавив на кнопочку звонка, Славик отступил на шаг в сторону, улыбнулся приветливо в мигнувший яркой световой точкой дверной глазок.
– Вам кого? – послышался за дверью глухой подозрительный мужской голос.
– Я к Вячеславу Онецкому! Откройте, пожалуйста, я от тети Маши.
Дверь лязгнула нетерпеливо замками и приоткрылась слегка, явив Костику лысоватого маленького мужчинку в серой пижаме. Был он абсолютно никаким внешне, но очень уж сердит лицом. «Прыщ белый, – вспомнилось Костику меткое выражение сидящей внизу на скамеечке Федоровны. – Ай да бабка, глаз-алмаз!» – усмехнулся он про себя, проговорив вежливо:
