Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века
Чтобы стушевалось возбуждение, Уд полез в пакет за подарочной коробкой. Когда он вынул своего дрилопуса, она ахнула от восторга и потащила Уда к двери ванной, заставив тут же приладить его шурупами.
Афродита любовалась фигуркой, она приняла заостренный фаллос божка за ритуальное орудие, о которое в храме его имени юные гречанки лишали себя девственности. Афродита ладошкой шлепнула ему по бронзовому кончику, заливаясь смехом:
— Ах, проказник! Ах ты какой!..
Приапчик тупо висел, только кольцо слегка звякнуло.
Странно, Уд впервые обратил внимание на то, что глаза у Афродиты слегка косили и были необычного цвета: две белесоватые крапчатые обесцвеченные клубничины, какие плавают в доживших до зимы домашних компотах прошлогодней июньской закрутки.
У нее были розоватые глаза мучимого постоянным голодом животного. И Уд догадывался, какой голод поселился в этих глазах… Да, считалось, что она любила мужчин, их присутствие, крупные звуки, которые они издавали, обретаясь среди жизни, их низкие голоса, их запахи… Про нее говорили, что она будто бы не могла находиться дома, если со спинки кресла или стула не свисали чьи-то рубашки или брюки, если на ночник не был наброшен галстук.
Знаете, господа, чем она занималась до прихода любовника? Закончив дела на телевидении (там для программы «Парламентский час» записывали диспут депутатов), Афродита заехала на сеанс аэробики, а вернувшись домой, еще и вздремнула по системе древнекитайского врача. После короткого целебного сна вышла на балкон и, по примеру неаполитанок средневековья, выставила на лунный свет обнаженные груди. Луна была в фазе роста, луна полнела, груди круглились, наливаясь матовым молоком с небес…
Даже Уд в состоянии своего коматозного любовного беспамятства тогда, в ночь первого их свидания, впервые в жизни что-то почувствовал. Что? Назовем это, господа, чарами всепоглощающей женственности. Они проникли в него сквозь фригидную толщу отключки. Так умершему, говорят, какое-то время слышатся голоса людей, причитающих над ним… Память о чарах удерживали, оказывается, не сознание, не ум (головой он все забыл), а слизистая оболочка губ, ноздри, втянувшие в себя миндальный запах ее дыхания, — это они вспомнили, они проснулись сейчас в нем при поцелуе в прихожей…
Нет, нет, что-то в Афродите было особенное…
Как-то один из безнадежных ухажеров Афродиты встретил ее случайно в супермаркете. Она деловито снимала с полок всякую всячину, толкала перед собой тележку с товарами, послушно пристроилась в конце очереди в кассу… Ухажер следил за ней издалека и был потрясен. «Как, эти люди не понимают, кто среди них, как они не понимают!..» Он был убежден, что такие женщины, как Афродита, созданы только для любви, им нельзя ходить в магазины, отвлекаться на деловые разговоры и т. п. Только непрерывно, упоенно, безостановочно давать себя любить, подобно матке — царице пчелиного улья, дарить восторг, убивать отказом, воскрешать милостью! Все эти очереди, вся эта парламентская болтовня крадут ее с ложа любви, для которого она создана и где реализуется ее красота!
Уд был усажен хозяйкой на диван. Он приготовился вести с Афродитой «умные разговоры». Радиоперехват ее телефонных бесед с подругой (с ними Лапиков постоянно знакомил босса) показывал, что Афродита держала Уда за «умницу». Это значило, что в их свидании будет торжественная и художественная часть. И только потом, потом, под утро будет оголтелый кривошипношатунный драйв без устали, впритирку, без устали, вплотную, без присадок, внатяг, до донышка, без устали, вкруговерть — перед тем как провалиться в последнее беспамятство… А потом, на сладкий десерт свидания, еще вполсилы несколько пассов прощальных ласк, лениво-нежное касание и, наконец, то, что закабаляло, по слухам, всех ее любовников, — погружение в ускользающую и тем манящую близость, где они чувствовали, что женщина отдается им охотно, но как бы не до конца, без упоенья, не всецело…
Уд отвел взгляд от дрилопуса и поймал себя на том, что плохо слушает Афродиту. Она о чем-то все время говорила посмеиваясь.
— …моей двери, да? — вот это он услышал и попытался врубиться.
— Ты, наверное, подумал, что за скряга! — продолжала она, откинувшись спиной на подушечки. Одну ногу, сбросив туфлю, она положила на пуфик. — Но нет, Уд, нет, нет и нет, это, увы, элементарная вынужденная маскировка.
И она рассказала, что с некоторых пор у них в доме такие двери ставят многие солидные жильцы. Замучили грабители. Сигнализация и прочее не помогает.
— Лучший охранник — видимость нищеты, — сказала она, — на нее-то никто не покушается.
Уд слушал и чувствовал, что надо в этом месте что-то сказать, но не нашелся.
— А знаешь, сколько стоит эта дверь? Не поверишь, но далеко не все могут себе это позволить.
Афродита босой ногой, лежавшей на пуфике, скинула туфлю с другой ноги и утвердила их на пуфике рядом. Уд немного смутился: у серебристого платья Афродиты оказался большой разрез, и достаточно рискованно часть бедра оголилась.
— Эту дверь по заказу делал дизайнер с мировым именем, — продолжала она. — У него в прошлом году была персональная выставка в галерее Нащокина.
Уд только сейчас понял, о какой двери она все время говорила.
— Ты обратил внимание на куски ваты? А дыры на дерматине? Знаешь, добиться впечатления натуральной убогости — это высший класс!
Уд снова понял, что надо бы что-то сказать.
— Надо же… — протянул он. Краем глаза он видел в гостиной за большой напольной лампой угол сервированного столика. «Старофранцузская кухня», вспомнил он слова своих осведомителей.
Афродита поднялась с дивана, впрыгнула в туфли и двинулась в глубь гостиной, остановившись (продуманно?) перед напольной лампой. Сильный свет за спиной Афродиты просвечивал платье насквозь и обнаруживал перед Удом, что две прекрасные безукоризненно прямые параллельные линии ее ног, оказывается, пересекаются, заканчиваясь в точке пересечения витиеватой капителью коринфской колонны. Уд даже притворно прокашлялся в кулак, чтобы спрятать нахлынувшее волнение.
А минуту спустя его позвали к столу голосом, показавшимся Уду щебетом беспечной райской птицы, — так он проголодался.
Глава VII
Чиклин был слишком угрюм для хитрости и ответил приблизительно:
— Некуда жить, вот и думаешь в голову.
А. Платонов. Котлован1
Разве может часть быть значительнее целого? Тогда почему, господа, мы все внимание уделяем Уду, где Уд, с кем Уд, для чего Уд, а Коля Са-вушкин на десятки страниц забыт, о нем ни словечка. Нет, нет, справедливость требует вспомнить про несчастного персонажа, тем более что в те самые часы, когда его Хуссейн расслаблялся в обществе дамы, Коля мучительно, нечеловечески страдал.
Если вы помните, у него намечался юбилей их совместной жизни с Ниной, 10-летие… С того дня, как Нина запретила ему приходить в ресторан, он тосковал вечерами, как старая брошенная собака под дверями хозяйского дома, не находил себе места, сидел в своей комнате при погашенном свете, притворялся, что спит, но еще ни разу не уснул до прихода жены с работы.
А раньше часа ночи она не приходила…
Лежит он, бывало, на кровати поверх одеяла, смотрит в окно на пустое небо. «И небо, вон, какое-то… зашпаклеванное», — думает Коля про себя, и воображение рисует ему другое веселое разноцветное небо, полное звезд и низких планет, чтобы ему лежать и разглядывать их, наблюдать, чтоб, значит, не очень скучно было. Коля оживился: «А что? Плохо разве было б, если б планеты низко висели, светились бы, как китайские фонарики. Лежи и смотри, вроде как клуб путешествий. — Коля хмыкнул. — Интересней было бы жить-то по вечерам. Открыл окно, а они низконизко… Вон на той уж электричество зажгли, вон трамваи вниз крышами едут, вывески мигают… А вон на той, к примеру, еще светло от солнца, автобусы их куда-то везут, ну, на экскурсию или на массовку какую… А на этой-то, — Коля даже на локте приподнимался, увлеченный своей фантазией, — на этой салют, иллюминация, праздник там у них, значит, или просто веселые нравом…»
В ночь накануне юбилея он лежал в темноте и думал, думал в свою безразмерно распираемую голову. Эти его думы, впрочем, состояли не из слов, — тоска тем и тяжела, что в словах невыразима… Обиды последнего времени доконали его.
Последняя надежда оставалась только на юбилей. Не поднимется же у нее рука в такой день сказать ему это страшное: «Ну не хочу я!..» На вечер юбилея у Коли был план: после трехнедельного перерыва прийти в ресторан «У Автандила», прийти просто как клиенту, заказать не свои обычные 100 граммов, а целую бутылку ликера «Малибу» с намеком на необходимость второго «собутыльника» (под которым, естественно, подразумевалась Нина), посмотреть на сцене «аквашоу», досидеть до конца и… и напомнить Нине о 10-летии их совместной супружеской жизни. Поднять за это бокалы, пригласить тетю Нюру, Зою-старшую и Зою-маленькую, еще кто-то, может, захочет, хотя б Степан, он сейчас у них работает швейцаром-вышибалой, а раньше слесарил еще в их столовой при заводе «Мосблок», Коля давно и хорошо его знал (правда, между ними три недели назад пробежала кошка: Нина именно его, Степана, привозила на квартиру врезать замок в свою большую комнату, когда отлучала от себя Колю).
