KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Современная проза » Паскаль Киньяр - Салон в Вюртемберге

Паскаль Киньяр - Салон в Вюртемберге

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Паскаль Киньяр, "Салон в Вюртемберге" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Ибель и Флоран развелись. Мое имя – Франсуа Равальяк.[35] Я приехал из Тувра. Я ждал на улице Ферронри. Высокое колесо кареты было облеплено грязью. Я вскочил на подножку. В руке я сжимал нож. Говорят, Франсуа Равальяк с видом крайнего довольства заявил председателю суда Арлэ: «Я совершил благое дело!» У Ибель был не совсем такой вид. Зато у меня – именно такой. Скажу больше: в течение трех или четырех недель я испытывал чувство, близкое к экстазу – который, впрочем, старался умерить, упрятать поглубже, – и удовлетворение, только острое, полное, какое приходит после того, как драма, долго назревавшая, но отодвигаемая, сдерживаемая, вдруг вырывается наружу, сметая все барьеры. Это чувство было сродни тому радостному ощущению катастрофы, той жажде катарсиса, тому почти физическому облегчению и бурному религиозному восторгу, с которыми мы встречаем грянувшую наконец грозу во всем ее божественном великолепии.

И верно, было что-то от катастрофы в этой нашей последней трапезе. Например, мертвец: я помню тот слепой глаз на отсеченной рыбьей голове. Что касается самого ужина с его поистине грозовой атмосферой, мы, кажется, ели картошку под беарнским соусом – вернее, с укропной подливкой, приготовленной Сенесе, – и тут я вспоминаю, как мама в Бергхейме, приучая нас правильно выражаться по-французски, строго говорила Лизбет: «Эти изъяны на картофелинах называются глазками». А мне чудилось, будто она учит нас снимать шкурку с людей, а не с картошки и вырезать у них глаза острием ножа. Да почти так оно и было: когда она устремляла на нас свой пронзительный или осуждающий, но всегда магнетический взгляд, то словно вырывала из наших голов все недостатки, все упущения, все самые мрачные угрозы и мстительные мысли, как бы глубоко мы их ни скрывали.

Итак, они решили расстаться. Я сбежал. По крайней мере, четверть часа спустя меня уже там не было. Сенесе сидел с ужасным, искаженным лицом. Его пальцы мертвой хваткой вцепились в край стола и тарелки. Он стиснул их с такой силой, что у него побелели суставы. Лицо перекосила и обезобразила нелепая гримаса, свойственная особенно робким людям – людям, поклявшимся никогда не плакать. Позже Ибель рассказала мне, что спустя какое-то время они встретились, чтобы решить судьбу Дельфины и обсудить условия развода, но разговор не получился. Они не могли вымолвить ни слова. В конце концов Сенесе подошел к ней с едва заметной иронической, напряженной улыбкой – под которой тщетно пытался скрыть отчаяние и которую бессилен был сдержать, наклонился и тихонько поцеловал ее полные слез глаза. А потом вышел, сотрясаясь от нервных спазмов в спине и странных всхлипов, больше напоминавших птичий клекот.

Последующие обсуждения этой темы проходили более ожесточенно, поскольку Сенесе пытался добиться – и в конечном счете добился – опеки над Дельфиной. Ибель бушевала, она была в отчаянии. Рыдая, она бессмысленно твердила прерывающимся голосом: «Мне нужно сунуть ноги… ноги в туфли. Мне нужно сунуть ноги… ноги в туфли!» Она целыми часами повторяла эту фразу или что-нибудь подобное убитым, безнадежным тоном.

Оба строили свои обвинения на каких-то пустяках, на давно забытых обидах, не стоивших выеденного яйца или, скорее, остатков сиропа из-под засахаренных фруктов; они вытащили эти липкие отбросы на свет божий, свалили в адский котел своих мстительных амбиций, смешали и расплавили. Результатом стало это убийственное решение. Суд вынес окончательный вердикт только весной 1965 года. Мне помнится, что это случилось за несколько дней до смерти Прекрасной Отеро.[36] Увы, смерть Прекрасной Отеро не значится в маленьком еженедельнике, который я просматриваю. Они несомненно страдали и, в каком-то смысле, так никогда и не оправились от этих встреч, больше похожих на безжалостные, смертельные схватки. Но при этом, как позже признавалась мне Ибель, ее очень удивляла одна вещь: страдания, которые мучили ее, доводя до безумия, очень долго ни в чем не проявлялись. Да, ей было больно, и эта душевная боль не отпускала ее ни на минуту, но ей казалось, что горе должно было терзать ее, как чисто физическая рана, как всепожирающая, смертельная мука, – быть может, именно такой кары она себе и желала.


В марте 1963 года мы с ним встретились в парикмахерской Генштаба. В мае 1964-го нас мобилизовали, и к тому времени мы уже были лучшими в мире друзьями. В ноябре 1964-го мы расстались, не сказав друг другу ни слова, в после моего дурацкого смеха над блюдом с мертвой рыбой. В конце ноября Ибель спросила, хочу ли я жить вместе с ней. Я поспешил ответить согласием. Наступил день, когда она разлучилась с Дельфиной. Ночью прошел снег. Небо почернело. И снова в воздухе зароился легкий снежок. Ибель протянула мне два чемодана. Малышка Дельфина стояла у коричневой изгороди садика в Шату; она не плакала, упорно не смотрела в мою сторону, просто помахала рукой, а вернее, подняла руку в знак прощания, затем отошла на несколько шажков от дома, запрокинула голову и начала ловить открытым ртом белые хлопья. Еще несколько минут она то махала рукой, то хватала губами снежинки – или, может быть, последние слезы облака, падавшие с небес. Наконец она вернулась в дом, к Флорану, старательно облизывая мокрые губы.

Ибель завершала учебный год в лицее Рюэйля. Иногда, если занятия на следующий день начинались рано, она ночевала у Андре и Луизы Валасс. Я видел ее по выходным. На Рождество мы поехали в Альпы, в одну из деревушек Валлуара. Мне нравилось это селение, его старинный, не затронутый прогрессом вид. Снега не было, зато шли дожди. Мы пили. Проводили время за выпивками. Странную любовь внушал я Ибель: она содрогалась от рыданий. И думала только о Дельфине и Сенесе. Как же нас увлекает эта игра – заставлять себя плакать! Мне очень не нравилась такая жизнь, наши нескончаемые поездки на внедорожнике в погоне за удовольствиями, почти не доставлявшими удовольствия, наша страсть, не приносившая подлинной радости, далекая от искренней жажды счастья, эти стоны и причитания за столиком в кафе, на краю постели, словно на берегах Ахерона или у входа в царство теней. Ибель спала одиннадцать-двенадцать часов подряд, а я стерег ее сон. Как будто нечто, однажды соединившее два существа, требует охраны или защиты. Я вспоминаю, как однажды целую ночь напролет анализировал вместе с Дидоной трудную проблему – вернее, скорбное, нетерпеливое желание разрыва – под всеми углами. А углы эти были ох как неровны – некоторые даже остры, точно шипы акации.

Дидона была очень строгой кошкой с непреклонным характером – настоящая янсенистка или того хуже. И так же как они, никому не выдавала своих истинных чувств. Мне кажется, она считала, что у Господа нет избранных среди людей. Этот постулат не вызывал у нее ни тени сомнения – разве что тень колебания, да и та была чистой данью вежливости. Всем своим видом: пухлыми, как у величавого, дородного епископа, щеками, двойным подбородком, как у монаха, принадлежащего к богатой конгрегации, безжалостным взглядом, как у психоаналитика, изничтожившего собрата по профессии, пышным – разве что без плеч – бюстом, в котором было что-то материнское, – она выражала мне свое неодобрение. Дидона, которую я любил больше всего на свете, была кошкой, которая не говорила, хотя в это трудно поверить. Но, отказываясь возражать вслух, она молчаливо упрекала меня в том, что я решил перевернуть всю свою жизнь, что вздумал порвать с молодой и в высшей степени достойной особой, своенравной и такой же высокомерной, как она сама, к которой она в конечном счете притерпелась; вдобавок она систематически давала мне понять, что осуждает мою новую привычку не спать по ночам, беспрерывно нарушая мирное течение часов, дней, времен года и всего нашего прошлого уклада.

Я никак не мог принять решение. Трусливо откладывал его. В тот год я одержимо играл на виолончели, отрабатывая с Уве sostenuto[37] и осваивая смычок Турта, потом внезапно бросил это занятие и начал специализироваться, вместе с Клаусом-Марией и Станисласом Аррокуром, в игре на барочной вилончели и на виолах да гамба, теноровой и басовой. Я перевел биографию Форкере для издательства «Сёй» и биографию Дженкинса для «Галлимара». В феврале, а затем в начале апреля 1965 года я занимался правкой корректуры в офисе на улице Себастьена Боттена – крошечной, темной каморке, расположенной на антресолях комнаты, которая без них выглядела бы великолепно и куда Ибель в конце дня иногда заходила за мной, купив перед этим пирожные в кондитерской «У Констана». Окно выходило в сад, где зябли оголенные липы и акации. Конец зимы странным образом украшал эту усыпанную снежной крупой землю, высокие голые деревья, влажный гравий, безводный, темный фонтан, павильончик с ложной перспективой, похожий на покосившийся театральный задник. Узкие, мрачные, извилистые коридоры издательства «Галлимар» напоминали монастырские. В них было боязно говорить громко, и мы шептались. Мы были подобны ящерицам, забравшимся в развалины дворца, чтобы избежать дневного света.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*