Валерия Перуанская - Прохладное небо осени
Но, между прочим, напомнила себе Инесса, посторонний человек им и останется. А близкий – близким. Это умозаключение ее успокоило. Как бы она там ни рассуждала о неизбежности и необходимости умолчаний, сама сознавала, что эти рассуждения годятся лишь для малых величин, если прибегнуть к математическому термину. С большими величинами начинается ложь, лицемерие, обман. Отчуждение.
Вдруг захотелось домой. Соскучилась вдруг. Уютный номер показался холодным – как все казенное. А когда-то мнилось, что нет людей счастливей тех, что ходят по устланным коврами гостиничным коридорам, ужинают внизу в ресторане и вообще причастны к этому необычному, начищенному и надраенному женщинами в белых наколках миру. Через сколько заблуждений проходит человек, прежде чем доберется хотя бы до самой простой истины? Истины, открытой задолго до него. Дважды два – четыре он позволяет себе не открывать самостоятельно и верит предку. А вот что не все то золото, что блестит, – тут он должен сам убедиться. Иной так до конца своих дней не успевает самостоятельно освоить эту или иную подобную истину, приумножая несчастья на и без того не очень-то счастливой земле...
Презренный сноб, оборвала себя Инесса. Тебе еще здесь недостаточно хорошо. Пойди уступи свой номер одному из тех, кто уныло стоит у окошка администратора в бессмысленной надежде тронуть ее черствое сердце. Или в надежде на чудо. Пойди приведи сюда того дядьку, что приготовился ночь проспать в кресле, и займи его место.
Ладно. Все прекрасно. Завтра надо поискать подарок Тасе. И горшочек для Волика. И Варваре что-нибудь купить. Инесса открыла сумочку, принялась подсчитывать свои финансовые возможности на столько покупок.
Токарев, наверно, уже добрался до дому?..
10
Инесса и Лиля стояли у стелы Пискаревского кладбища.
День для осеннего Ленинграда выдался редкий – теплый, ясный, тихий.
По кладбищу между травянистых холмов братских могил бродили люди. Отдавали дань. Вспоминали.
Молчали они, молчали могилы. На обычных кладбищах с могил смотрят лица когда-то живших людей, называют себя по имени, сообщают золотыми буквами даты своей жизни. Так они хотя бы отчасти остаются среди живых.
Здесь нет лиц, нет имен. Дат тоже нет. Впрочем, вторая дата у всех одна: 1941, 1942.
Люди кладут к подножиям холмов букетики цветов. К любому холму, не выбирая, потому что их отцы, матери, сестры, друзья лежат под всеми этими холмами.
Просторное, чистое, торжественное, еще не затененное деревьями кладбище, оно дает ощутить масштаб бедствия, непоправимость катастрофы.
Инесса читала выбитые на стеле пронзительно-скорбные слова – не написанные, не сочиненные, а рожденные сердцем ленинградской поэтессы, и горло сжимали спазмы...
«...Мама ваша, Инночка, умерла шестнадцатого декабря, хотя ее и удалось положить в больницу. Где ее похоронили, мы не знаем, сейчас так много хоронят, что и гробов не хватает».
Когда пришло это письмо от незнакомых Инессе маминых соседей, она еще только-только начинала подниматься с постели. Через несколько шагов слабость валила ее обратно.
Последнюю весточку из Ленинграда Инесса получила больше месяца назад. «Я так рада, что тебя здесь нет», – писала мама, и Инесса обиделась. Как можно радоваться, что дочь – одна, больная, в чужом городе, а не рядом с матерью?.. Она не сильно обиделась, но по мере того как шли дни, а писем все не было, обида росла. Ее забыли, ее не хотят знать.
И вдруг – умерла. Как это так – умерла?.. Наверно, это ошибка. Не может быть, что месяц назад писала письмо, а теперь умерла?.. Она же не болела ничем.
Инесса читала в газетах, что Ленинград в блокаде, но плохо представляла, что это такое, блокада, – ни вообще, ни тем более в данном случае. Газеты писали: фашисты остановлены, им Ленинграда не видать, по городу Ленина не ходить. Больше газеты тогда ни о чем не писали, но большего Инессе не требовалось.
Но как это – «не хватает гробов», подумала Инесса, все еще не веря и отыскивая в письме ложь и обман. Почему это в Ленинграде не хватает гробов? Здесь, в этой глуши, хватает, на той неделе двоих из больницы хоронили, всем гробов хватило, а в Ленинграде их нет?.. Чушь какая-то. В тот день дежурила Варвара. Единственный в больнице человек, которого Инесса не дичилась, который ей был нужен, – только и ждала, когда Варварино дежурство, эти дни всегда казались ей светлее и теплее.
Варвара вошла в палату и сразу увидела, что что-то стряслось.
– Что такое, Инночка?
Инесса молчала – не знала, что говорить.
Варвара заметила брошенное на одеяло письмо, взяла, прочитала. Инесса следила за ней, ждала, что она скажет: «Ерунда какая! Это кто-то напутал, ошибся, разве так может быть?»
Но Варвара ничего не сказала. Только долго не подымала глаз от листочка бумаги.
Инесса спросила:
– Почему не хватает гробов?.. Варвара, – настойчиво и громко повторила она, – почему в Ленинграде не хватает гробов?
– Господи, что это с ней? – всполошилась одна из женщин.
– Чего ты городишь? – это с дальней койки крикнула Капустина, злючка и скандалистка, со всеми она в палате цапалась, к Инессе привязывалась и из себя выходила, что ее наскоки как от стенки от этой «гордячки».
– Инночка, успокойся, – сказала Варвара. Она быстро накапала каких-то капель, заставила выпить. Варвара в тот миг ясней, чем Инесса, отдавала себе отчет в случившемся. Хотя про гробы тоже не могла объяснить.
А когда и Инесса поняла, осознала, то отчаянная, беспросветная мгла опустилась на нее, задавила и, думалось, опустошила навсегда.
Ничего у нее в жизни не осталось. Была пропахшая карболкой и невкусной пищей палата, чужие, опостылевшие ей женщины с их нескончаемыми разговорами о своих болезнях и мужчинах – часто сальными, непристойными, этим опять же особо отличалась та самая Капустина, – об огородах и коровах... Эти женщины в большинстве тоже были обездолены войной, они тоже были обделены, но даже и это не сближало с ними Инессу – разъединял и возраст и весь опыт предыдущей жизни... Много позже Инесса поняла, что часто бывала несправедлива к ним. Так же, впрочем, как и они к ней.
Как-то в конце января в больницу пришел летчик, навещал родственницу. Инесса сидела в коридорчике за столиком дежурной медсестры, а летчик тут же дожидался, когда к нему выйдет родственница. Летчик был молодой, веселый и любопытный. Из тех парней, которым улыбаются самые хмурые продавщицы, а кассирши любого возраста непременно отыщут для него два билетика, когда все билеты на сеанс проданы. Из тех, кто к самым разным людям имеет верный ключик, отпирает им без усилий.
Инесса не заметила, как ее заставили разговориться, ответить на все вопросы – и как ее зовут, и что у нее за болезнь, и откуда она родом, «такая черноглазая».
– Из Ленинграда? – переспросил летчик. – Ты когда из Ленинграда?
– Давно, – сказала Инесса. – Я у бабушки перед войной жила, в Киеве. Возвращалась домой, вот сюда вместо этого попала.
– Ну, считай, сильно ты везучий человек. Инесса рассердилась:
– У меня в Ленинграде мама умерла.
– От голода? – не спрашивая, а больше утверждая, сказал парень.
– Почему от голода? – не поняла и удивилась Инесса.
– Там все умирают от голода. Я ведь туда летаю. Там ужасный голод... Не веришь?
– Хуже, чем здесь?
Он помолчал, разглядывая ее.
– То, что там, даже представить нельзя. Рассказать невозможно, – сказал наконец он. – В декабре – сто двадцать пять граммов хлеба, да не хлеба, а эрзаца, выдавали – и все. Люди на улицах падают. Чего я там навидался, словами не передать. Мне иногда посылочку с продуктами дают туда отвезти – родным или друзьям. Так я прямо говорю: донести не обещаю. Как ты ее донесешь, когда тебе навстречу голодный ребенок ковыляет и ты смотришь в его ввалившиеся глаза?.. «Дяденька, хлебушка дай!» За свою ряшку стыдно. Так ему – и посылку, и все, что у тебя при себе, все отдашь. Один все просился, чтоб я его с собой взял, увез... Не взял, не увез. Всех не накормишь, всех не увезешь, – сказал он и вздохнул. – До сих пор того парнишку вспоминаю, жив ли, думаю?... Сейчас уже дорога жизни через Ладогу, по ней вывозят. Кто дожил, тех спасут. И трупы быстро с улиц убирают.
– Откуда убирают? – Инесса все еще не понимала.
– С улиц, откуда же еще? Я ж говорю – люда прямо на улицах падают.
– Моя мама в больнице...
– Значит, маме еще повезло, – грустно усмехнулся летчик.
– Отчего ж там такой голод? – с сомнением спросила Инесса.
– Там же продовольственные склады в сентябре еще, во время бомбежки, сгорели. Все запасы продуктов. А потом – блокада, никаких путей для подвоза, а на самолетах ты много для миллионного города перевезешь?..
– И сейчас там такой голод?
– Сейчас чуток полегче.
Тут к летчику вышла его родственница, он сказал:
