Теодора Димова - Матери
То ли из какой-то библиотеки, то ли из читальни, я точно не поняла, прощебетала Албена, Орльо, а это не опасно? ходить по читальням и библиотекам? еще не известно, что за типы там собираются?
Озабоченность Албены смешила даже Орела, и он по-отцовски притягивал к себе свою супругу. Орел не любил, когда она слишком много болтала, даже сказал ей прямо, еще давно: Бени, милая, старайся не говорить и не рассуждать слишком много, это вредит твоей красоте, не делай этого ни при посторонних, ни при мне тебе надо как-нибудь сходить со мной на родительское собрание, продолжала Бени невозмутимо, посмотришь, как там, мне даже плохо становится — все не переставая хвалят его, вообще этот ребенок совсем не похож на нас, вроде как мы взяли его напрокат, будто он нам неродной, никогда ни о чем не попросит, только учеба — чтение, чтение — учеба, я даже побаиваюсь его, особенно после того, как он стал носить эти очки, вот только за одно я немножко на него обиделась, но не посмела ему сказать, если хочешь, Орльо, объясни ему как-нибудь, вы ведь разговариваете между собой как мужчины, я о той вечеринке с шефом, в Бояне, ну, мы там были на прошлой неделе, и он поехал с нами, сам захотел, а зачем?
я напросился на ту вечеринку в Бояну, сам захотел, я давно слышал и догадывался о том, что бывает на таких вечеринках, но хотел убедиться сам, увидеть всё своими глазами, и мама сказала — ладно, но при условии, что ты пойдешь спать и заснешь сразу после одиннадцати, это показалось мне странным, она никогда не говорила, когда мне ложиться и засыпать, но я ответил — хорошо, обещаю, и вначале всё было нормально, барбекю, коктейли, спиртное, позвякивание льда в бокалах, не было никого ни под кайфом, ни пьяных, ну да, некоторые раздевались до купальников и купались в бассейне, но было жарко, так что ничего особенного, так — легкий джаз, приятная обстановка, сидят себе за столиками, ходят босые по траве, дурачатся — прячут обувь друг у друга, шуточки, шеф со своей внушительной сединой, расхаживает с трубкой, все разговаривают, смеются, он к одиннадцати уехал, мама подошла ко мне и сказала:
ну давай, ты обещал
да, мама, обещал, иду, ложусь
и я поднялся в спальню на втором этаже, надел для убедительности пижаму, открыл окно и помахал матери, которая снизу следила за тем, что я делаю, потом погасил свет, но через полчаса встал и увидел:
женщины были или совсем голые, или в мокрых прозрачных рубахах, мама — в трусиках и лифчике;
большинство мужчин тоже были голые или, как папа, в одних боксерках;
глаза у всех были какие-то красные и блестящие;
и все как один странно, демонически улыбались и дергались в ритме, который я не мог уловить;
целовались;
трогали, лаская, грудь и интимные места друг у друга;
некоторые вырывались и переходили к другим, а оставшийся в одиночестве приседал, обхватив голову руками, и тогда к нему подходил кто-нибудь и начинал его утешать, целовать и ласкать;
целовались в губы и ласкали друг друга мужчины с мужчинами и женщины с женщинами;
иногда кто-нибудь из этих двоек или троек издавал рёв, и тогда другие возмущенно оглядывались и кричали: рано, еще не время, потерпите немного;
движения у всех были замедленные, может быть, из-за травки, которую они явно курили;
все чаще и чаще звучал этот рёв, слышались хрипы;
я провертел маленькую дырочку в занавеске и смотрел сквозь нее, я весь дрожал;
если бы они заметили, что я смотрю на них, не знаю, что было бы; но, очевидно, все просто забыли о моем существовании или думали, что я давно сплю, я стоял выпрямившись, весь в поту, и дрожал, следя за всем этим из-за занавески, и не знаю почему, но стекла в моих очках все время запотевали, и мне приходилось протирать их о пижаму;
я не знаю точно, от чего я дрожал — от страха или от холода;
в основном я наблюдал за мамой и папой, другие меня не слишком интересовали;
мама начала танцевать, и все встали в круг возле нее;
я хотел не смотреть, но не мог оторваться от дырки в занавеске;
кровь подступала и билась в моем теле;
я начал неудержимо дрожать и не понимал от чего — то ли мне страшно, то ли приятно от того, что происходило со мной;
тысячи точек пульсировали у меня в висках и в паху, такие сильные, что мне хотелось упасть на пол, расплакаться или разбить обо что-нибудь свою голову, но я никак не мог оторваться от дырки в занавеске;
мама начала медленно раздеваться, продолжая танцевать так, как я видел где-то на видео, отец стоял, наклонив голову, и наблюдал за ней, неподвижный, две женщины рядом с ним обвивались вокруг, ласкали его, а он, словно окаменев, наблюдал за мамой, которая уже надела на себя что-то металлическое и кожаное, распустила волосы, достигавшие ей до пояса, все двигались в ритме, который задавала мама, все, кроме папы, он смотрел на маму мутными глазами, как будто готовый в любой момент убить ее
она медленно направилась к папе
в ее руках, я не заметил — откуда, появились наручники и плетка
она приблизилась к папе, он встал на колени, наклонил голову, протянул вперед обе руки, и мама защелкнула наручники
и встала над ним, расставив ноги;
и начала бить его плеткой;
и он ревел при каждом ударе;
и другие тоже кричали, как будто радовались этим ударам;
и я хотел побежать вниз и попросить ее перестать
я хотел спасти папу от ударов и от наручников
но, словно во сне, не мог и пошевелиться, мое тело было ужасно тяжелым, я не мог даже крикнуть, из горла не вылетало ни звука
господи, пусть мама перестанет бить папу плеткой
пусть снимет с него наручники
пусть займется ранами на его спине, из них уже идет кровь
пусть другие помогут ему, пусть спасут папу
но другие и не думали его спасать, они испускали те самые хриплые вороньи крики
сейчас кто-то стоял на коленях перед мамой и целовал внутреннюю поверхность ее бедер, а папа поднялся и грубо оттолкнул его
папа и мама начали целоваться целовались,
как будто ничего не случилось целовались
бешено и яростно, кусая друг друга
но все-таки целовались, а не дрались
и все остальные делали то же самое;
они делали это прямо на траве, при других;
везде были видны задранные вверх ноги или зады лежащих друг на друге людей;
отовсюду слышались крики, стоны, пыхтение;
мама и папа были единственной парой, все остальные поменяли партнеров;
мне было гадко, мерзко, я начал плакать
и тогда какая-то огромная сила вдруг высвободилась во мне, и вся пижама стала мокрой, это было со мной впервые, я чуть не рухнул на пол, но пришло облегчение, радость, освобождение, как у этих, внизу, у взрослых, и мне уже было не так гадко и страшно смотреть, наоборот, я даже начал привыкать, и меня это уже забавляло
я не заметил, чтобы кто-то смущался;
не заметил, чтобы кто-то смотрел, что происходит рядом;
все смеялись, перекидывались шутками, им был весело;
один из гостей, который до сих пор так и не разделся, решил уйти, но к нему тут же бросились сразу несколько женщин, они увивались вокруг него, расстегивали рубашку, брюки, впивались губами в его грудь, царапали своими длинными накрашенными ногтями, но он вырывался, все равно хотел уйти, и тогда одна из женщин спрятали ключ от его джипа в … своей сосульке, как бы выразился папа, повторяю, папа так бы сказал, а не я, и женщина, очевидно, сказала ему: если хочешь открыть и завести свою машину, возьми свой ключ, а он начал выворачивать ей руку и что-то ей говорить совсем тихо, так что она сама вынула, взяла ключ оттуда, куда его засунула, и отдала ему, и все остальные оставили его в покое, знаками показывая друг другу, что он «явно не в себе».
человек должен уметь прощать ошибки окружающим, так, по крайней мере, говорила нам Явора;
а когда я рассказал ей о том, что увидел, она ответила: а родителям своим — тем более, им в первую очередь мы должны научиться прощать.
И потому что я не очень сержусь на маму и папу, потому что они все же … хотя мне было … но я не мог отвести глаз от них и от других … валявшихся вокруг бассейна, на траве… не знаю, возможно ли это, но картина была… мне хотелось спуститься к ним и сказать, что… но мама бы страшно рассердилась, а папе наверное стало бы стыдно, да, иногда, когда папе стыдно, он спускается в гараж, берет ту самую плетку и начинает сам себя бить, я видел, подглядывал за ним в замочную скважину в гараже, как он бьет себя плеткой по спине и стонет, знаю, тогда он, наверное, сделал что-то очень плохое, раз сам себя наказывает и стонет, но я об этом не говорю Яворе, потому что мне … стыдно, и почему папа так делает, не знаю …
Николка, поросенок мой паршивенький, я же сказала тебе сделать теплее, а не холоднее, меня всю свело, и когда только ты вырастешь,
я вырасту, мама, каждый день расту, но ты не замечаешь
