Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Составы команд… Наши гости из Киева…
Я носился по площадке и без умолку тараторил: "Турянчик бьет мимо пустых ворот…Какая досада! Кавазашвили ударом от ворот вводит мяч в игру… В центральном круге им овладевает Валерий Воронин и без задержки бросает в прорыв Валентина Иванова…".
Понимая, что футболиста из меня не выйдет, я искал себе место рядом с великими. Комментаторская кабина была как раз тем местом, откуда можно коротко и быстро найти дружбу со звездами мирового футбола, да заодно и самому заделаться знаменитым на всю планету знатоком футбола.
Осенью 62-го футбол помогал мне убежать от пустоты – в другую школу перешла 2-85.
Я так и не объяснился с ней. У меня было три года, чтобы подать ей какой-нибудь знак. И вот дождался.
Возникло предчувствие, что 2-85 для меня безнадежно потеряна.
Чтобы не думать больше о ней, я не раз пробовал развенчать, разложить ее на цитаты. Не получалось. К ней не придерешься. Ровная, цельная, собранная. С какого бока не подойди – ничего не выйдет.
Вечерами я вспоминал ее глаза. Вернее, не столько глаза, сколько излучаемое ими обещание радостной надежды на то, что когда-нибудь и мне, раз и навсегда, все станет ясным и понятным.
Теперь в школу я ходил отбывать наказание. Если бы за это ничего не было – век бы туда не ходил.
Ничего другого не оставалось, как делать вид, что продолжаешь жить и радоваться. Зачем и кому мы что-то доказываем?
Я смотрел на одноклассников и не мог понять. Они – то чему радуются? Бегают с оглашенными криками по коридору, Или тоже, как и я, притворяются? Конечно, притворяются. Я был уверен, что пятиклассники нашей школы, все как один, переживают уход 2-85.
Ушла она от нас из-за английского. Наш "В" класс изучал немецкий.
Мест в других классах с английским для нее не нашлось.
Дался ей этот английский! Английский, немецкий, узбекский…
Какая разница? Сто лет не нужен английский.
Еще я вспоминал о том, как в третьем классе представлял, как мы сидим за одной партой. Да…
Теперь вместо 2-85 со мной за одной партой не в мечтах, а наяву, сидел Толик Заитов – самый заслуженный среди всей школы ветеран.
Толик к своим шестнадцати годам успел остаться на второй год четыре раза. Мальчик хороший. Тихий, застенчивый. Он не следил за происходившим в классе. На уроках Толик рисовал голых женщин. Еще он рассказывал мне, как сильно хочет овладеть Валентиной Ивановной, нашей классной руководительницей: "Повалить бы ее на пол и…
Смотри какие у нее ноги, груди…О-о… Стоит у меня на нее и и днем, и ночью. Что делать?".
Что делать? Толику грех жаловаться на жизнь. Ему было ради чего ходить в школу.
Валентина Ивановна вела немецкий. Молодая классная толкала нам про артикли, презенсы и, верно, мало догадывалась, что происходило с
Заитовым.
Она как маленького гладила меня по голове: "Не балуйся". А ветеран смотрел на нее глазами невинно замученного дитяти, от чего было непонятно, почему бы классной руководительнице не взять да и не пожалеть ветерана средней школы? Вместо этого Валентина Ивановна поднимала Толика с места. Заитов что-то там еле слышно мявкал себе под нос и потупленно глядел вниз, под парту.
Почему все так? Почему мы ничего не видим?
Почему Леонид Быков влюбился в Элину Быстрицкую? Он что не видел, что из себя представляет Быстрицкая? Быстрицкая может и красивая, но в "Добровольцах" Быков ей не нужен. Ей был нужен именно Ульянов. И вся она видна в вопросе:
– Кайтанова не знаете?!
"Поцелуй соловья на рассвете…". Сокольники… Парковые аллеи, пруд. Перебегая с места на место, девушка в белом оглядывается. Он здесь. Все хорошо.
Фильм закончился. Шеф ушел на кухню. В комнате с Джоном мы остались одни.
– Сегодня я прочитал о себе. – сказал Джон.
– Где?
– Вот. – Он раскрыл книжку на загнутой странице. – Здесь.
"Жизнь моя? иль ты приснилась мне…".
Я ничего не сказал.
Прошло минут десять.
– Ты не догадываешься, почему после "жизнь моя" стоит вопросительный знак? – спросил Джон.
Стоит, ну и стоит. Зачем это Джону?
– Нет. – ответил я.
– Ну ладно.- Джон опустил глаза.
Как звали Свечонок? Кажется ее звали Люда. С ней Джон учился до
59-го. И о ней мне ничего не известно. На групповой фотографии Люда
Свечонок смеется, а стоящий во втором ряду Джон хулиганит: показывает над ее головой рогатку из двух пальцев. Свечонок девочка козырная.
Репетилову не назовешь козырной. Скорее, Таня тургеневская девушка с техническим уклоном.
Я наблюдал за Репетиловой в школьном буфете. Таня запивала коржик холодным компотом и молча слушала болтовню подружек. Туго сплетенные короткие косички с бантиками Репетиловой запомнились больше всего.
Тряхнет головой Таня, а косички не шелохнутся.
Утраченное гложет нас исподволь крохотными кусочками. К выпускной линейке остаются только косички с бантиками.
…Месяц спустя после выпускного вечера я увидел фотографию
Репетиловой. Таня улыбалась. На обратной стороне фотки синими чернилами надпись:
"Другу Нуртасу на память от Тани. 25.У.63 г.".
"Другу на память". Аккуратная. Ни одного лишнего слова. Не один год вместе учились, – могла бы и позаковыристей подписать. Хотя вполне могло быть, что друг для друга они остались всего лишь друзьями. Как бы там ни было, но больше всего теряет тот, кто остается.
Между собой родителей мы называли Валерой и Ситком. Папа брился наголо с юности, почему одно время имел кличку Лысенко. Но появился в ростовском СКА полузащитник Валерий Фисенко, который рифмовалася с
Трофимом Лысенко – мы стали называть отца Валерием Фисенко. Позже фамилия отлетела, остался Валера.
Маму Шеф называл битком.
Когда папа удивился, что дети называют его Валерой, мама сказала:
– Билмийым…Маган тоже аты койган. Биток, Ситок…
Так получился и Ситок.
С родителей продолжилась традиция давать клички и окружающим.
…С противоположной стороны двора заселился дом на семь подъездов. В первом подъезде поселились Колдунья и Маркиза.
Таня Камышова училась заочно в нархозе и работала в промтоварном магазине. Ленивая в движеньях блондинка издалека похожа на Марину
Влади. Доктор назвал ее Колдуньей. Камышова ничего не имела против
Кодуньи – за подмеченное сходство с Мариной Влади Камышова была благодарна Доктору. Подкатывали к Тане чуваки от семнадцати до сорока. Колдунья никого не отшивала и оттого возникала неясность: есть ли вообще человек, кому по-настоящему можно было надеяться на сердечность Тани.
От Колдуньи Ситок пребывала в ужасе. Если дурдом мама называла домдоргом, то Колдунью она перебезобразила в Голдон.
Доктор донес Колдунье на маму.
– Знаешь, как тебя называет моя матушка?
– Как?
– Голдон.
Камышова вздрогнула.
– Голдон? Что за Голдон?
– Колдунья.
– По-казахски, что ли?
– Почти.
Колдунья оглядела себя с головы до ног. Вздохнула.
– Вечно ты Доктор со своими кликухами… А что если кто услышит про твой Голдон? Что я скажу?
…Маркиза переехала в новый дом с писателем Рахой. До недавних пор двадцать лет была замужем за партработником среднего звена и имела от него сына с дочерью. Бросила Маркиза семью не с бухты-барахты. У Рахи регулярно выходили книги и по грубым подсчетам на писательской сберкнижке собралось более десяти тысяч.
Общественность осуждала Маркизу. "Бросить мужа и детей из-за денег, – делилась с мамой бывшая подруга Маркизы, – непростительно".
Я не мог заставить себя смотреть в глаза Маркизы не потому, что тетенька слыла большой ветренницей. И даже не потому, что у нее была чудовищно огромная голова при чрезмерно низеньком росте. А все потому, что у соседки были противно глупые глаза.
Маркиза зачастила к нам домой. По полдня матушка с Маркизой оппивались до одури чаем и болтали. О чем они болтали? Конечно, о деньгах. У кого сколько и кто где их прячет.
Доктор подкалывал маму.
– Нашла себе подружку…Маркизу ни в один приличный дом не пускают…Ей место на Доске позора. Ты ее тоже к нам не пускай, а то она всех нас испортит.
Матушка принимала подколы за чистую монету и огрызалась.
– Урме! Маркиза неплохая.
Раха колотил Маркизу. Колотил душевно. Подружка прибегала жаловаться маме. Однажды она влетела на кухню с фингалом на пол-лица. Мама вызвала милицию.
У дома напротив собрались соседи. Пьяный Раха заперся в квартире и с балкона пятого этажа осыпал ругательствами всех и вся. В том числе и ЦК Компартии Казахстана. Приехала милиция и руководство операцией мама приняла на себя. Мильтонам она велела спрятаться под подъездный козырек, сама же выманивала злодея на улицу.
– Раха, ты хороший… – Матушка, задрав голову, взывала к уму и чести писателя. – Ум у тебя есть? Совесть у тебя есть? Есть. Тогда выходи. Тебе ничего не будет… Поговорим…
