Кевин Брокмейер - Краткая история смерти
Настоящие проблемы начались, когда они достигли станции.
«Запись 71, 25 февраля. Приехали. Наконец-то приехали. Мы добрались до станции примерно в полдень и по короткой тропинке подкатили прямо к двери. Так приятно было видеть отпечатки ботинок на снегу вместо бесконечного гладкого белого льда. Я почувствовал себя Робинзоном Крузо, стоящим на берегу острова. П. постучал в дверь, ожидая, что кто-нибудь откликнется. Нам действительно откликнулись, но не из дома. Все были на заднем дворе. Шесть человек. Они с трудом вышли из-за угла с кирками и лопатами. Они твердили: „Наконец-то вы приехали, мы не слышали шум мотора, уже давно вас ждем“. Не знаю, за кого они нас приняли. Я объяснил ситуацию и спросил разрешения воспользоваться их оборудованием, чтобы связаться с Атлантой. Они казались страшно удрученными. Сказали, что, конечно, мы можем попробовать, но… Это „но“, должно быть, означало, что ничего хорошего все равно не выйдет. И не вышло. Рация, передатчик и компьютер работали, но никто не отвечал. Кто-то сказал, что им уже несколько недель не удается ни с кем связаться — с тех самых пор, как в последний раз привезли припасы. П. спросил этого человека, как его зовут. Он ответил: „Митъярд“ — и показал свою фамилию в списке. Там значились двадцать человек. „Где остальные?“ — спросил я, и Митъярд ответил: „Никаких остальных. Мы — это все, кто остался. Только что мы похоронили на заднем дворе Монгно. Вам тут нечего делать“. Они рассказали, что случилось. Какое-то заболевание охватило станцию — вирус занесли, когда в последний раз привозили припасы. Пакетт спросил: „А что вам привезли?“ Ему ответили (Тернер? Дикстра?): „Еду, напитки, моющие средства. Ничего особенного. Мы попросили плазменный тигель, но так его и не получили“. Я: „И когда люди начали болеть?“ Тернер (или Дикстра): „Девять дней назад. Тогда мы увидели первые признаки. Сначала заболел Вашингтон. А через десять дней (пометка Джойса: „Наверное, он имел в виду следующий день, т. е. идущий за девятым, но я не уверен“) он умер“. Митъярд: „Мы с тем же успехом могли бы звонить в колокольчики и кричать: нечистые, нечистые!“ Он сказал, что по всем сведениям вирус распространяется очень быстро. П. спросил, по каким сведениям, и они показали статьи из газет. Штук десять. Лондон, Нью-Йорк, Бомбей. Видимо, вирус — это часть какой-то мировой эпидемии. Жуткая ситуация, надо сказать. Люди умирают сотнями тысяч, если не миллионами. Господи. Я подумал о Карен, Джессике, Маркусе, о маме и отце. Черт возьми. Черт. Господи. Мама и папа. Столько людей. Однако нужно сохранять спокойствие. Прошу прощения. Неудивительно, что мы не получали вестей от корпорации. Не сомневаюсь, рано или поздно удастся с кем-нибудь связаться, не могли же они совершенно про нас забыть. Рано или поздно. Рано или поздно… Вопрос в том, когда. Так или иначе, мы с Пакеттом решили есть то, что привезли с собой на снегоходе. Меньше риска. Один из людей со станции, по фамилии Сэйлз, во время разговора все время моргал, сглатывал, дрожал и тер глаза. Задерживал дыхание, как будто вот-вот собирался чихнуть. Раз за разом. Я подумал: что с ним такое? Оказалось, то же самое, что и с остальными — с теми, кого похоронили на заднем дворе. Он умер вечером. Итого пятнадцать. Где-то я слышал, что люди чаще умирают на закате, чем в любое другое время суток. Закат и смерть, ночь и могила, все приходит к концу. Разве не правда?»
Правда. Каждое слово.
Лори хорошо знала, где именно Джойс об этом услышал. Она вспомнила безжизненно висящие красно-белые вымпелы, пронзительный свист из динамиков, даже стол, за которым он сидел. Она помнила все довольно отчетливо, потому что и сама там была.
Это случилось в прошлом июле, во время ежегодного банкета «Кока-колы» в честь Сотрудника года, всего за пару месяцев до того, как ее вместе с Пакеттом и Джойсом отправили в Антарктику. Пакетт и Джойс сидели порознь, с коллегами по отделу, а Лори — в противоположном углу зала — со своей компанией. Она видела, как Джойс говорит по мобильнику и устало кивает. Пакетт что-то выковыривал из зубов ногтем мизинца, прикрывая рот кулаком. Всех троих уже назначили для полярной экспедиции, и Лори пугало предстоящее испытание. Она невольно искала взглядом Пакетта и Джойса каждый раз, когда они вместе оказывались в одной комнате. Среди столов, флажков и ваз с цветами, среди тысяч людей, присутствующих на банкете, были Пакетт и Джойс, они улыбались, курили и играли для Лори роль сигнальных костров на далеких холмах.
Все трое стали жертвами общего недуга, насколько она могла судить, хотя Лори не в силах была представить, как далеко зашло бедствие.
Официант склонился над ней с графином воды, но она накрыла бокал рукой и сказала: «Спасибо, больше не надо». Женщина, сидевшая позади нее, жена или подружка одного из финансовых директоров, хлопнула ладонью по столу и коротко рассмеялась чьей-то шутке. Наблюдатель, в рубашке и галстуке, позволявших замешаться в толпу, согнулся пополам, словно рассматривая собственный ботинок, и вытер с ковра пролитое вино. Он украдкой сунул салфетку в карман, поправил галстук и выпрямился.
Героем прошлогоднего банкета был Линделл Тримбл, вице-президент отдела рекламы, который поднял количество продаж обыкновенной газировки на четверть в больших городах и на треть в провинции благодаря так называемой «кампании навязчивых граффити». Он нанял художников и попросил украшать рекламой «Кока-колы» тротуары, стены, столы для пикников, деревья и автобусы — любую поверхность, способную привлечь внимание. Среди рисунков были изображения мужчин и женщин, которые пили колу и говорили «ах!». Были натюрморты, где вместо подписи стояли буквы К. К. и логотип «Кока-колы». Были короткие фразы, выведенные черной краской, точь-в-точь девизы уличных банд: «А ну попробуй!» и «Кока не хуже рока!» Корпорации, разумеется, пришлось платить за очистку территорий, а время от времени еще и выкладывать небольшой штраф за нарушение общественного спокойствия, но начальство заранее внесло эти расходы в смету, и они оказались мизерными по сравнению с тем, сколько стоила бы законная реклама, размещенная в таком количестве общественных мест. Нескольких граффитчиков арестовали, а одного, в маленьком городке Райсон, в Небраске, избили полицейские — парня отвезли в больницу с вывихом коленной чашечки и двумя сломанными ребрами.
— Это было неудачное стечение обстоятельств. Занесем его в статью расходов, — сказал Линделл Тримбл, когда поднялся на возвышение, чтобы принять почетную табличку Сотрудника года. — Но что касается доходов, то кампания имела огромный успех в определенных местах — в Далласе, Майами, Детройте. Нашу рекламу рисовали даже люди, которым мы не платили! Подростки, которые просто решили, что это круто. Недовольная молодежь, и все такое.
Он отхлебнул красного вина:
— Я уверен, мои друзья из отдела пиара и рекламы присоединятся ко мне и подтвердят, что в наше время до подростков трудно достучаться. Очень трудно. Так что у нас выдался удачный год. Но это не значит, что можно расслабиться и почивать на лаврах. Наоборот. Стоит расслабиться — и энергия уходит, импульс теряется, а для такого бизнеса, как наш, остановка означает смерть. Умирают чаще всего на закате, нежели в любое другое время суток, это факт. Значит, нужно помешать солнцу закатиться. Вот чем мы занимаемся в «Кока-коле», вот за что мы изо всех сил боремся в пиар-отделе — чтобы солнце не садилось. Да будет вечный полдень. Спасибо.
Он дождался, пока овации затихнут, распавшись на отдельные хлопки, похожие на щелканье попкорна, молча поднял бокал и осушил его, запрокинув голову, одним глотком, прежде чем спустился с возвышения. Именно в эту минуту автоматическая охранная система озарила комнату пересекающимися лучами, которые скользили повсюду в поисках оружия и взрывчатки. Линделл Тимбл споткнулся и уронил бокал, когда свет ударил ему в глаза.
— Блин, — прошептал кто-то рядом с Лори — судя по всему, глава отдела безопасности. — А ведь я, кажется, велел выключить проклятые штуковины до конца вечеринки!
Линделл Тимбл совладал с собой, улыбнулся и сказал:
— Ну вот, попал под перекрестный огонь.
Лучше всего за вечер Лори запомнила короткий взрыв смеха, который послышался из дальнего угла и тут же затих, когда никто к нему не присоединился.
«Запись 75, 5 марта. Остались только двое. Митьярд и Вейш. Утром мы с П. помогли им похоронить Тернера за домом. Трудная работа. Углубились на два фута, потом завалили труп льдом. Прежде чем закончить, набросали сверху нечто вроде кургана. Мы не хотели, чтобы ветер все разметал. Я сказал, что лед здесь шельфовый. То есть под ним не земля, а океан. Вейш заметил: „Сейчас для меня нет особой разницы“. И он был прав. Лет через сто, когда ледники растают, на дне океана будет покоиться длинный ряд добела отмытых скелетов, и никто об этом даже не узнает. Или, если климат как-то исправится и лед никуда не денется, — восемнадцать замерзших трупов, во плоти и в одежде. Восемнадцать и более, нужно сказать. Опять-таки не все ли равно, если никто даже не будет об этом знать. Мы с П. на прошлой неделе провели не меньше двадцати часов, пытаясь связаться с „Кока-колой“ ну или хоть с кем-нибудь. Тщетно, тщетно, тщетно. Газеты перестали выходить. Радиосигналы уходят в никуда. Телефонные линии замолчали, или отвечают автоответчики. Все признаки указывают на то, что вирус охватил планету целиком. Никак не могу вспомнить слово. Не эпидемия, а… как ее там. Жаль, что нет словаря. Или энциклопедии. А еще лучше, если бы я был камерой, какой снимают автомобильные аварии сверху и сбоку. Как узнать, что происходит? Я потратил целый вечер, споря с Пакеттом о том, что делать дальше — оставаться, или уходить, или готовиться к воздействию вируса. До сих пор у нас не было никаких симптомов. Это ненадолго, сказал Пакетт, мы — мертвецы с той самой минуты, когда постучались в дверь станции. Я сказал: кто знает. Может быть, мы вообще не заразимся. Может быть, у нас иммунитет. Господи Боже, хоть у кого-то же должен быть иммунитет. Пакетт считает меня наивным. Митъярд и Вейш тоже. В одной из статей мы прочитали, что вирус распространяется как через прямой контакт, так и косвенно, если люди живут в одном и том же месте. Старое доброе „прикрой рот и не хватайся за дверную ручку“. Пандемия. Вот что это за слово. Пандемия. Кажется, на другой стороне острова Росса, на пингвиньем гнездовье, есть рация для экстренной связи. „Гнездовье находится на пригорке, — сказал Митъярд. — В том-то и плюс“. Он утверждает: есть небольшой шанс — но все-таки шанс, — что мы обретем там не только рацию. Может быть, еще один канал для связи. Почему бы не попытаться? Если ситуация ухудшится, у нас не будет выбора. Становится все холоднее. Зима и меркнущее солнце. Трещины и разломы вновь замерзают. Океан отступает. Я постоянно думаю о Шеннон и Кене и об остальных в Пенсильвании. Интересно, чем они заняты. Нет уж, я скажу правду. На самом деле я думаю — живы ли они. Мы с П. должны были вернуться уже давным-давно. Вернуться в хижину, я имею в виду, а не домой. Хотя, если на то пошло, вернуться домой мы тоже должны были уже давным-давно. Утром я попытался связаться по рации с Берд, на тот случай если она вдруг починила передатчик, но безуспешно. Наверное, она думает, что мы никогда не приедем».
