Эдуард Багиров - Любовники
– Почему?
– Потому, что невыгодно.
– Кому?
– По именам не знаю, извини. Зато точно знаю, что рояли «Фациоли» намного лучше, чем «Бехштейны» и «Стейнвеи», и уж точно намного лучше, чем сраные «Ямахи». Но «Фациоли» в Москве всего четыре штуки, и находятся они совсем не в публичных местах. В принципе, тут всё объяснимо, и проблема только одна: представители «Фациоли», в отличие от той же никакущей «Ямахи», никогда не станут заносить бешеных откатов нашим охамевшим и зажравшимся музыкальным чиновникам. Потому что им западло: они производят шедевры, а не ширпотребные дрова.
– Не знаю, Женя. Мне кажется, ты преувеличиваешь. Меня тут одна знакомая как-то таскала в Московский дом музыки, ну на набережной который, красивый такой. Там стоял вполне себе нормальный с виду рояль. И мужик играл нормально. Все хлопали.
– Ну, понятно, что все хлопали, – ухмыльнулся Алиев. – А что вам ещё оставалось делать-то… Рома, а ты вообще слышал о понятии «акустика»?
– Ну да, естественно. Я что по-твоему, с пальмы слез?
– Ты не спеши, а то успеешь. В этом Доме музыки на этапе строительства украли немеряно бабла. Домик получился красивый, угу, но беспонтовый, как рыбная баланда. Когда строительство закончилось, руководство в нём собралось, послушало, чё как, и прибалдело: акустика в этом самом Доме музыки оказалась настолько позорной, что даже им, прожжённым и циничным ворюгам, стало стыдно. Они забили тревогу, но забили тихо, между собой, чтобы на публику не выносить. И пригласили выправлять акустику того самого французского суперспеца, который делал зал в том же Ханты-Мансийске. Француз полазил по зданию, чего-то там простучал, поприкладывал ухо к стенам, и вежливо ответил, что акустику исправить можно. Но для этого нужно полностью снести само здание, и выстроить заново.
– Вот это круть, – снова заржал я. – И чего в итоге решили?
– А ничего, – поморщился Евгений. – Понимаешь, в чём тут дело-то… Старые московские залы уже давно полуразрушенны, и на их капитальный ремонт нужно несусветное бабло, это ведь не ларёк отремонтировать. Только бабло чтоб по-настоящему: чтобы не скрысить его, а действительно вложить в ремонт. А наши чиновники хуже любых крыс, сам знаешь. Поэтому полноценный капитальный ремонт старым залам, увы, не грозит. А выделенное на новые залы бабло разворовывается ещё на подходе. Ещё даже и архитектурный проект-то не утвержден, а бабло уже распилено. На этом фоне о такой мелочи, как правильные рояли, даже и речи нет.
– Да какая разница-то, какой там рояль, Жень? Что до меня, то для меня они все одинаковые. Особенно при современных-то технологиях…
– Не скажи. Сейчас я тебе немного арифметики приведу, чтобы ты понял, что я имею ввиду. Итак, смотри: рояль – инструмент струнный.
– Да неужели?! – я сделал испуганное лицо. – Чёрт возьми, ты открыл мне страшную тайну!
– Не перебивай меня, это бесполезно. Я намерен вдолбить тебе это до конца, чтобы ты врубился, что я трачу столько денег на поездки не потому, что я лох, которому нечем заняться. Слушай дальше: рояльная струна – это такой толстый металлический прут, натянутый под очень сильным напряжением. Всё это держит деревянная дека, которая выгнута куполом, чтоб под таким напряжением она не треснула. А теперь – арифметика. У самых лучших «Стейнвеев» купол – пять миллиметров на метр деки. Это очень неплохой показатель, Рома.
– Ну, и чего дальше? Сам же говоришь, что это неплохо.
– Ну да, неплохо. Я и не сказал, что «Стейнвей» говно. Но цимес в том, что у «Фациоли» эти цифры составляют не пять, а семь миллиметров! – и Алиев торжествующе поднял вверх указательный палец.
– Алиев, и после этих двух сраных миллиметров разницы ты будешь мне лепить, что это не снобизм?!
– У тебя в школе было хреново с математикой, Образцов, – ничуть не смутившись, ответил Алиев. – Иначе ты обратил бы внимание не на сраные миллиметры, а на процентное соотношение. Между пятью и семью миллиметрами пролегает колоссальная пропасть в сорок процентов разницы. Врубись в эту цифру. Сорок процентов разницы в силе, глубине и продолжительности звука!
– Ничего себе, – только и сумел выдавить я. – Убедительно. То есть, выходит, звук намного лучше?
– Ты просто невероятно догадлив, Рома, – съязвил Алиев. – Разумеется! Ты просто прикинь, как это звучит вживую, да в хорошем-то зале! Причем, разница в звуке – это всего лишь маленькая деталь, которую я тебе привел в качестве самого простого объяснения. А таких моментов в «Фациоли» множество. И если, к примеру, поставить его в тот же Дом музыки вместо «Стейнвея», то за счёт этой разницы можно немного выправить говённую акустику. Но и здесь тоже всё не так просто. Дело в том, что самой важной особенностью «Фациоли» является тот факт, что на них нужно по-настоящему уметь играть. Это мощный инструмент с огромным потенциалом, который нужно уметь реализовать. С «Ямахой»-то справится и бездарная курсистка, лишь бы ноты умела читать. Но в России умеющих играть музыкантов можно пересчитать по пальцам одной руки, причем не только пианистов. Они здесь не концертируют. Потому что им, извини, западло играть на дровах и комодах, помноженных на унизительно плохую акустику. Большинство из них здесь, в России, даже не живут. Лучшие представители русской школы – Демиденко, Алексеев или великолепный виолончелист Горохов, к примеру, живут в Лондоне, а концертируют по всему миру. Потому что они – музыканты мирового уровня. А то, чем нас пичкают в Москве, годится лишь для того, чтоб вот так, как у тебя: «знакомая девка потащила, мужик играл, все хлопали». А потом сидят в своих задроченных офисах, и хвастают, что посетили концерт классической музыки. И не понимают, что им тупо насрали в уши.
– Ты чего это разошёлся-то? Не все же настолько серьезно разбираются в этих, блядь, роялях и музыкантах! Лично мне – вообще насрать, хоть и ни одного бы зала тут не было. У меня другие приоритеты. И таких, как я – большинство. Как ни крути.
– А мне плевать на большинство, Рома! Чё ты мне большинством в глаза тычешь? Большинство вон на метро ездит. А ты вот почему-то не ездишь.
– Я своё уже отъездил, Женя. Также, как и ты. Не кипятись.
– Вот о том-то и речь, что своё отъездил… А почему, например, я должен лететь чёрт знает куда, потратить несколько дней и тысячи евро, чтобы просто пару часов послушать музыку, которую люблю? Это учитывая то, что я не в деревне сраной живу, а в битком набитой баблом столице мировой державы! Ты вообще понимаешь, или нет? Четыре рояля на всю Москву! Мне стыдно и обидно, что столице России нет музыкантов и музыкальных инструментов, а есть только лабухи для лохов, играющие музыку на комодах. Почему я не могу просто выделить вечер, чтобы просто пойти в какой-нибудь хороший зал, и послушать того же Демиденко? Почему я должен для этого три часа лететь в Милан, или в тот же Ханты-Мансийск?! Почему, блядь? Мне кто-нибудь это объяснит?
– Ты, конечно, извини, Жень, – я сдержанно фыркнул. – Но меня и вправду смешит, когда ты ставишь на одну доску Милан и Ханты-Мансийск.
– Да чего смешного-то? Ханты-Мансийск тоже набит баблом, потому что это центр нефтяного региона. Но там, в отличие от Москвы, это бабло умеют не только пилить. Там построили один из самых лучших в Европе концертных комплексов. Московские ворюги, братан, такого не построят никогда. И «Фациоли» там давно уже есть. Выполненный по спецзаказу именно для этого зала. И мировые звезды выступают там постоянно.
– Для кого выступают-то, Жень? Для хантов и мансей? Чего толку от такого комплекса, если он находится в жопе мира?
– Он находится в России, Рома. И это главное. Руководила строительством женщина, между прочим. И при ней не украли ни копейки, как ни пытались. Там каждый винтик отчетливо показывает, что это сделано с душой и любовью. Это тебе не фантики московские. Ты отлично знаешь, что я за Москву костьми лягу, и если я говорю, что где-то что-то лучше, чем у нас, то это так и есть.
– Ты, Женя, уже совсем в какие-то дебри полез; извини, но про пианиста было куда интересней, а про акустику всякую уже нет, – я дотянулся до зазвонившего телефона. – Алло, да, Анечка, привет. Да, всё в порядке. Что, он тебе уже позвонил? Хватит плакать, успокойся, всё хорошо, я жив и здоров. В интернет выйти не могу, компьютер сломался. Да чёрт его знает, я в них не разбираюсь… Не включается. Ты извини, Анечка, мне сейчас не очень удобно говорить, у меня посетитель, – на этих словах Алиев сделал гнусную рожу, и глумливо ухмыльнулся. – Я тебе перезвоню. Целую. Пока.
– Ну что, Казанова лосиноостровский? Еврейская красавица уже выехала омыть своими слезами твои боевые раны?
– Иди в жопу, Алиев, – я смутился. – Давай сменим тему. Расскажи лучше, когда ты уже покатаешь меня на новом «Лексусе»? А то на твой сраный «Пежо четыреста шесть» уже жалко смотреть.
– А чем тебе «Пежо»-то не нравится? Ездит, да и ладно. Да и вообще, суета всё это. Хорошего человека узнают в лицо! Кстати, мне снова звонили эти гопники, о которых я тебе рассказывал. И снова угрожали всякой хернёй. Я вот уже всерьез думаю, как бы худа не вышло.
