Иван Сажин - Полигон
Слушая эти доводы, Загоров пробежал глазами написанное в листке. «Значит, девушка его замуж вышла! — уяснил он. — Понятно».
— Как думаете, будет ли от него прок в заряжающих?
— А что, солдат, как солдат. Будет служить не хуже других.
Получив разрешение, лейтенант пошел в казарму. Комбат проводил его теплым взглядом. Судя по всему, Русинов не станет ныть, не растеряется. Сам знает, куда повернуть на трудном перекрестке. И вполне возможно, что в его взводе Виноходов поведет себя достойно.
Совещание, которое проводил Загоров у себя в канцелярии, длилось больше часа. Командиры взводов подробно докладывали о состоянии боевых машин. Учении предстояли сложные, и необходимо было так подавить танки, чтобы ни один не отказал. Заместитель комбата по конической части Потоцкий, светло-русый спокойный капитан-инженер, добросовестно записывал выступления в объемистую тетрадь. Он тут же сообщил, что и в какой срок можно сделать своими силами, с помощью мастерской. Был намечен порядок ремонта и проверки боевой техники.
— Ничего не упустили? — спросил майор под конец и обвел собравшихся пытливым взглядом.
— Как будто нет, — отвечал Потоцкий, закрывая тетрадь.
— Тогда свободны.
Офицеры шумно поднялись, начали расходиться. В это время зашел замполит майор Чугуев. Он был чисто выбрит и, хоть одет в повседневный мундир, выглядел празднично. Сам смуглый, темноволосый, с черными усами, а глаза — светлые, внимательные и серьезные. На лице — приветливая и независимая улыбка человека, знающего себе цену.
В первый момент шевельнулось беспокойное чувство: вот сейчас замполит уязвленно заговорит о том, что ему все же не придется сидеть на батальоне до пятидесяти лет, что сам Загоров поступает в его подчинение, что теперь и у него, Чугуева, есть возможность перемолвиться с комбатом свысока… Одна эта мысль привела его чуть ли не в бешенство. «Пусть только попробует свести счеты! — наежился он. — Устрою такой сабантуй, что надолго запомнит. И извиняться перед ним я нынче не буду. А то подумает еще, не успели повысить в должности, как перед ним уже лебезят!»
— Алексей Петрович, — обратился к нему чем-то озабоченный замполит. — А что если провести ротное собрание?
— Ротное? — Комбат никак не мог сообразить, о чем же речь. — Почему ротное?
Василий Нилович слегка качнул темной, аккуратно подстриженной головой, тронул большим пальцем усы. — Ну потому, что Виноходов не служил в первом взводе, там его мало знают! А комсомольцы второго взвода могут сказать о нем серьезнее и по существу. Он почувствует себя виноватым перед коллективом, А то ведь с него, как с гуся вода: захотел — и выпил…
— Что ж, пожалуй, верно, — согласился Загоров, чуть подумав, и пристально глянул на замполита; вроде бы тот думает лишь о деле. Никаких иных мыслей не отражает его темноусое лицо. Внезапно мелькнула мысль: Чугуев не такой уж каверзный человек, да и политработник он, честно говоря, незаурядный.
Комбат задержал выходящего из канцелярии капитане Приходько, велел сказать Адушкину, что состоится ротное комсомольское собрание. Повестка дня: «Персональное дело члена ВЛКСМ Виноходова».
— Усек, товарищ майор!
Капитан вышел, и комбат с замполитом остались наедине. Чугуев сел за свой стол, закурил, весело говоря:
— Надумал я, командир, провернуть одну необычную затею. Вот не знаю только, хорошо ли получится…
— А что за затея?
— Для Виноходова это будет прямо-таки холодным душем!.. Когда ездил в отпуск в апреле, останавливался в Белгороде, у тетки. Заодно побывал у родителей Виноходова. Узнал, как живут, где работают. Словно чувствовал, что пригодится.
— Выведал что-нибудь любопытное?
— Кое-что есть. Да вот сейчас пойдем и все услышим.
— Ох, и скрытный ты мужик, Василий Нилович!.. Говори, можно поздравить с повышением или еще рано?
— Можно, — улыбнулся Чугуев. — Завтра вступаю в новую должность.
— Поздравляю! — Майор искоса глянул на собеседника. Невозмутимо спокоен, словно и не думает о том, что тогда произошло. Не думает или затаился и ждет, что будет дальше?
Вспомнилось, как три года назад, придя из академии и приняв батальон, так же сидел с Чугуевым наедине. Самоуверенный, солидный, тот рассказывал о делам в ротах, советовал, как лучше строить работу. Еще тогда его независимость, привычка потрагивать большим пальцем темные усы не понравились Загорову. Показалось, что замполит намерен «подмять под себя» неоперившегося комбата…
— Слушай, Василий Нилович, ты тогда, когда мы начали эту… полемику, уже знал, что тебя назначат замполитом полка?
Чугуев покрутил меж пальцами дымящуюся сигарету, словно изучал.
— Не совсем… Накануне выезда на полигон меня вызвал начальник политотдела. Встретил словами: «Пожалуй, скоро, усач, тебе придется впрягаться в полковую упряжку. А она нелегкая. Справишься ли?.. Замполит вашего полка назначается на другую должность».
— Почему не сказал, что уходишь из батальона?
— Могли произойти изменения. И было еще одно обстоятельство. — Чугуев рассмеялся, давая понять, что сказанное дальше следует принимать за шутку. — Если бы я проговорился, узнал бы, как ты относишься к начальству?
Загоров не принял шутки. Он был озадачен и недовольно обронил:
— Да, скрытный ты мужик, Василий Нилович. Не знал я тебя…
— Может, и скрытный. — Улыбка погасла на лице замполита: его не радовал начатый разговор.
— И какой же сделал вывод обо мне?
— Не надо, Алексей Петрович! — поморщился Чугуев. — Ты и сам знаешь, какой ты человек. Зачем ставить меня в неловкое положение? Я не злопамятен. Мой отец комиссарил еще в гражданскую, да и Отечественной изрядно прихватил — без руки из-под Харькова вернулся. Когда я закончил военно-политическое, он сказал мне: «Вот что, Василий: на службе меряй людей по их делам, а не так, как они тебя лично почитают. И за правду держись, будто младенец за мамкину грудь. В правде спасение». Вот и не отступаю от отцовского совета.
— Почему же так сказал о моей фронтовой философии? — Комбат пристально уставился на замполита: не хитрит ли?
— А это, Алексей Петрович, уже из другой оперы. — Чугуев выпрямился, как бы давая понять, что тут он уступки не сделает. — Тогда сказал, и теперь остаюсь при том же мнении.
Загоров готов был взорваться, — его еще мучил неприятный разговор с командиром полка, — но провел рукой назад по волосам, потер шею и сдержался. «Что это я веду себя, как мальчишка? Человек со всей искренностью ко мне, а я кобенюсь. Некрасиво, брат, копировать Виноходова…» Ему даже неловко стало за себя. Он вздохнул:
— Заходил к нам батя. Беседа была крутой, весьма поучительной для меня. Так что от моей философии камня на камне не осталось.
Ему, самолюбивому, нелегко было признаться, но он пересилил себя. С минуту стояло молчание. Как видно, Чугуев все понял.
— У Одинцова рука тяжелая, — сказал он и, глянув на часы, поднялся. — Ладно, Алексей Петрович, быль молодцу не укор. Пошли, а то упустим самое интересное!
Загоров обрадовался возможности закончить щекотливый разговор, тоже встал… Ленинская комната встретила их веселыми голосами, смехом. У дальней стены образовалась толкучка. На доске были приколоты кнопками листки из блокнота наводчика Ванясова. Около доски стоял и сам художник, бесконечно улыбчивый, с институтским значком на мундире. Он-то и развеселил сослуживцев.
Чтобы не мешать танкистам, замполит и комбат присели за столик в переднем углу, стали слушать. Ванясов то и дело поворачивался к товарищам мальчишеским, круглым, выпуклым затылком. Русые волосы сзади сходятся косицей. У других, посмотришь, шеи ровные, широкие, волосы подрезаны красиво. А у Ваня-сова они — косицей. И шея у него худая, с ложбинкой посредине. Он отличный наводчик и служит исправно. Его избрали членом редколлегии стенгазеты «Танкист».
Загоров и Чугуев пропустили начало, — художник демонстрировал уже не первый рисунок, язвительно комментируя:
— А тут я изобразил житие Гурьяна до службы я армии. Кое-как добив восьмой класс, он поступает я торговый техникум. Однако через год бросает его и пытается вести иную, более привлекательную жизнь. И сожалению, его взял на прицел один сердитый участковый и заставил трудоустроиться. Так Гурьян Виноходов влился в рабочий коллектив ремонтного завода…
Прыснул от смеха и продолжал:
— На следующем рисунке вы видите одухотворенное, слегка испачканное машинным маслом лицо танкиста, бывшего механика. Мама прислала ему очередной червонец на мелкие расходы.
Карандаш карикатуриста остер и точен, как и язык. Черты лица Виноходова схвачены метко, хотя и гротескно изменены: и волосы торчат больше обычного, и губы сильно вытянуты, как у сластены и упрямца.
— Да-а, этот парень зол на язык! — тихо заметил Загоров. Ему вначале не понравилась затея замполита.
