Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
Саманта смотрит на Алекса.
– Ну, некоторым образом. Эта женщина – моя мать. Беременная мной. В 1975 году, в Риме. Ты все хотела с ней познакомиться.
– Ее… убили? – шепчет Саманта.
– Конечно нет, – говорит Алекс. – Это же только кино, глупенькая.
Он не улыбается.
Утром они молча сидят в машине. Саманта забилась в угол, Алекс не отрываясь смотрит на дорогу. Только Джонни что-то бормочет под нос на заднем сиденье.
Зачем я ей показал? – думает Алекс. – Она же все равно ничего не поймет, как ей понять? Она даже мяса не ест, даже рыбы. Вот сидит и придумывает, как бы ей это забыть. Был бы я негр, она бы сказала себе, что нет насилия, а есть травма колониализма. А так даже не скажешь, что это какая-нибудь постсоветская травма, – я же в СССР никогда не жил и русским себя не чувствую.
Просто Саманта ничего не понимает ни про насилие, ни про семидесятые годы.
Все, что случилось за последние двадцать пять лет, уже было тогда в Италии. Еще не открыли СПИД, но уже знали, что секс убивает. Русские еще не вошли в Афганистан, ЦРУ еще не вскормило «Аль-Каиду», но бомбы террористов держали в ужасе всю страну.
Шестидесятые пообещали нам любовь. Семидесятые объяснили, что единственная любовь, которой мы достойны, – любовь к насилию и жестокости.
Моя мать, моя бедная мама, беременная, одна-одинешенька в чужом городе, только что из Москвы, без денег, почти без языка – но все равно каким-то чудом выбрала лучший фильм, в каком только могла сыграть: фильм про то, как появилось на свет наше поколение. Мы – дети психоделического насилия. Никакой власти цветов, никакого лета любви. Я был мертв еще до рождения, я еще до рождения знал, в каком мире мне предстоит жить.
Как объяснить Саманте? – думает Алекс. – Нужно ли объяснять?
(перебивает)
Говорите, «дети психоделического насилия»? У нас без всякой психоделики иногда такие истории случаются!
Была у меня знакомая девушка-кинопродюсер. Красивая, ухоженная, по-европейски образованная. Артхаус. Фестивальное кино. Интересные поклонники.
Однажды она решила снять фильм про русскую глубинку. Молодой модный режиссер нашел подходящую деревню. Съемочная группа расселилась у местных жителей. Девушка-продюсер тоже решила приехать.
Вот сидит она в санях, в белоснежной шубе. Зима, снежок под полозьями хрустит, березы отбрасывают голубоватые тени. Возница в треухе, лошадка трусит… Идиллия.
Подъезжают они к деревне, навстречу бежит собака. Лает что есть силы. Лошадь нервничает, шарахается.
И тут возница вынимает из-под сиденья топор и одним движением разрубает собаку пополам. Кровь – фонтаном! Сани – в крови. Белоснежная шуба – в крови. Сама продюсер – в крови.
Возница говорит извините, девушка берет себя в руки, спокойно отвечает:
– Ничего страшного.
Наступает вечер. Девушка переоделась. Порыдала, пока никто не слышал. Пришла к хозяину дома.
– Наверное, – говорит, – надо как-то с владельцем собаки объясниться…
– А чего там объясняться? – отвечает хозяин. – Мишка уже с бутылкой к нему пошел, они эту собаку сейчас сварят и съедят под водочку!
Зачем он это сделал? – думает Саманта. – Как он мог так со мной поступить? Зачем он показал мне этот больной фильм? Ну и что, что там снималась его мать? И как я теперь буду с ней говорить, когда познакомлюсь?
Конечно, я не буду с ней знакомиться, еще не хватало! Вот только приедем в Америку – и расстанемся. Я ему этого никогда не прощу. Это было изнасилование, да, изнасилование на свидании. Заставить меня смотреть эту мерзость… сразу после того, как мы были вместе. Настоящее изнасилование. Он воспользовался тем, что мне было некуда деться, да!
Я просила сделать тише, чтобы не разбудить Джонни, а он сказал: «Не волнуйся, он спит как убитый», словно я прикрываюсь ребенком!
А если я забеременела? Что делать? Второй ребенок без отца? Но все равно, решено: жить с Алексом я не смогу. Мне теперь даже смотреть на него противно.
Боже, почему мне всегда попадаются такие уроды?
Саманта в самом деле не смотрит на Алекса – только в окно. На горизонте остовом динозавра – римский акведук в золотистом солнечном сиянии.
Зачем? Зачем? – думает Саманта. – Ну да, его мама была одна в Риме, без денег в чужом городе, ну да, она снялась в этом чудовищном фильме – но ведь потом она приехала в Америку, нашла работу, воспитала сына, дала ему образование… прожила достойную жизнь. Подумаешь, когда-то в молодости снялась в итальянском порнотрэше! Зачем она сыну-то об этом рассказала?
Русские все-таки загадочный народ.
Как он говорил вчера: шестидесятые пообещали нам любовь, семидесятые сдержали обещание и научили любить насилие.
Я родилась в Огайо, шестидесятые были в самом разгаре, но, честное слово, там не было никакого обещания любви. Был страх перед наказанием, страх перед войной, страх перед кризисом и безработицей – вот и всё.
Нет, не всё. Еще страх не быть идеальной, не оправдать надежд родителей и авансов учителей. Не получить высший балл, не стать королевой выпускного, не поступить в хороший колледж.
Все, что я узнала про любовь, я узнала уже в университете. Я научилась просто быть собой. Узнала, что надо беречь жизнь, что Дух пронизывает весь мир, что смерть – это не конец, а просто еще одно путешествие.
Что нам нужна только любовь.
Зачем Алекс показал мне этот фильм? Разве в мире и без того мало жестокости и зла?
– Я недорассказал вчера про Инеш и Педру, – говорит Алекс.
Саманта сердито встряхивает светлыми кудрями:
– Сама прочту! Дай мне путеводитель!
Каменный шатер купола над головой. Внутри никого, только они втроем. Сколько лет этому монастырю? Шестьсот? Интересно, он всегда был таким пустым – или когда-то его наполнял шум голосов, гомон паломников, призывы и проповеди?
Саманта поднимает голову: восьмиконечная каменная звезда, в центре – голубь, в кружевном ореоле сияния, на перекрестье лучей – ажурные снежинки. На секунду Саманте кажется: звезда пульсирует, раскрывается навстречу, словно хочет притянуть к себе, обнять, благословить.
Саманта садится на скамью, открывает путеводитель. Ну да, все как рассказывал Алекс. А, вот еще: Педру велел изготовить два саркофага и поставить их так, чтобы, когда протрубят трубы Страшного суда, влюбленные в гробах сели и первым делом увидели друг друга.
В самом деле – романтично.
Саркофаги, продолжает путеводитель, богато украшены. Особенно примечательна резьба на саркофаге Педру, изображающая мученичество святого Варфоломея, с которого язычники сдирают кожу.
