Иван Сажин - Полигон
— Да-а, этот парень зол на язык! — тихо заметил Загоров. Ему вначале не понравилась затея замполита.
— Ванясову в рот палец не клади — отхватит, — подтвердил Чугуев тоже тихо.
Между тем художник, выждав, пока улягутся шутки и смех, начал комментировать следующий рисунок:
— А здесь наш Гурьяша, измученный сухим армейским законом, влетает в первый попавшийся гастроном и просит отпустить ему бутылку коньяка за восемь двенадцать.
Из-за русых, черных и светлых солдатских голов, из-за дергающихся от смеха спин не разглядеть очередного рисунка. Пришлось довольствоваться объяснением.
— Почему Гурьян остановил свой выбор на коньяке?.. Он у мамы единственный сыночек. А мама работает в магазине, вино на разлив и, как стало недавно известно, по вечерам считает левую выручку.
Загоров слушал с нарастающим интересом. Ему, выросшему без родителей, не знавшему власти денег, вдруг начало приоткрываться нечто такое, о чем он раньше и не предполагал. Нет, это не забава, не праздное зубоскальство, а нечто серьезное, нужное для воспитания людей. Зло высмеивалось изобретательно, хлестко. А еще Ванясов своими рисунками и пояснениями к ним раскрывал солдата Виноходова с той стороны, с какой его никто не знал. Так вот что выведал Чугуев, побывав у его родителей! Стало быть, парень вырос в семье, живущей на левые доходы. Отсюда его отчужденность, замкнутость, неприятие трудностей. Его мамаша, имея легкий шальной заработок, видимо, ничего не жалела для любимого чада, и вырастила лоботряса…
— Но вернемся к приобретенному коньяку, — продолжал Ванясов, смеясь и повышая голос. — Вот в этом укромном уголке Гурьян мастерски раскупоривает сосуд и выпивает его содержимое, затем локализует спиртной запах двумя бутылками ситро…
Последний рисунок вызвал особое оживление среди танкистов, посыпались иронические замечания. Кто-то из солдат, изнемогая от смеха и толкая локтем своего соседа, громко говорил:
— Нет, ты посмотри, как изогнулся-то Гурьян!.. Как глазами косит, будто боится чего…
— Конечно, боится! — подхватил Ванясов. — Вот здесь наш гуляка заметил патруль и, шатаясь, уходит напрямик через ограду. Наконец он добрался до части и предстал перед дежурным… На этом мы заканчиваем иллюстрированный рассказ о похождениях бравого танкиста Гурьяна Виноходова. Чем все закончилось, вы хорошо знаете.
Танкисты дотошно разглядывали рисунки, задавали художнику шутливые вопросы. Тут же стоял и виновник необычного представления. Злой, взъерошенный, он не сводил с Ванясова взбешенных глаз и, кажется, готов был учинить кулачную расправу.
Рослый Индришунас, положив ему на плечо крупную руку, заговорил с дружеской усмешкой:
— Что, Гурьяша, просифонили тебя?
— Пошел, чего лапы кладешь? — истерично дернулся Виноходов.
— О, ты начинаешь нервничать! — Руку с его плеча Индришунас снял. — Тебе не нравится критика?
— Издевательство это, а не критика!
Ванясов повернул к нему голубоглазое, разрумянившееся лицо.
— Ты, Гурьян, не ценишь внимания товарищей. Это же дружеский шарж! И это забавно… Хочешь, подарю на память рисунки?
— На хрена они мне сдались, твои рисунки! Да и ты тоже… — Сплюнув, Виноходов подался прочь.
— Ага, заело, заело! — язвительным криком окатил его Ванясов.
Солдат тяжело задышал, сжимая кулаки. Остановился, ловя темным ртом воздух… Что верно, то верно: заело его крепко. Он ума не мог приложить, откуда стало известно, где работает его добычливая мама, как по вечерам считает левую выручку, иной раз не стесняясь открыто говорить о ее хмельных истоках. Именно этого ему больше всего было стыдно. Конечно, он с детства пристрастился к беззаботной жизни, любил деньги; но то, как мать добывала их, вызывало у него брезгливость. Он никогда не рассказывал ни о своих родителях, ни о том, почему ушел из торгового техникума…
Виноходова тянуло в драку. Он испытывал в ней неистовую потребность, и если бы позволили, изуродовал бы этого пачкуна с институтским значком… Увидев комбата и замполита, потихоньку ретировался за спины товарищей. «Затея в самом деле необычная! — думал Запоров, насмешливо наблюдая за любителем коньячных напитков. — Разглядели тебя, братец, точно под микроскопом. Глубоко разглядели…»
Между тем все собрались. Пришел сменившийся с наряда секретарь комсомольской организации батальона сержант Адушкин и возвестил:
— А ну по местам, орлы! Пора открывать собрание.
Танкисты начали рассаживаться, бойко разговаривая, кидаясь размашистыми остротами.
— А рисунки явно не под нос пришлись Виноходову! — заметил Чугуев. — Ишь, как ерзает на стуле. Будто на ежа его посадили.
— Неплохо, неплохо придумано, — согласился комбат.
Ребята все еще находились под впечатлением от карикатур и едких комментариев к ним, продолжали шутить. Однако после того, как Адушкин, уставший за сутки дежурства, с лиловыми тенями под глазами ледяным голосом доложил о сути дела, насмешливая веселость на лицах начала сменяться серьезностью. В президиум были избраны майор Чугуев, сержант Адушкин и ефрейтор Ванясов.
Загоров подсел к молодым солдатам. Чрезвычайный, собранный, он пристально и с каким-то новым чувством присматривался к ним: «Совсем, совсем мальчишки!.. Не изменились ли они, не утрачивают ли бойцовские качества? — На мгновение комбат почувствовал тревогу, но тут же успокоил себя: — А почему они должны измениться?.. В них есть все, что было в отцах, когда они во весь рост поднимались в атаки под пулями. Понадобится — встанут и сыновья. Только вот беспечны они не в меру…»
Он на минуту прервал свои раздумья, прислушиваясь к тому, что говорилось на собрании. Как и следовало ожидать, страсти накалялись. «Так в чем я не прав? — вернулся комбат к важным для него размышлениям. — Ведь я забочусь, чтобы эти самые парни не ходили недоспелыми арбузами, а становились доблестными бойцами, готовыми к любым испытаниям. Если не пригодна для этой цели фронтовая философия, то необходим какой-то другой ускоритель для созревания солдатских душ». Комбат Загоров принадлежал к числу ищущих людей. Волевой, энергичный, любящий власть и славу, он постоянно был занят решением важного вопроса: как сообщить танкистам побольше нужных знаний, привить необходимые в бою навыки. Но при этом забывал об одной важной истине: людей надо не просто обучать, не просто добиваться, чтобы они мужали, но и воспитывать.
Разумеется, теоретически он знал, что обучение и воспитание — единый процесс, и на словах был за такой процесс. Но поскольку больше налегал на обучение, то не всегда придерживался золотого правила, а то и пренебрегал им. И словно в назидание ему, поведение Виноходова напоминало о тонкости и сложности воспитательной работы.
«Имениннику» задавали вопросы, и он стоял злой, неуступчивый, щуря глаза. Поднялся Индришунас, который до этого был в дружеских отношениях с ним. Хмурясь и глядя не в лицо ему, а куда-то на мундир, начал:
— Вот ты, Гурьян, сказал нам: выпил потому, что тебе изменила девушка — вышла замуж за другого…
— Ну, сказал. Мало ли что можно сказать!
— Да нет, ты не увиливай. Ты же говорил мне совсем другое, когда перед отъездом на полигоне получил от Жанны письмо… Может быть, повторишь сейчас при всех?
— Кому это надо? — презрительно отмахнулся Виноходов.
— Нам это надо! — В голосе Индришунаса вдруг появились жесткие нотки. — Если ты боишься, то придется повторить мне. — Механик чуть выждал и продолжал при общем молчании — Ты тогда сказал: «Слушай, Ионас, у меня потрясная новость!.. Жанка вылетела замуж, и за кого?.. За какого-то инженеришка с тощим окладом. Вот же дура ненормальная! Не могла посолиднее чувака найти». — Он повернулся к Гурьяну. — Верно я говорю?
В ответ — ни слова.
— Ну молчание — тоже согласие, — насупленно молвил механик. — Значит, у тебя не было причин для выпивки, и выдумал ты все для того, чтобы разжалобить нас, чтобы тебя не слишком больно хлестали за твой некрасивый поступок. — Он вытер вспотевшее от усердия лицо носовым платком и сел.
Поднялся сержант Адушкин, заговорил протестующим голосом:
— Тут надо внести уточнение: у солдата нет причины для выпивки и не может быть… Помню, мой отец рассказывал про ночной бой. Немцы неожиданно атаковали наши позиции. Все вскочили, схватились за оружие. Нападение отбили, нанесли врагам урон, да и сами потеряли многих товарищей, погиб любимый командир. Вернулись в землянку и опешили: один боец спит себе, как ни в чем не бывало. Еле-еле растолкали его. Пьян в стельку! Вечером ходил со старшиной получать ужин, встретил земляка из снабженцев, раздобыл флягу спирта.
Адушкин помолчал, кашлянул от приступа волнения.
— У того бойца как будто тоже была причина: земляка встретил. Привела эта причина к беде. Суд был короткий, на месте, под горячую руку… Так что, если у кого есть охота искать причины для выпивок, не забывайте, к чему это иногда приводит.
