Энтони Капелла - Ароматы кофе
Мимо проходили две молодые женщины, прятавшие руки в меховые палантины.
— Простите, — удержал я их. — Я вижу, вам необходимо узнать подробней про избирательные права для женщин. — Я сунул им в руки две брошюрки. — Прошу вас, всего два пенса!
Улыбнувшись мне в ответ, младшая отыскала для меня монетки.
— Как вы сказали… — открыла было рот она.
Но, заполучив денежки, я уже не располагал временем для разговоров. Я обратился к молоденькому служащему:
— Э-э-э… не хотите ли узнать, о чем на самом деле думают женщины?
И в мгновение ока обрел очередной взнос.
Я бросил взгляд через улицу. Эмили, увидев, что мой метод непосредственного обращения к публике оказался успешней, чем ее выкрики, теперь следовала моему примеру. На моих глазах она продала одну брошюрку двум пожилым леди и еще одну отправившейся за покупками женщине с дочерью.
Ко мне приближался мужчина средних лет.
— Этот буклет, — сказал я, пристраиваясь к его шагу и протягивая книжицу, — содержит всю подноготную суфражисток. Сексуальное равенство, свободная любовь… и тому подобное.
— Беру две, — буркнул мужчина, бросая на брошюрку алчный взгляд.
— Молодчина! С вас шиллинг.
Едва тот отошел, я поймал на себе разгневанный взгляд Эмили: я распродал уже половину своих буклетов, а она всего один или два.
— Кто меньше распродаст, тот оплачивает обед! — выкрикнул я.
Она глянула сердито, но, я заметил, что при этом свои усилия она удвоила.
— Добрый день, юные леди! — приветствовал я группу школьниц. — Потрясающе интересно — читают все!
Продав еще четыре штуки, я перекинулся на некую матрону, у которой покупки вываливались из рук:
— Стоит женщинам обрести право голоса и конец рвущимся бумажным пакетам! Здесь все как раз про это, а я пока подтащу вашу картошку!
Подобрав картофелины, я перешел на ту сторону улицы.
— Все разошлось! — самодовольно отчитался я.
— У вас раскупили только потому, что вы мужчина! — сердито сказала Эмили. — Вечно одно и то же, старая песня!
— Но, так или иначе, я выручил неплохие деньги. Хотя теперь, раз вы платите, я не смею даже расплатиться за обед.
— Роберт, вы прочтете мне стишок? — пытливо спросила Лягушонок.
Я все еще пребывал в благодушном после обеда настроении.
— Хорошо. Какой стишок?
— Тот, что читали в прошлый раз, который про червяка.
— Точно такой не смогу. Я художник, повторяться не умею.
— Но вы ведь стих не закончили! — с жаром сказала она. — Оставили того человека с червяком в голове. С тех пор я только об этом и думаю, и арифметика у меня ну никак не идет.
— По-моему, Роберт, — тихонько произнесла Эмили за моей спиной, — всякий художник все-таки должен отвечать за свои поступки. Хотя в том, что Лягушонок не может справиться с арифметикой, вашей вины, я думаю, нет.
— Мне не хотелось бы нести ответственность за нерешенные задачки! — наставительно сказал я Лягушонку. — Ну что ж…
Я слегка задумался, почеркал карандашом по бумаге, что-то стало вытанцовываться…
— Засекаю время, Роберт, — сказала Эмили. — Даю вам меньше минуты на сочинение.
— Но это не слишком честно!
— А честно продавать больше буклетов, чем я, только потому, что вы мужчина? Осталось сорок секунд.
— Дайте чуть больше…
— На вашем месте я перестала бы огрызаться и сосредоточилась на сочинении.
— Ну, пожалуйста.
— Время истекло!
— Вот вам! — воскликнул я вскакивая:
«Какое безобразие!
— сказал миссионер. —
Какой ужасный, право,
Всем червякам пример!
Ведь я его к себе не звал,
У нас нет общих тем!
Во мне пристроился он сам,
Как будто насовсем!»
Тут тягостного вздоха
Сдержать старик не смог —
И выпорхнул наружу
Проворный мотылек.
Разумеется, это была полная чушь. Но обнаруживалась некая рифма и даже видимость размера. Лягушонок захлопала в ладоши, а Эмили ласково улыбнулась, и на мгновение я испытал чувство триумфа куда мощней, чем если бы мой сонет был напечатан в «Желтой книге».
Глава семнадцатая
Душа ее поет. Мысли ее в смятении. Не из-за маленькой невинной лжи — Эмили прекрасно известно, что не он попытался поцеловать ее на балу, но он с такой серьезностью принял в тот вечер на себя обязанность дуэньи, что Эмили с самого начала забавляло легкое подтрунивание над ним. После, увидев, как его уязвили ее слова, она позволила ему и дальше пребывать в заблуждении, которое под конец разрослось в нечто большее. Нет, заботит ее не это, а то, что такого рода их отношения в силу канонов данного времени нереальны.
Сначала положены свидания, затем, возможно, влюбленность; влюбленность может завершиться браком. Не в правилах класса, к которому она принадлежит, свидания тайные, если влюбленных свела судьба или — что еще того хуже, — работа.
Сомнительно, чтобы отец позволил ей выйти за него замуж; да и сама она пока не убеждена, хочет ли этого.
Поэтому позволяет себе немногое: в меру похваливает его, но не чересчур, чтобы отец не заподозрил, что она теряет чувство меры.
Говорит отцу, что Роберт — «хоть он молод и глуповат и все еще корчит из себя эстета» — трудится не только упорно, но и вполне успешно; что он, если только наберется немножко ума, может стать приобретением для компании. Она отмечает, что как художник слова он обладает профессиональными качествами, которых другие сотрудники лишены. Что он видит предметы в особом свете, что это может вполне пригодиться в их деле.
Отец слушает, кивает, и ничего не подозревает.
Все-таки один человек подозревает, Дженкс. И это отдельная проблема, так как уже с некоторого времени Эмили замечает, что старший секретарь отца проявляет к ней особую расположенность, — которая, она убеждена, связана с искренним восхищением ее деловыми качествами, ее сдержанным, но участливым обхождением с сослуживцами. Со всем тем, что позволяет его расположенности быть естественной и потому необременительной, но про это обстоятельство теперь она и думать забыла в своем безумном увлечении Робертом.
Поэтому Эмили чувствует себя несколько виновато и нелепо. Но так как сам Дженкс о своем отношении к ней не высказывался, пожалуй, он и теперь не осмелится что-либо сказать.
Хотя, учитывая силу антипатии Дженкса к Роберту, кто знает? Как-то днем, когда Эмили расшифровывает свою скоропись, в комнату входит секретарь и тщательно прикрывает за собой дверь.
— Мисс Пинкер, — говорит он, — мне надо с вами побеседовать.
В ту же секунду она понимает, о чем пойдет речь. Ей очень хочется, чтобы сцена эта уже завершилась, чтоб он удалился, закрыв за собой дверь, чтоб не состоялось в промежутке это неприятное событие.
Эмили ждет сюрприз.
— Я бы в жизни не осмелился диктовать вам, как следует или не следует поступать, — говорит Дженкс пылко, отводя при этом взгляд. — И не стал бы никогда чернить коллегу, тем более того, кто оказался удачливей в завоевании вашего расположения. Но я обязан указать вам хотя бы на два момента. Уоллис часто посещает некоторую улицу в центре Лондона, репутация которой позволяет мне… — Дженкс запнулся, — сомневаться в его добропорядочности.
— Так, — спокойно произносит она. — И что же это за улица?
— Район Ковент-Гарден, широко известный как… улица определенного свойства.
— Вы там были? Вы видели его?
— Да. Мой друг актер театра «Лицеум». Я трижды ходил на их спектакль… громадный успех.
— Ах, вот в чем дело, — произносит она с облегчением. — Вы оказались там по вполне невинному поводу, и Роберт, несомненно, также.
— Боюсь, что нет. Я ждал у служебного входа… это как раз на той улице, о которой речь. Уоллис, он… — Дженкс пытается подобрать слова. — Уоллис вовсе никого не поджидал. Он входил в один из домов. Заведение это скандально известно происходящим в нем.
— Вы в этом убеждены?
Дженкс кивает.
— Опорочить имя человека без абсолютных доказательств….
— Лучше б я ничего не говорил! — восклицает Дженкс. — Если б я не был уверен… если б это был вовсе не он… Но как я могу молчать, если я это видел собственными глазами! Вдруг что-то случится… — у Дженкса перехватило в горле, — какая-то грубость с его стороны по отношению к вам… Представьте, что такое бы произошло, а я вас не предупредил!
— Да-да, — говорит она. — Я понимаю. И хочу поблагодарить вас за вашу откровенность.
— Я поговорю с вашим отцом, добьюсь, чтоб его уволили.
— Не надо, — слышит Эмили свой голос. — Я сама уведомлю отца при удобном случае.
— Безусловно, будет верней, если это сделает мужчина.
