Маргерит Дюрас - Любовник из Северного Китая
Китаец говорит, что нет, никогда, он догадался об этом только что, прямо здесь, но подозрения у него были давно, потому что чувствовал в девочке постоянную тревогу, она вела себя, как ребенок, который мучается детскими страхами, боялась всего: грозы, темноты, нищих, моря… китайцев — он улыбается матери — меня, всего.
Мать тихо плачет. Китаец смотрит на старшего сына, пытаясь объективно оценить его: красиво ли его лицо, заботится ли он о своем туалете, претендует ли на элегантность. Не отрывая от него взгляда, спрашивает у матери, какие именно слова употреблял тогда Пьер. Он говорил, отвечает мать, что девочку надо держать «в узде», чаще всего употреблял слово «пропащая», уверял, что, если они с матерью вместе ничего не будут делать, девочка совсем пропадет, потому что по доброй воле ни одному мужчине не откажет.
— Вы поверили ему, мадам?
— Я и сейчас ему верю, мсье. — Она смотрит на него. — А вы, мсье?
— Мадам, я верю в это с первого же дня. Как только увидел ее на пароме и полюбил ее.
Они улыбаются друг другу со слезами на глазах.
— Но даже совсем пропащую я все равно любил бы ее всю жизнь… И до каких пор длились эти побои?
— До того дня, когда Пауло обнаружил нас все троих запертыми в комнате. Он не вынес этого. Он бросился на него.
Ничего страшнее я в своей жизни не переживала, — добавляет мать.
— За которого из ваших сыновей вы тогда испугались, мадам? — совсем тихо выдыхает он.
Мать смотрит на китайца, встает, чтобы уйти, потом снова садится.
— Я прошу у вас прощения, — говорит китаец.
Мать берет себя в руки:
— Вы должны это знать, мсье, даже любовь к собаке — она священна. И у человека есть право, такое же священное, как и право жить, ни перед кем за это не оправдываться.
Китаец опускает глаза, он плачет. Говорит, что никогда не забудет: «даже к собаке»…
Девочка танцует с Чанхом. Разговаривает с ним шепотом:
— Скоро я дам тебе пятьсот пиастров для матери. Но матери ты их не отдашь. Сначала ты их спрячешь, и так, чтобы Пьер про это не проведал.
Чанх говорит, что сумеет это сделать:
— Да я и под страхом смерти ни слова Пьеру не скажу о деньгах. К тому же с тех пор, как он курит опиум, я сильнее его.
Продолжая танцевать, Чанх вдыхает аромат ее волос, целует ее, словно они одни. Никто не обращает на это внимания, ни ее семейство, ни китаец. Китаец смотрит, как девочка танцует с Чанхом без всякой ревности. Он вновь бредет, потерянный и одинокий, в бескрайних пространствах их неизбежной разлуки. Мать видит его страдания. Она очаровательна, говорит ему:
— Как же вы страдаете из-за моей дочери, мсье!
Старший брат на том же месте, где и был, возле танцплощадки. Он видит, что опасность миновала, китаец отвлекся:
— Китайская обезьяна! — громко говорит он.
Китаец улыбается матери.
— Да, мадам, я страдаю из-за нее так, что у меня не хватает на это сил.
Мать, опьяневшая, прелестная, плачет из-за китайца.
— Это должно быть ужасно, мсье, я вам верю… но как это любезно с вашей стороны, что вы разговариваете со мной о моей дочери с такой искренностью… Мы могли бы разговаривать с вами ночи напролет, не правда ли…
— Да, мадам, это правда. Мы бы разговаривали о ней и о вас. (Пауза.) Так ваш сын говорил, что ее нужно бить для ее же блага, и он в это верил, как вы думаете?
— Да, мсье. Я знаю, что это странно, но это так. И в этом я могу вам поклясться.
Китаец берет руку матери, целует ее.
— Возможно он тоже понял, что она в опасности, — говорит он.
Мать восхищена, плачет.
— Если бы вы знали, как ужасна жизнь, мсье… — говорит она.
Девочка и Чанх перестали танцевать.
— В конверте есть отдельный пакет, в нем двести пиастров для тебя.
Чанх удивлен:
— От него?
— Да, от него. Не пытайся понять.
Чанх молчит. Потом говорит:
— Я сохраню. На потом — уехать в Сиам.
Китаец сел за столик. Ему надо побыть одному. Он одинок в городе и в жизни. А в сердце — любовь к этой девочке, которая уедет и уже больше никогда не будет рядом с ним, рядом с его телом. Он в безысходном горе. И белая девочка это знает.
Она смотрит на него и впервые понимает, что между ними, между ним и ею всегда стояло одиночество, и это одиночество, китайское одиночество, как бы охраняло ее, оно было ее крепостью, возведенной с ним рядом. Точно так же, как и местом слияния их тел, их любви.
И уже тогда она понимала, что их история — это история большой любви.
Младший брат идет танцевать с метиской из бара, Чанх смотрит на Пауло: он танцует с удивительным изяществом. Пауло никогда не учился танцевать. Девочка говорит об этом Чанху, который этого не знал.
В этой сцене только мать и старший брат как бы в стороне. Каждый в одиночестве смотрит, как танцует Пауло.[12]
Младший брат возвращается. Приглашает танцевать сестру. Они часто танцевали вместе, на них приятно смотреть: младший брат танцует как бы во сне, можно подумать, что он делает это бессознательно. Он не смотрит на сестру, и сестра тоже не смотрит на него. Они танцует вместе, даже не понимая, как. Больше так танцевать они уже не будут никогда. «Когда они танцуют, они похожи на наследников престола», — говорит мать. Иногда они смеются своим особым смехом, непонятным для других, хитроватым, неповторимым. Они не говорят ни слова, смеются, просто переглянувшись. И все вокруг смотрят на них и радуются. Они этого не знают.
Китаец плачет, глядя на них. Шепотом произносит слово: обожание.
Мать услышала. Она говорит, что да, это так… ее дети именно так относятся друг к другу.
Слышен голос старшего брата. Он обращается к матери:
— Пауло не должен показываться вот так, на людях, он танцует, как чурбан… Это надо прекратить… раз и навсегда…
Никто, кажется, не слышит его, кроме девочки, но и она не показывает вида.
Младший брат с сестрой кончили танцевать. Она подходит к китайцу, который один сидит за столом. Хочет танцевать с ним. Они танцуют.
— Я так испугалась, — говорит девочка.
— Что я его убью?
— Да.
Девочка снова улыбается китайцу:
— Ты не можешь это понять.
— Я немножко понимаю.
— Может быть, ты и прав, что я никогда не полюблю тебя. Я говорю про сейчас. И только. Сегодня, сейчас я тебя не люблю и не полюблю.
Китаец ничего не отвечает. Девочка продолжает:
— Я предпочла бы, чтобы ты меня не любил. Чтобы все было как обычно, как с другими. Мне так хочется. Не надо любить меня больше других.
Молчание.
— Мы все уедем, даже Пауло. Останется только Чанх. Ты будешь один со своей женой в Голубом Доме.
Он говорит, что знает это так хорошо, как только возможно.
Они продолжают танцевать.
К этой теме больше не возвращаются.
Танец заканчивается, они останавливаются.
— Я бы хотела, чтобы ты потанцевал с одной из здешних девушек. Что бы я хоть раз могла посмотреть на тебя с другой.
Китаец в нерешительности. Потом идет и приглашает самую красивую из профессиональных танцовщиц, ту, что танцевала с Пауло.
Они танцуют танго.
Девочка облокотилась о балюстраду танцплощадки, прямо напротив китайца и его партнерши, смотрит на китайца, на того самого мужчину с парома в светлом, шелковом костюме: он так подтянут, элегантен, точно на роскошном южном курорте, только здесь это кажется лишним, неуместным. И даже оскорбительным.
Девочка не отрывает от него глаз.
Китаец полностью отдался своему горю. Он горюет, потому что знает: у него все равно не хватит сил украсть ее у закона. Знает, что он совершенно бессилен и с собой тоже ничего не может поделать: он никогда не убьет отца, никогда ничего у него не украдет, никогда не увезет с собой девочку ни на поезде, ни на пароходе, чтобы спрятаться вместе с ней далеко, далеко. Точно так же, как он знает закон, он знает и то, что никогда не пойдет против закона.
Танго кончилось. Китаец возвращается к девочке.
Девочка говорит о деньгах, о том, как она их ненавидит, потому что без них вообще ничего невозможно, ни остаться, ни уехать:
— Самое ужасное, это долги. Правда, про них ты ничего знать не можешь… но они доводят до безумия. Зарплата матери почти вся уходит на них, на оплату процентов с долгов. Это самые большие наши расходы. Мы до сих пор платим за погибшие рисовые поля, которые ни на что не годны, их даже нищим не подаришь.
— Я хочу поговорить с тобой о твоем брате Пьере, — вдруг говорит китаец. — На прошлой неделе я встретил его у курильни возле реки. Он попросил у меня сто пиастров. Я дал. Думаю, он будет продолжать с наркотиками, пока жив, и еще, — он способен на ужасные вещи. Он может сделать все что угодно, и даже самое худшее. Не представляю, что с ним будет во Франции, когда он останется без опиума. Тогда он перейдет на кокаин, а это очень опасно. Твоя мать должна прятать от него Пауло и поскорей. Да и тебя он может сделать проституткой, он не станет колебаться, он думает только о себе. Пока он немного тебя побаивается, но это ненадолго. У меня такое чувство, что вы живете рядом с убийцей.
