Бора Чосич - Наставники
Эти события происходили в сорок третьем году, направленном своей сутью против многих человеческих занятий, но в первую очередь против парикмахерского искусства. Я и раньше отказывался стричься, я говорил: «Не хочу, мне волосы больно!» В настоящее же время мама ножницами укорачивала мои волосы, приговаривая: «И это пройдет!» Но я не верил. Тетки сказали: «Мы нашими щипцами можем осуществить все прически из довоенных фильмов, и даже лучше!» Дедушка сказал: «Будь вы поумнее, заработали бы на соседях!» Мама возразила: «Но, папа, им ведь не до этого!» Тетки накрутились, после чего сразу уселись писать сонет о волосах княгини Таракановой, ликвидированной с помощью антигуманной гильотины. Парикмахерша Ружица Миливоевич сказала: «Обстановка вынуждает меня заниматься бесчестными делами, в частности продажей лучших частей моего тела, не хотите ли, кстати, глянуть?» Дедушка сказал: «Да ты всегда шлюхой была, просто службой прикрывалась!» В сорок третьем году, антиремесленном, и в первую очередь антипарикмахерском, специалисты этого дела стали торговать шнурками, церковными календарями, кремнями для зажигалок – весьма дефицитными; некоторые из них, правда редко, но все же продавали собственные тела художников своего дела.
Парикмахеры, извечные мастера, украшатели человеческого волоса, были оклеветаны генерал-предателем Миланом Недичем и признаны половыми извращенцами, что в большинстве случаев было абсолютно неточно. Да, исполняя свой долг, парикмахеры пританцовывали вокруг клиентов, развалившихся в кожаных креслах, от усердия благородные брадобреи вращали задницами, приподнимались на цыпочки в момент подравнивания усов, но это, собственно, и было все. Мне казалось, что цирюльники демонстрируют свое искусство как бы на сцене. Парикмахеры всегда разговаривали вежливо, вполголоса, мне казалось, что они играют роли во французской пьесе, слегка непристойной. Парикмахеры раскланивались с клиентами, простирали руки к зеркалам, будто в ожидании аплодисментов. Парикмахеры часто сами подбривали друг другу усики, впрочем, это происходило только тогда, когда было мало или совсем не было клиентов. Парикмахерское ремесло принадлежало к требующим таланта делам, только это не бросалось в глаза. Приближался конец войны, но слова, бывшие принадлежностью этой впавшей в немилость профессии, не исчезли, напротив. Пришел отец и сказал: «Ружица Миливоевич портновскими ножницами подровняла муде одному своему хахалю, который раньше был попом!» Дедушка сказал: «Генерал Тимошенко начал стричь немецкого зверя у города Курска!» Дядя сказал: «Я слышал передачу радиостанции Лондон, фрицев начали всухую брить!» Капитан Вацулич на абсолютно белом коне спустился с горы Авалы и принялся орать на немецких артиллеристов, столпившихся в сквере у Автокоманды: «Щас я вас брить начну, мать вашу так, перетак и раз-эдак!» А слово у него никогда с делом не расходилось, вот так.
Об искусстве окраски
В годы войны окраска почти нигде не освежалась. Еще раньше дядя написал в клозете: «Долой Гитлера!» В настоящий момент мы эту надпись стерли, тетки написали поверх ее пейзаж с озером, однако некоторые буквы, например «Д» и «Г», все-таки проступали и выглядели угрожающе. Мама говорила: «Были бы краски, все стены покрасила бы в черное!» Дедушка отвечал: «Вовсе не обязательно всем показывать, что ты об этом думаешь!» Пришли агенты гитлеровской полиции, перетрясли шкафы и комоды, обшарили карманы, потом сказали: «Хороший колер!» Мама сказала: «Стены еще до войны красили!» Агенты спросили: «Вы что думаете, при новом порядке не будет красок разных цветов?» Дедушка радостно воскликнул: «Да кто об этом говорит!» Когда они ушли, дедушка добавил, но уже гораздо тише: «Меня Адольф Гитлер каждый день черной краской по радио мажет, а я терплю!» Адольф Гитлер произнес из радиоприемника: «Сейчас мы Россию отделаем!» – это было сказано по-немецки, но смысловая окраска была очень ощутима. Раньше приходили маляры с бидонами, банками, отвесами, потом, что было важнее всего, они стояли в раскорячку на легких стремянках, высоко под потолком. Дедушка спрашивал: «Да где же они?» Они со смехом отвечали, легко шагая на стремянках как на ходулях: «Да здесь мы!» Я сказал: «А я видел чемпиона по ходьбе на стремянке высотой в двадцать пять метров, его звали Альфред Красавчик!» Маляры подтвердили: «Да, это наш товарищ!» Мама предложила: «Ребята, выпейте по стаканчику!» Маляры слезли со стремянок, приняли от мамы стаканчики и сказали: «Балуете вы нас!» Дедушка сказал: «Пока они тут слезают и залезают, целую бы стенку покрасить успели!» Некогда превосходные знатоки дела украшения комнат с помощью кисти и красок поглядывали вниз со своих стремянок, скручивали сигареты из вчерашних газет и рассказывали теткам о собственных любовных приключениях с кондукторшей и продавщицей дорогих духов, обе русские. «Все женщины созданы для любви, но русские – особенно!» – говорили маляры. Тетки недоумевали: «Непонятно, как это у них так получается?» Маляры отвечали: «Это очень просто!» – или что-то в этом роде.
Сейчас, во времена военные, путаные, маляры, оформители, мастера по вывескам были мобилизованы на повсеместное исполнение большой буквы «V», знака победы Гитлера над человечеством. Они говорили: «В конце концов это просто буква, а Гитлер пошел к такой-то и такой-то матери!» Дедушка спрашивал: «А все-таки зачем вы ее пишете, если ему это нравится?» Маляры отвечали: «А ты станешь нас каждый день кормить?» Дедушка возмущался: «Почему именно я?» Наступил год сорок третий, все гитлеровские буквы были уже написаны, безработные маляры согревали пальцы дыханием, спрашивая нас: «Хозяева, может, чего покрасить?» Отец отвечал: «Нашли время!» Мама спросила: «Слушайте, мастера, как мне старое платье перекрасить в новое, если у меня только зеленая краска?» Мастера сказали: «Засунь платье в краску и помешивай!» Мама так и сделала; платье стало частично зеленым, сохранив местами старый цвет, желтый. Мама разодрала платье на кусочки, маляры сказали: «Одно дело – стена, другое – тряпки, тут мы не специалисты!» Дядя спросил: «Как нам сделать красные флаги с учетом стремительного приближения русской конницы?» Маляры сказали: «Лучше не перекрашивать, лучше перешить красный халат или что-то в этом роде!» Дядя воскликнул: «Браво!» Таким образом, мы принялись красить без употребления красок, исключительно с помощью ножниц и других предметов, дядя говорил: «Все должно быть красным!» У соседей пришел муж и застал жену с сапожником, она сказала; «Да ты что думаешь, нужен он мне, что ли, тем более без штанов?» Муж ответил: «Отмазаться хочешь, да?» То же самое сказал дедушка отцу, когда тот заявил, что совсем случайно купил килограмм искусственной муки. То же самое сказали бойцы Двадцать первой сербской, влетевшие в наш подвал и спросившие, нет ли здесь врагов Четвертого интернационала, а мы сказали, что нет. Один очень маленький офицер в сапогах прохаживался среди нас, пристально глядя в лица и говоря: «Мне глаза замазать не могли люди поумней вас, например профессора и писателя, которых я всех пострелял за разные там ошибки в книгах!» Мы вздыхали: «Что ж сделаешь, раз вот так вот вышло!» Солдаты роздали нам кусочки картона с дырами, дыры изображали дематериализованные буквы, так как именно их контуры были вырезаны ножницами. Солдаты сказали: «С помощью этих картонок будете писать на стенах слова и прочие символы!» Мы спросили: «Какие слова?» Они сказали: «„Мин не обнаружено", а также другие непонятные вещи, потому не спрашивайте, а красьте!» Моментально появились маляры, специалисты этого дела, маляры воскликнули: «Шаблонов с до войны в руках не держали!» Вацулич засмеялся: «И сейчас не подержите! – и продолжил: – Этим будут заниматься женщины и дети, а вы за сотрудничество с оккупантом пойдете на фронт!» Маляры заявили: «Мы только кистью водили!» Капитан Вацулич сказал: «Вот и я то же говорю!» Мы взяли картонки, я с их помощью принялся выписывать не слыханные никогда ранее русские слова, все только дивились. Дедушка восхищался: «И как только додумались!» Мама сказала: «Русский, он умнее всех!» Дедушка спросил: «Какой русский?» Маленький офицер в сапогах прохаживался и говорил: «Все, что было белым, почернеет, и наоборот! – и продолжил: – Мы перекрасим старый мир!» Дедушка спросил: «А у вас диплом мастера есть?» Маленький офицер сначала удивился: «Ты погляди, а? – потом показал наган, очень большой, висящий ниже колена. – Вот он, диплом мастера, в кобуре!» Дедушка сказал: «Вот теперь все ясно, а то я не знал раньше!»
Было это в сорок четвертом году, в самую осень, все преобразившую. Вдруг все люди – солдаты, офицеры, члены моей семьи – стали заниматься одним делом – окраской, но на этом не остановились. Поначалу мы думали, что дело замены старых цветов будет происходить в сопровождении нагана и других грубостей, но потом все изменилось. Сначала мы полагали, что в новой жизни будет употребляться только один цвет, красний, но стало не так. Капитан Вацулич сказал: «Есть и другие цвета, весь спектр, который находится в солнечном закате, и все они абсолютно человеческие!» Тетки сделали вывод: «Наконец-то наша работа в области акварельного искусства будет признана и оценена!» Все мы употребляли красный цвет как опознавательный знак, но потом все мы набросились на другие составные части солнечного заката в соответствии с указаниями нашего товарища Миодрага Вацулича, большого любителя природы. Из всех оставшихся красок мы больше всего пользовались белой – цветом человеческой чистоты, невидимым цветом женской невинности, наконец, цветом негашеной извести, которой мы посыпали наших погибших товарищей, а также тех, других, скотов, которых мы собственными руками, перепачканными красками свободы, постреляли у стенок.
