Григорий Ряжский - Дети Ванюхина
Другое удивляло: почему так внезапно, почему этого не было еще вчера? На это доктор улыбнулся и ответил, что было это всегда, просто не подмечали, не проверялись, очевидно, как положено, другие присутствовали жизненные доминанты, стало быть, и с пониманием продолжил изучение медицинской карты ребенка. Одним словом, очки были подобраны и выписаны, и со следующей недели Иван Лурье вдобавок к «хромому» заделался еще и «четырехглазым», или «четырехмоторным», — зависело от фантазии детского окружения. И снова промолчал дома, и снова поплакал про себя…
Со временем Ирина, а потом и Марик заметили, что в школу их сын собирается послушно, как и прежде, но как-то неохотно, оттягивая счастливый момент выхода из дому за руку с дедушкой Семой. Дед тогда с заботливой бойкостью поторапливал внука, чувствуя в эти моменты, какой он важный и незаменимый в семье функционер. Большего, к сожалению, Самуилу Ароновичу подметить не удавалось. Но Ирина сообразила внезапно, что источник странного отчуждения Вани от школы в ней самой, в школе этой, и лежит.
Остальное стало делом техники. Через два дня психологический анамнез школьной ситуации, составленный матерью без особого труда, был готов и переведен на английский язык для чтения Мариком, которому в срочном порядке теперь язык этот был необходим для использования в стране будущего проживания. Тогда-то они и приняли, по сути дела, решение окончательно и изложили деду вызревший план, который теперь опирался уже на конкретные факты «за».
Вышло в результате не так, как они рассчитывали. Про измену родине дед не упомянул, хотя понял — отъезд такой просто для контракта не получится. Контракт какой-никакой имеет свойство переворачиваться потом в другой контракт, а тот — в третий. Такое путешествие бывает лишь в одну сторону и рано или поздно становится невозвратным. Особенно если это не Израиль, как у всей родни бывшей, а Америка, где отродясь их никого не было.
— За них я б не стал под танк бросаться, — тихо сказал он, понимая, что не в силах остановить сына с невесткой, — стало быть, умирать мне здесь надо, где Сара лежит и где мне лежать надо. — Он взглянул на почти глухого Торри Второго и добавил: — Мы поживем с ним еще малость, а потом к вам переберемся. С другого только конца. А вы езжайте, без нас езжайте… — Он нагнулся и погладил бульдога по облезлой спине, тот не прореагировал, уставившись в неподвижную точку на полу. — Мы сами тут с делами нашими управимся, да, Торь? — Торри Второй снова не отреагировал, потому что ничего не услышал…
В общем, после объяснения с Самуилом Ароновичем супруги Лурье переговорили с Заблудовскими, заручились поддержкой относительно деда и приступили к оформлению бумаг. К середине апреля с формальностями было покончено, а билеты были забронированы на самый конец месяца. Последние недели Ирка усиленно натаскивала Марика в английском: предстояло интервью по специальности, и, возможно, не одно. Но особых усилий затрачивать не пришлось — Марик показал себя молодцом: сказалось природное трудолюбие и сопровождающие его с молодых лет таланты в любом ученье; ко дню отъезда Ирка была за него спокойна: всю терминологию из своей мостостроительной, по крайней мере, специальности Марик выучил назубок, да еще с многочисленными синонимами.
Каков из себя город Даллас, они позволили себе рассмотреть лишь месяца через четыре после поселения в бейсменте. К тому времени денег, привезенных Лурье с собой, оставалось на неделю жизни, а работы не просматривалось никакой. Обещанный контракт, разумеется, оказался липой. Хотя и не липой в прямом смысле слова: американец — тот и встретил, и разместиться помог, и искренне переживал за трудоустройство. Дело заключалось в том, что Марика, как вариант, он продал местной компании, занимавшейся подбором кадров по заявкам других компаний, многочисленных и разнообразных по профилю. Ситуация на рынке труда менялась быстро. Место, что он имел в виду для советского мостовика, было уже занято другим научным инженером, из Будапешта, но тем не менее обратной отмашки американский вербовщик давать тоже не стал, рассчитывал на другую удачу: Америка — великая страна, рано или поздно все в ней устраиваются, так почему бы не Лурье из Москвы?
Опекун оказался прав: в течение той самой последней прожиточной недели дело сдвинулось наконец с мертвой точки, и в одно учреждение, малоинтересное, надо отметить, и на малооплачиваемую должность он предложение таки получил. Американец обрадовался, забрал комиссионные и исчез из жизни семьи Лурье в неизвестном направлении. А Марик приступил к работе в компании, преодолевая ежедневно восемьдесят километров автобусного пути от дома до места службы и столько же обратно…
В сентябре они отдали Ваню в школу, тоже не за тридевять земель, но были за него более или менее спокойны, потому что место было тихим, а соседи слева и справа, широко обнажая в приветственной улыбке белозубый рот, казались невероятно приветливыми. Утром сына забирал специальный школьный автобус, а после занятий доставлял обратно, практически до порога. Необычного мальчика из России в неиммигрантском Далласе приняли восторженно и с первого дня постарались окружить заботой. Первые недели он просто старательно присутствовал на уроках, не вытаскивая почти никакого смысла из произносимых вокруг него фраз и отдельных слов.
Но дело пошло быстрее, чем ожидали родители: что-то сломалось внутри, прорвалось, точнее, лопнула жилка над бровями, что не давала, как сам он чувствовал, пробиться смыслу до центра головы, и снова он ощутил укол, слабый и совсем не болезненный, — наоборот, на этот раз даже слегка приятный. После этого, практически в тот же самый день, мозг маленького Айвана Лурье как губка начал впитывать звуки и те самые, ранее непонятные фразы и слова, что теперь зазвучали музыкой в его теле, заполняя и радуя все внутреннее вещество, из которого он состоял, находя в нем крошечные уютные места и удобные уголки, чтобы остаться там теперь уже навсегда. И ни левая нога его, та, что хромает, ни рука его, тоже левая, не мешали мальчику привыкать к новым ощущениям и не отвлекали больше прошлой неприятной памятью о себе: наоборот, теперь он мог вдуматься, вслушаться, вглядеться через новые близорукие американские стекла и отозваться на эти чувства всем своим маленьким существом…
Так они протянули год. Именно протянули, а не прожили, поскольку денег, что приносил в дом Марк, хватало только-только оплатить страховки и жилье, а также прикрыть домашние нужды бытового характера.
В конце же первого года далласского забвения из ниоткуда снова возник их бывший опекун-американец и объявил с порога, что все это время он не переставал думать о семействе талантливого ученого-мостостроителя, а в результате подобрал для своих русских друзей место в фирме, исключительно превосходной, с мощной научной базой, «как раз по твоим мостам, Марк, по твоему уму инженера и таланту дизайнера». Кое-что за это время супругам удалось понять о местной жизни, поэтому к свежему сообщению американца оба отнеслись с известной долей скептицизма. Но немного и с юмором: гостя не выгнали, а выслушали все-таки. На этот раз он не стал лукаво скрывать, что продал Марика в очередной раз, но так как условия новой сделки при успешном интервью предусматривали годовое содержание в тридцать тысяч плюс парочку неплохих бенефитов, Марик отказываться не стал, время на собственные смотрины выделил и на встречу сходил.
Каково же было удивление его, когда обнаружилось, что все сказанное посредником — правда: и база научная есть, и проблематика по профилю, и деньги те самые обозначили, и даже с бенефитами не обманули. Еще больше удивился бы Марик Лурье, когда б узнал, какой он наделал переполох в обозначенной фирме после своего интервью. Выяснилось, что такого уровня специалистов там не было сроду и не имеется до настоящего времени. Однако сообщать ему об этом никто не собирался. Руководство быстренько оформило контракт, выплатило подъемные и загрузило нового сотрудника работой под завязку. Причем рады последнему обстоятельству были оба: и наниматель, и нанимаемый. Опекун получил долю и снова канул в техасскую вечность. Зато Лурье вылезли наконец из бейсмента и долгов и сняли вполне комфортабельную и довольно просторную квартиру, тоже в пригороде, но уже в более респектабельном месте.
Таким образом, пятый континент развернулся конкретно к ним: Марку, Ирине и Айвану, иной своей стороной, предоставив реальный шанс отщипнуть на пробу кусочек с другого бока: и по географии, и по качеству жизни. Начавшись с переезда и перевода сына в следующий класс начальной школы, продолжился второй год американской жизни, которая им уже стала нравиться всерьез, и не только по новому контракту…
Последние дни жизни Торри Второго пришлись на середину лета, через два месяца после отъезда молодых Лурье в Штаты. Самуил Аронович практически не выходил из дому, проводя весь день возле умирающего бульдога. Предел наступил через три дня непрерывного умирания, когда совладать с этим дед уже не смог. Тогда он порылся в бумагах и выискал старый телефон, тот самый, сестрички из Пушкина, Полины Ивановны. Телефон принадлежал ветлечебнице, откуда старшая медсестра Ванюхина ушла на пенсию по возрасту семь лет назад. Однако там ее помнили хорошо и помогли с телефоном, не ее, правда, а дочкиным. Сказали, она в Москве живет постоянно и поможет с Полиной связаться.
