Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться
— О, спасибо! Я не могу.
— Это хорошие поэты, Суни. Простите, как вас зовут?
— Томари. Но я никак не могу. Спасибо.
— Как жаль. Как жаль. Как жаль. Такая красивая девушка… как жаль!
— Спасибо.
— Что, Юраша, получил отлуп?
— Занята девица.
— А в 416-м живут две наши. Спортсменки. Заглянем?
— Хорошая мысль, Илюша.
— Но они, ребята, огромные. Баскетболистки. Или рэкетистки.
— Егор возьмет на себя нашу охрану. Возьмешь, Егор?
— К нашим я всегда пойду. Наши лучше ихних кривоножек. — А я пас. Я домой.
— Так нельзя, Андрюха! Это ренегатство. — Но мне надо! — Если идем, то берем еще пару бутылок, я так считаю.
— Здравствуйте, девушки, милые! Вы гостей принимаете?
— Ого как вас много! Ну, заходите. Да вы уже пьяные!
— Вот познакомьтесь, ребята. Это милые девушки Катя и Валя… правильно называю? А это все писатели. Вот это Теодоров Юрий Дмитриевич, знаменитый писатель, вы его, конечно, читали. Это Егор и Андрей. Они стихи пишут — зачитаешься. Мы немного посидим у вас, да? Мы не помешали, нет?
— Да садитесь, чего уж, раз пришли.
— Выпить у нас есть, да. Юраша? Закуска тоже есть. Мы немного посидим, поговорим, познакомимся.
— Я пойду. Мне домой надо.
— Ну вот, опять! Вы его не слушайте, Катя, Валя… Андрюша немного не в себе. У него и дома-то нет, а он все туда рвется. Стаканчики у вас найдутся, Катя? Очень хорошо. Курить у вас тоже можно, я так думаю. Тесно у вас, но это даже хорошо. По-моему, расместимся, да? Так. Сели. Командуй, Егор, у тебя рука сильная.
— А где ваши приятели? Смылись?
— Курят, курят. Придут, никуда не денутся. Налей нам всем, Юраша.
— Налью непременно, Илюша. Как же не налить!
— А не придут, и не надо! Нам и вчетвером неплохо, правда, мальчики?
— Але! Это общежитие медицинского училища? У вас проживает журналистка Елизавета Семенова. В триста девятой комнате. Да, в триста девятой. Большая просьба: пригласите ее, пожалуйста! Срочно нужно!
— Лиза, ты? Здравствуй. Странно, что ты на месте в такое горячее время. Теодорова помнишь? Это я. Здравствуй, Лиза.
— Здравствуйте. Дышите, пожалуйста, в сторону.
— Неужели чувствуешь?
— Представьте себе.
— Ага, мы уже в официальных отношениях! Что ж… ладно. Я вам звоню вот зачем, Лиза. Я у вас занимал, помнится, двадцать пять рублей. Так вот, я хочу их отдать. Как бы это сделать?
— Это не к спеху. Отдадите когда-нибудь. Я уезжаю в командировку.
— Когда?
— Неважно. Зачем вам это знать?
— Но в командировке деньги нужны.
— Я обойдусь. Можете отдать Жанне, если хотите, или Суни.
— Слушай, перестань! Ты можешь говорить с человеком человеческим языком?
— А я как говорю?
— Я сейчас приеду к тебе, хорошо? Все брошу и приеду.
— Не вздумайте!
— Обижаешь, Лиза. Крупно ты обижаешь крупного писателя.
— Ничего, переживет крупный писатель.
— Хорошо, Лиза, я тебя понял. Вот ты какая! Нет в тебе, Лиза, милосердия. Жестокая ты, беспощадная, тебе ничего не стоит убить человека… из-за двадцати пяти рублей!
— Ну, знаете, я сейчас не расположена слушать пьяный бред. До свиданья.
— Лиза!!
— Что?
— Молись, Лиза!
— Юраша, ты что-то долго звонил. Твоя Валюша уже соскучилась. А мы с Катюшей решили немножко отдохнуть, да, Катюша?
— Приятели ваши смылись. Ну и пусть! Закрывайте двери!
— Свет заодно погаси, Юраша. В темноте нам будет лучше. Какая ты большая, Катюша, про-дол-жи-тель-ная!
— Валюха у нас тоже не маленькая. Валюха, ты чего сидишь, как истуканша?
— А он меня и не думает лапать. Он меня боится, ха-ха!
— Почему же! Я баскетбол очень люблю. Сам играл в юности. Только я одетых баскетболисток не люблю… Помочь тебе? Сама справишься? Как ты там, Илюша? Устроился?
— Мне хорошо, Юраша. Тепло.
— Сейчас мне тоже, видимо, будет хорошо… да, Валя?
— А это от тебя зависит.
Страшный треск и писк гостиничных кроватей. Таких несуразно громадных девушек, мне кажется, мало на свете, считанные единицы. Она просто невероятна, эта Валя, которая вздымает и опускает меня. Я летаю в темноте и мгновениями боюсь разбиться. Держусь за ее жарко дышащие ягодицы. В особо страшные моменты окликаю Илюшу, чтобы убедиться, что я не один. Илюша, слегка задыхаясь, отвечает: «Тут я, тут! — И командует своей: — Поддай жару, Катюша!» — «Ах, пес! — откликается та. — Какой бойкий, гляди-ка! А твой как, Валюха?» — «Мой… не хуже твоего!» — защищает меня верная Валюха. Явно льстит мне. Я затерялся в ее лоне, — так много там пространства. Зато голове моей удобно и мягко между двух горячих, пульсирующих грудей. «Илюша, ты жив?» — вопрошаю, слыша какое-то слишком загнанное его дыхание. «Жив, Юраша! Нам хорошо с Катюшей!» — «Не мешай! Не отвлекай его!» — сердится Катюша. Моя Валюша тоже сердится, что я отвлекаюсь, и сильно шлепает меня ладонью по ягодицам. Ладони у нее широкие (под баскетбольный мяч), пальцы сильные и цепкие. Она способна, если пожелает, разодрать меня на две части. Но Валюша не такая. Ей хочется казаться маленькой, неразумной девочкой, — оттого голосок у нее тонкий, писклявый, капризный. «Ну, есе! Ну, есе немножко!» — ломает она язык. «Стараюсь, как могу, родная!» — «Ой, мне щикатно!» — веселится она (у нее получается «сикатно») — и я, убей меня, не пойму, что она имеет в виду. Не понимаю я ее великанских ужимок! Горячо мне, жарко, пот течет… мне кажется, что я произвожу какое-то индустриальное оплодотворение в плановых, хозяйственных целях. «Ну, как, солнышко?» — задыхаюсь. Она пищит: «И-и! и-и!» С соседней кровати, из темноты, доносится хрип. Я на миг приостанавливаюсь, пугаясь. Но тут же догадываюсь: это Илюша добился своего, это его Катюша так исходит страстью. А моя пискля умоляет: «Ну, исе, исе!» — бедная, бедная громадина, несчастное создание, нелегко ей, наверно, живется среди нас, нормальных. Я стискиваю зубы, собираю силы — и вот, вот, вот… «и-и!..» вот сейчас, вот… «и-и!..» совершаем оплодотворение одновременно с высоким экономическим эффектом.
— Быстренько, мальчики, а то они вас побьют! — командует Катя. Она еще крупней Вали (только сейчас рассмотрел), высокий Илюша ей разве что по плечо. — Быстренько!
Мы и так спешим. Нас подгоняет мысль о мужской половине этой жуткой компании. Гулливеры только что барабанили в дверь и пошли, видимо, в ресторан на поиски своих подруг. Нам не хотелось бы с ними встречаться — да, Илюша?.. «Да, Юраша. Я спорт вообще не терплю», — переговариваемся мы.
— А я не хосю, чтобы ты уходил, — ломая язык, капризничает моя невообразимая на кровати.
Я стараюсь на нее не смотреть (вдруг станет дурно!), а Илюша говорит:
— Нам тоже неохота уходить. Вы нам понравились, девочки. Мы еще заглянем как-нибудь… обязательно. На матч ваш придем поболеть за вас… обязательно. Пока, девочки!
Они машут нам громадными руками, и мы поспешно выходим из номера.
— Ну, Илюша, я тебе этого не прощу!
— А что такое? Плохо разве? Кайф! — смеется он. (Мы курим в безлюдном холле на этаже.)
— Лучше бы уж лилипуточки…
— Все в свое время, Юраша. Слушай! Там же бутылка осталась, почти полная. Вернемся?
— Никогда!
Илюша смотрит на часы: половина двенадцатого. Буфет закрыт, в ресторан уже не пустят. Наступает вроде бы глухая пора.
— Неужели бросишь меня одного? — спрашиваю я.
— Да ты что! — обижается Илюша. Нет, о доме сейчас речи не может быть. Дома лучше всего появляться под утро, когда все спят глубоким сном. Известное дело: утро вечера мудренее. Да в конце концов, он же не баклуши бьет, он как-никак встречает официальную делегацию. На Таиланде нелетная погода. Рейс задержался. От позднего ужина отказаться не удалось. Таиландцы славные ребята, они не подведут! Так размышляет Илюша, и Теодоров благодарен ему за солидарность. Возвращаться сейчас в пустую, расхристанную квартиру… к полузабытой уже, как бы незнакомой Марусе… об этом страшно и подумать Теодорову. А вот как у нас насчет финансов? Я шарю по карманам, нахожу две жалких десятки и трешки. На машину, следовательно, у нас есть — и, следовательно, Илюша, не обойтись нам без твоего сейфа.
— Нет, сейф я тебе не открою!
— Опять!
— Ты мне на сохранение дал?
— Ну, дал.
— Ну вот!
— Перестань, Илюша, жмотничать. Свои ты не бережешь, мои тебе, видишь ли, жалко. Так не пойдет! Нечего им там прокисать. Поехали!
— Ладно. Убедил. А потом?
— А потом на вокзал к таксистам и что-нибудь придумаем. Время не позднее.
— А ты как себя чувствуешь, Юраша?
— А знаешь, ничего. Пьяный, конечно; но ничего.
— Я тоже, знаешь, ничего. Это потому, что мы хорошо поели днем, — ставит медицинский диагноз Илюша.
Обняв друг друга за плечи, спускаемся вниз. Внизу, около стойки администратора стоят три гиганта в спортивных костюмах «Адидас». Переглянувшись, мы проскальзываем мимо них и выходим на улицу. Здесь Илюша истово крестится: пронесло!
