Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться
— Вроде бы.
— А в перспективе? Пишешь?
— Очень активно. Дни и ночи.
— Да, представляю… Жену себе еще не приискал? — улыбается она.
Я не верю своим ушам. Это спрашивает Клавдия! Та самая Клавдия, которая… Страшно все-таки изменчивы женщины, забывчивы, непостоянны… согласись, Лиза!
— Порекомендовать кого-нибудь хочешь? — хмурюсь я.
— Извини. Так просто спросила. Убери деньги. И купи себе что-нибудь приличное.
— Хорошо. Раз так решила, возьми Ольке на подарок. А я поеду на материк и оттуда ей что-нибудь привезу. Так пойдет?
— Ты ей ничего не привезешь, конечно. Но так пойдет, — улыбается Клавдия.
— Я спешу, Клавдия. Такси у дверей. Поцелуй за меня Ольку. Постараюсь к ней заглянуть. Оберегай ее, бди! Она того стоит.
— Это я и без тебя знаю, папа.
— Ну, пока! — Я иду к двери, но вспоминаю и останавливаюсь. — Сама-то как живешь?
— Прекрасно, Юра.
— Муж не обижает?
— Скорей я его обижаю.
— Ну, рад за вас. Продолжайте в том же духе, — даю я напутствие и ухожу.
Таксист выразительно смотрит на часы, но я опять ободряю его обещанием крупных чаевых, и он, поворчав, успокаивается.
Долги, должен сказать, отдавать чрезвычайно приятно. Я, во всяком случае, люблю это делать… когда позволяют обстоятельства. То есть я люблю радовать людей, которые уже давно поставили крест на занятой Теодорову сумме. Они уже не вспоминают об этой опрометчивой благотворительности, а тут вдруг являюсь я и, изящно извиняясь, что слегка задержался, вручаю им долг. Конечно, они поражены и благодарны. Они говорят: «спасибо, Юра», или «спасибо, Юрий Дмитриевич», или даже «ну, спасибо, Теодор, не ожидал!» — и я иной раз отвечаю «пожалуйста». Выхожу я из таких домов душевно облегченный.
Но не все кредиторы, конечно, благородные люди. Вот этот деятель пирожкового кооператива с университетским ромбиком на лацкане замшевого пиджака… он не думает меня благодарить за то, что пришел сам, не дожидаясь милицейского привода… нет, он, получив свои триста рэ, щелкает пальцами: бакшиш, мол, Теодоров, навар за просрочку!
— Хватит? — спрашиваю я, отсчитывая четыре десятки.
— Ну, допустим. А как насчет обещанного кабака?
— Не пью, Икс. Прощай.
— Заходи еще. Всегда рад тебе помочь, — сует он деньги в карман, и я, выходя от него на улицу, выкуриваю подряд две сигареты. Почему-то мне кажется, что этот малый долго не проживёт.
Много, короче, встречается Теодорову всяких интересных людей на его сложном, пересеченном маршруте по городу. Промтоварные магазины я решаю оставить на завтра, а деньги положить в сейф к Илюше, чтобы не отстаивать очередь в Сбербанке. В Чеховский фонд я возвращаюсь во втором часу, омоложенный, радостный, точно совершил глубокое церковное покаяние.
К четырём часам дня исполняется два часа, как мы безвыходно сидим в Корейском ресторане. Место уютное. Мы занимаем отдельный кабинетик на четверых, отгороженный от зала бамбуковым занавесом. Негромко играет легкая восточная музыка. Официантка — миниатюрная кореяночка — бесшумно возникает время от времени, чтобы осведомиться, не желаем ли мы чего. Цены, ясное дело, ударные, но качество блюд и обслуживание на высоком иностранном уровне. Мы уже отведали блюдо «хе» (особым способом приготовленный палтус), жареного папоротника, салата из морской капусты, маринованной, остро наперченной редьки; вкусили, полив соусом, лапшу-куксу; осилили по две порции маленьких (как официанточка) здешних пельменей. Пьем мы дагестанский коньяк, запивая его каким-то непонятным соком или морсом.
К концу второго часа мы уже, конечно, не те скромные литераторы, какими вошли сюда, в этот воздушно-бамбуковый райский уголок. Мы уже благополучно миновали стадию первоначального возбуждения, когда организмы, настроенные на дневной чаек или кефир, получают вдруг сорокаградусный напиток; затем согласованно отяжелели и осовели от обильной еды, — и вот, преодолев сытость и сонливость, вздрогнули, воспряли и дружно почувствовали растущий творческий подъем. Выражается это в окрепших, как бы возмужавших голосах, в горячем споре о том, кому все-таки принадлежат Южные Курилы, в непарламентских выражениях по адресу литературных монстров из правления СП РСФСР… наконец, в том, что, нарушая местный пиетет, мы закурили прямо в кабинете.
Я предлагаю сменить место действия, переселиться куда-нибудь. То есть, я хочу сказать, что застой вреден. Здесь, безусловно, хорошо. Здесь мы вроде бы как в Сеуле или Пхеньяне, но не пора ли хлебнуть отечественного воздуха? Трое, как по команде, смотрят на часы и обмениваются взглядами, Очень жаль, Юраша, но… Страшно обидно, но есть неотложные дела. У Илюши дела, у Андрея, и у Егора тоже дела. Они же на службе, они не такие счастливые, как я. Спасибо, Юраша, за угощение, век будем помнить. Даже, может быть, книжку твою прочтем в благодарность. А сейчас надо по делам.
После этого, не потеряв в дороге ни одного человека, мы оказываемся в кабинете Илюши с двумя бутылками коньяка в запасе. Илюша садится за телефон.
— Так! — деловито говорит он. — Вызываю, значит, такси. Куда поедем?
Странно, но вариантов немного. Вариантов многочисленной женской компании, собственно говоря, нет. Странно, но так. За последнее время знакомые наши, испытанные девицы как-то незаметно, поодиночке отпали от массового движения: одни уехали, другие вышли замуж, третьи просто-напросто подзабыты…
Звонит телефон. Директор Чеховского фонда поднимает трубку, откликается: «Да! Слушаю!» — и тут же прикладывает палец к губам. Мы замолкаем. Нам сразу становится ясно, что звонит Илюшина жена Дина. Идет какой-то хозяйственный разговор о гвоздях, электрических лампочках… Илюша его сокращает: извини, Дина, ко мне люди пришли. Да, чуть не забыл! Сегодня он, вероятно, слегка задержится. Такая неудача: на обеде в облисполкомовской столовой (да, он там обедал) его выловил Кривонос (заведующий отделом культуры) и — нечего ему делать! — включил в группу встречающих. Прилетает какая-то таиландская делегация. Та-и-ландс-кая! Поняла? Самолет будет под вечер, но уже сейчас ему надо идти получать инструктаж и все такое прочее. Да, вот так. Не повезло! Но он постарается освободиться побыстрей. Таиландцев после аэропортa повезут ужинать, вот тут он и улизнет. Непременно улизнет. Ну, пока.
Илюша кладет трубку и обращается к нам:
— А почему я приплел именно таиландцев, кто может сказать? — И сам себе отвечает: — Видимо, интуитивно сообразил, что японцы уже не котируются. Я дважды на них ссылался. Зачастили они слишком. А как говорил — убедительно?
Очень убедительно! — подтверждаем мы. А он действительно поедет встречать таиландцев?
— Да, — говорит Илюша. — Наливай.
— Сейф я тебе не открою. Денег я тебе не дам, Юраша. Не обижайся.
— Слушай, Илья. Деньги мои? Так?
— Ну, так.
— И в чем дело? Почему я не могу взять свои кровные деньги?
— А ты мне сказал: даю на сохранение. Вот я и сохраняю.
— Слушай, Илья, не дури. Ненавижу, когда меня опекают.
— Ладно. Сколько?
— Ну, триста.
— А от первых трехсот ничего не осталось?
— Неважно.
— Хорошо. Ты меня убедил, Юраша. Выдам тебе три сотни.
— Давай пять сотен на крайний случай.
— Хорошо. На пятьсот. Но больше ни-ни, учти.
— Буфет только для проживающих в гостинице.
— А почему?
— Такой порядок. У нас живут иностранцы.
— Ребята, предъявим документы! Видите, мы писатели. Вот это Теодоров, вообще писатель знаменитый. Мы можем написать жалобу, если рассердимся.
— А скандалить не будете?
— Не будем.
— Проходите и не задирайте, пожалуйста, иностранцев.
— Ни хрена себе! Сто двадцать бутылка. На кой мы сюда пришли?
— Спокойно, Егор. Не скандаль. Мое дело.
— Пусть платит. Чем быстрей он просадится, тем нам будет легче.
— Значит, так, девушка. Четыре бутерброда с икрой. Горбуша нынешнего разлива… то есть нынешнего урожая? Так. Четыре порции горбуши. Две бутылки коньяка.
— Одну!
— Спокойно, Андрюша. Не скандаль. Две, девушка. Спасибо. Садимся, ребята! А где Илюша?
— Отлить пошел.
— Тиш-ше, Егор!
— Здесь одни япошки. Что они понимают в наших делах! Они, поди, никогда не отливают.
— Только без национализма, Егор! Не обижай гостей. Ara, boт и Илюша! Садись, Илюша.
— Я тут около туалета кое с кем переговорил. Номер 416, Может пригодиться.
— Извините. Вы меня не помните?
— Не-ет.
— Недели две назад я давал интервью на улице вашей съемочной группе. А вы переводчица, правильно?
— Я переводчица. О! Я вас вспомнила. Вы Иван Медведев.
— Правильно. Не хотите пересесть к нашему столику? Это советские поэты. Мы вас не обидим.
